Часть 1 глава 20

ГЛАВА 20

Неспроста повествование нашей истории в последних главах четко указывало на дату происходящего. Известно каждому, что вода закипает только при определенной температуре. Человек в подавляющей своей части тоже состоит из воды, поэтому нет ничего удивительного в том, что и у каждого из нас есть своя «температура кипения». Это точка воплощения боли и безысходности, взрыва жизненного негатива, вышибающего человека с привычного жизненного круга и перемалывающего его в жерновах мельницы собственной судьбы. В жизни Алексея Волкова она наступила первого июля 1999 года.

Казалось бы, что тут особенного — один взгляд назад, на спускающегося по лестнице человека, единственного из живущих на земле рискнувшего в свое время полюбить тебя, подарить сына, подарить жизнь, которая, не смотря ни на что, нравилась Алексею. «Притирки» и семейные скандалы — это ничто! Есть в свете вещи, которые куда как важнее этого…

Судьба когда-то связала их тесным узлом, скрутила намертво, до хруста естества каждого. Судьба же решила в этот день, в этот миг оборвать их совместный путь. Казалось бы, что тут такого? Один взгляд назад...

Алексей, возвращаясь домой из магазина, увидел служебный автомобиль местного городского отдела милиции, рядом с которым возился его коллега Дима Головин. Волков подошел к нему и поздоровался:

— Ты чего тут? — участливо поинтересовался Волков. — Захромал коник?

— Да ну, его, — отмахнулся Головин, старательно вытирая тряпкой перепачканные черной смазкой руки. — Ничего не могу понять. Педаль газа упала. Открыл капот, тросик на месте…

— А-а, — догадливо протянул Волков, — все понятно. У меня такое лет пять назад было. Это у тебя здесь под поликом проворачивается кулиса педали. Машина старая, втулки подгнивают и вытираются от песка и соли. Я тогда снимал переднюю решетку и высверливал старый стопорный болт, снова нарезал резьбу и уже фиксировал навеки.

Головин недовольно посмотрел на сине-белый корпус старой «Буханки.

— А без решетки, — тяжело вздохнув, спросил он, — никак не добраться?

— Только если подлезать под передок. Вымажешься, как черт, придется ложиться на землю.

— А если на «яму» загнать? Я знаю одну, здесь поблизости, за стоянкой. Там, сразу за пустырем мужики из толстых швеллеров сами сварили эстакаду…

— Ну, ты молодец, — улыбнулся Волков, — а как ты до нее доедешь? Нужно же хоть немного оборотов.

— Леха, — хитро прищурился Головин, — помоги, а?

— Как?

— Это же «батон»! Я открою крышку капота в салоне, а ты с заднего сидения прямо на карбюраторе будешь рукой подгазовывать. Ну не бычся, я серьезно. Держи обороты, а я потихоньку дотяну. Может там нужно только тот болт поджать и все. А я тебя потом домой отвезу.

— А в садик за сыном свозишь? Тут недалеко.

— И в садик. Я дежурного уже «обрадовал», что сломался. Дергать меня на визиты пока не будут. Ну, давай, а?

Сказано — сделано. Волков забрался в салон и с заднего сиденья, благо автомобиль это вполне позволял делать, протянул руку прямо над горячим двигателем. Головин включил стартер и машина, завелась. Алексей просунул пальцы под воздушный фильтр и нащупал лапку акселератора. Аккуратно оттягивая ее к себе, он дал оборотов двигателю и остановил их на одном уровне. Головин мягко отпустил педаль сцепления, и они потихоньку поехали.

Видно и правду говорят: «два милиционера-водителя и скамейке кардан приделают». Что ни говори, а своеобразный клуб невольных слесарей-любителей УАЗов стойко приучал всех к разного рода выдумкам и хитростям. Все управляющие УАЗами знают о пресловутых тяготах и лишениях, связанных с этим авто не понаслышке, поэтому, нет ничего странного в том, что управляемая сразу двумя милиционерами-водителями машина благополучно добралась до стоянки и взобралась на эстакаду. Головин сразу же вытянул из-под сидения старую рабочую куртку, накинул ее поверх формы и нырнул под машину.

Волков же вышел из салона, вытащил через окно из-за сидения тряпку и, вытирая испачканную руку, вдохнул полной грудью теплый, ароматный воздух раскинувшегося перед ним поля. Где-то высоко в небе пели птицы, а вместе с ними запело отвыкшее от такого прямого общения с природой сердце…

— Хо-го! — Довольно выкрикнул из-под машины Головин. — Да он просто отжался! Сейчас, Леха, я его зажму, и поедем, главное не перестараться, болтик хлипкий и ржавый…

Вскоре получивший быструю реанимацию УАЗик бодро вкатил на разогретую летним солнцем улицу. Свернув во дворы, он лихо развернулся у ворот детского садика и замер на месте, взобравшись одним колесом на невысокий бетонный бордюр.

Из салона выскочил Волков. Он быстро вбежал во двор и отыскал группу Тимы. Перебросившись парой слов с воспитателем и прихватив малыша за руку, Алексей подвел того к машине. Радости ребенка просто не было границ, еще бы, ведь он ехал домой на настоящей милицейской машине на глазах у детсадовских друзей и воспитательницы.

Пять минут не самого комфортного путешествия, и они уже оказались возле подъезда общежития. Волков видел, как счастлив был сын. Только откатил УАЗик, к ним, видно заметив своих мужчин еще издалека, подошла Анна. Она была бледна и выглядела совершенно подавленной.

— Меня отпустили, — тихо сказала она, — я себя сегодня как-то нехорошо чувствую. Пойду, прилягу, а вы, Леш, сходите в магазин, купите чего-нибудь вкусненького...

С этими словами Аня медленно побрела домой, а Алексей, сдерживая тянущего его за руку сына, не спешил, глядя как она медленно подошла к ступеням общежития и стала по ним подниматься. …Это и был тот самый «один взгляд назад».

В тот момент Алексей Волков видел Анну живой в последний раз. Она вошла в здание, а он все еще стоял и смотрел в окно своей комнаты на втором этаже, зная наверняка, что она поднимется и выглянет.

Теплый воздух хищно качнуло. Алексей рефлекторно пригнулся, закрывая собой сына. Взрывной хлопок чудовищной силы в доли секунды выплюнул окно их комнаты далеко во двор.

Волков подхватил Тиму на руки и побежал к общежитию. В задымленном холле стояли перепуганные люди. Среди них Алексей разглядел бледное лицо своей соседки: «Галя! — хрипло прокричал он. — Держи Тиму...»!

Словно сам ветер взлетел Алексей по лестнице, вбежал в комнату и, увидел …ее окровавленное тело. Обезумевшее сердце, не в силах бороться с потоком горечи, хлынувшим в кровь, предательски ухнуло и …остановилось.

Тиму увезли в деревню к бабушке и дедушке. Судьба, опомнившись, посчитала, что одной смерти этой семье будет достаточно, оставив живым малышу только отца. «Тень» Алексея Волкова, оставшегося после похорон жены под надзором брата, оберегали, как только могли. Реагировали на каждое его движение, на каждый вздох.

Со дня взрыва он не проронил ни слова. Как умалишенный, зачитываясь принтерной распечаткой книги «Чабор», он будто только в ней нашел утешение. Замусоленные до серого листки, скрепленные скобой скоросшивателя, всегда были рядом с ним. Алексей молчал и буквально вгрызался в текст, перечитывая каждую главу несколько раз, словно перенося свое сознание в мир этой книги.

Где-то через неделю после похорон с его лица вдруг спала темная маска. Книга была дочитана. На рассвете он встал и одернул с окна штору. Его полусонный брат в один миг оказался за спиной. Волков старший повернулся к нему и просиял страшной улыбкой безумного человека!

Андрей взял всю боль брата на себя. Умудрялся уговаривать практически не реагирующего ни на что Алексея поесть, поспать. Но вот прошла еще одна неделя и, проснувшись однажды утром, Андрей обнаружил кровать Алексея пустой. Дверь квартиры была открыта и напрасно Волков младший, выбиваясь из сил, поднял на ноги всех и вся. Его брат безвозвратно исчез в густом людском потоке города, и никто не смог его найти ни за звания, ни за обещанные премиальные.

Лицо Волкова старшего осталось лишь в памяти близких, да на фотографиях без вести пропавших, что висят на информационных щитах возле отделений милиции. Однажды оно даже появилось на телеэкране в программе «Ищу тебя», где к персоне Андрея Волкова, обратившегося с просьбой помочь, равно как и к любому другому человеку, отнеслись с пониманием и предоставили эфир.

Что-то случилось со временем…

Будто стрела пролетел суматошный год со дня пропажи Алексея. Волкову младшему уже было тошно от «неизвестных» и «не в себе» очень похожих по приметам на его брата. Все это время он ждал чуда и старался пореже появляться перед родителями, по различным причинам откладывая свои приезды на родину. Это было делать легко, ссылаясь на запредельную занятость, благо и раньше он уже давно не баловал их частыми появлениями. Нужно сказать честно, Андрей попросту боялся ехать домой. Он не мог выдержать взглядов своих родных. Полные надежды и скорби глаза отца и матери, не присущие им молчание и самое, чему нет даже определения, это глаза Тимы — сына Алексея. Вот уж воистину: «Самое страшное, и самое безобидное — это детское горе». В глаза четырехлетнего малыша Андрей просто не мог смотреть. Хотелось бежать от его взгляда сломя голову, куда угодно…

Творчество в чистом виде отвлекало от чудовищной и невосполнимой боли утраты. Музыканты и друзья старались не напоминать Волкову о брате, всегда обходя стороной эту тему, но едва только дело доходило до концертов и интервью, именитые и не очень коллеги, а особенно дурачье-журналисты наперебой рвали душу вопросами и фальшивым участием. Андрей, до этого всегда с удовольствием участвовавший в различных «тусовках» и банкетах, стал ненавидеть это времяпровождение. Лицемерие многих знакомых, ранее расстраивающее, сейчас его просто убивало.

Да, следует признать — что-то случилось со временем…

Ранее такие заметные осень, зима, весна и лето проносились, словно один день, скажем, понедельник, когда от одного только ощущения того, что впереди еще целая рабочая неделя, тебя уже в первый же ее день безпощадно растирали жернова усталости и безысходности.

После первого «Аркана» жизнь Службы изменилась, а уж с началом «Аркана-2», когда через месяц после теракта, унесшего жизнь жены Алексея Волкова Ловчиц был назначен Председателем Комитета государственной безопасности Беларуси …что-то случилось со временем.

К слову сказать, все тоже сумасшедшее время нагрузило Ивана Сергеевича на все сто, решив в очередной раз проверить запас его прочности. И если раньше у него была только работа, то теперь снова появилась семья. Пусть пока только в лице Ирины, но немалое количество все того же времени требовалось и ей, а его у Ловчица просто не было. Не было пока и кого-то маленького, третьего, или третьей в их семье, того, кто смог бы скрасить все то же томительное время часто остающейся в одиночестве Ирине. Но отчего все это происходило? Да все потому, что …что-то случилось со временем.

В мире назревала гроза. Яд свободы и демократии, предлагаемых правительством, а в большей своей части и народом зажравшегося США испробовали на своей шкуре многие страны, после чего привычная карта мира просто лишилась изображений и флагов тех, кто первым поддался сладкому искушению хорошо рекламируемой заокеанской свободы. Преступная активность надзирателя всей планеты, дала возможность всегда малодушной Западной Европе считать себя застрахованной, числясь в подружках США. Европейские страны, страшась мнимого величия Нового Света, отряжали свои самые элитные воинские формирования в помощь понятной только Северной Америке демократической агрессии, накликая тем самым на себя гнев восточных соседей, по существу уже окруженных вооруженными до зубов, безцеремонными борцами за чужую свободу.

Да, в мире назревала гроза, поскольку гнев тех, кто на родной земле стал гостем, обещал быть безпощадным. Сильные и сытые страны боялись и заискивали, а слабые…? Слабые думали о том, что вскоре придет и их время для того, чтобы увидеть воочию страшный след демократии по-американски.

Люди, получая информацию из выпусков новостей, рассуждали как спортивные болельщики: «Неужели, — сокрушались они, — не найдется хоть кто-то, кто сможет достойно ответить штатам?». Каждый знал, война далеко, но древние мудрецы не зря говорили так: «война не бывает близкой или далекой». Как ни крути, а теперь только внешняя политика выходила на передний план и в государстве и, разумеется, в Службе…

Что ж, уважаемый читатель, теперь вы вправе спросить: «Отчего это автор, вдруг, заговорил, как некий дешевый политический агитатор?» Поверьте, я сделал это намеренно, поскольку, исходя из дальнейших событий произведения, не мог обойтись без повествования этих откровенно банальных вещей.

Это, как аппендицит. Вы можете всю жизнь спокойно прожить, зная о нем, но совершенно не задумываясь о его назначении, но поверьте, придет время, и он даст о себе знать. Политика, как это ни странно, что-то вроде этого. Люди могут прекрасно жить, не обращая на нее никакого внимания, но придет время, и она все равно бесцеремонно влезет в жизнь каждого из вас. Впрочем, хватит уже об этом…

Магнитофонная запись, сделанная Медведевым во время операции в Аликулиушагы, оказалась весьма полезной для работы во время проведения обоих «Арканов». Совсем не сложно оказалось «вычислить» ту бытовку, о которой там говорилось. Ее было видно издалека, впрочем, как и надпись, в стиле «граффити», сделанную на ее стене. Это была разгадка спутанного монолога, умирающего Шоховича. Глупая привычка молодежи пачкать стены всем чем-либо значимым в их жизни, а в данном случае именно надписью: «Р.Н.Е. пейд. 2781101 аб. 6419 «Белые Волки жаждут крови, они спасут Беларусь»», без труда вывела на некого Григория Сенько.

Следить за ним начали еще до официального начала «Аркана-2», вернее сказать, перед самым его началом. Само Р.Н.Е. («Русское Национальное Единство), с весьма интересной подачи плотно обосновавшееся на территории Беларуси, уже давно попало в поле зрения Службы. Их финансирование и связи были для нее весьма интересны и уходили своими корнями, как ни странно, не в Россию, а в глубокую британскую и японскую глубинку.

Сам Гриша Сенько любил рок, причем ту его часть, где в цене всякая дьявольщина. Михайловский, когда занимался этим молодым человеком, к своему удивлению узнал, что и в Беларуси существуют довольно много рок-групп, играющих подобную, с позволения сказать, музыку. Сергей Петрович совершил над собой насилие и заставил себя и коллег посмотреть добытую у «техников» с великим трудом любительскую видеозапись концерта-шабаша одной такой команды под гордым названием «Эксгуматор». Впечатлений была просто масса. Как рассказывал Михайловский в разговоре с Иваном Сергеевичем: «такое ощущение, что эти музыканты и сами боятся петь то, что играют и поют. Гаркнут что-нибудь в микрофон и сами же этого пугаются».

Вскоре наладили осторожный контакт с этим Гришей. Молодой человек помимо открытого музыкального сатанизма еще со школы «баловался клеем», а потом и другими способами расширения сознания, за что он теперь и состоял на учете у участкового врача-нарколога и инспектора милиции, как штатный наркоман.

Семейка у интересующего Службу объекта тоже была подходящая. Отец отбывал наказание в «местах не столь отдаленных», а мать шаталась по району, ковыряясь в мусорных баках в поисках пустой стеклотары и картонных коробок. В теплое время года она вообще не появлялась дома, предпочитая душной и неухоженной квартире городскую свалку «Тростенец». На ее законной жилплощади, которую под прикрытием отработки участка Сергей Петрович посетил вместе с участковым, был притон. На момент посещения никого из хозяев дома не оказалось не месте, хотя и пустующей квартиру тоже никак нельзя было назвать.

Всю разношерстную публику доставили в отдел милиции, а участковому инспектору начальство дало задание отыскать Григория Сергеевича Сенько и пригласить его в отдел для обстоятельного разговора по поводу тех, кто, представляясь его друзьями, неплохо устроился в его отсутствие на жилплощади его матери.

Гришу задержали случайно. Ночной наряд патрульно-постовой службы милиции в одном из дворов по улице Ротмистрова сделал замечание компании молодежи, которая громко распевала песни прямо под окнами жилых домов. Два молодых человека, прямо скажем, ни во что ни ставя законное замечание блюстителей порядка, уж очень откровенно и нецензурно попытались отослать наряд куда-нибудь подальше. Патрульные были парни немолодые, и выносить подобное отношение к себе не стали.

Опыт и сила взяли верх над отравленной наркотой и пивом молодостью, и вскоре частично разбежавшуюся компанию расквартировали на ночлег по камерам. Ночью Григория Сенько и его товарища свозили на освидетельствование, где врачи документально подтвердили то, что оба молодца накануне вечером употребляли наркотические средства...

В два часа ночи информация о задержании Сенько попала в Службу, и Михайловский тут же направил для беседы с ним в отдел милиции двух дежурных «оперов». Часам к восьми туда прибыл и сам Михайловский.

Разговор с Григорием не шел. На поверку задержанный оказался человеком замкнутым и молчаливым, вел себя неадекватно, впрочем, как и все, кто состоит на учете у нарколога.

В девять утра того же дня в дежурную часть отдела явилась его мать и принесла Григорию поесть. Сергей Петрович в это время находился в кабинете начальника ГОМ (городского отдела милиции), и пил там кофе. И он, и хозяин кабинета с немалым удивлением встретили новость о появлении мамы задержанного. Дама произвела на офицеров просто неизгладимое впечатление. Ее вид соответствовал занятиям, а запах…, он обращал на себя внимание особенно сильно.

Говорят, для того, чтобы не «замылить» нос и не путаться в запахах, те, кто покупает или продает парфюмерию, переходя от одного аромата к другому, нюхают молотый кофе. В кабинете начальника ГОМ запах кофе был силен, но и он бесследно терялся в неповторимом «аромате» мамы Григория!

— Чем могу? — осведомился у вошедшей в сопровождении помощника дежурного начальник ГОМ-1 Суханов.

― Мне сказали, ― прохрипела Сенько М.А., старательно сжимая в объятиях увесистый целлофановый пакет с провиантом, ― што Грыша у вас. Я яму паесці прынесла…

Хозяин кабинета украдкой бросил взгляд на Сергея Петровича:

— А ваш Гриша уже совсем скоро будет дома…

— Так, а за што ж яго? …Што?! ― не поняла дама, ― як дома?

— Мг, ― одним махом допивая кофе, оживился Суханов, ― а как раз первая часть вашего вопроса, мадам Сенько, пришлась сейчас, как нельзя к месту. «За что?». За вас, родимая, за вас. Что это за притончик самоорганизовался в вашей квартире? Хозяева пропадают где-то, а шабанской «бомонд» в это время оттопыривается на халявной хате вовсю. Недоработали мы с вашей семьей когда-то, теперь приходится каяться. Вот лишили бы тогда тебя, Валентина, родительских прав, кто знает, может быть сейчас, все было бы по-другому. Выучился бы твой обормот, пошел на работу, авось и проскочил бы мимо мамкиной и папкиной доли? Кстати, ты, Валентина, протокольчик в награду получишь и штраф. Участкового я сам предупредил, теперь чуть что не так — наказывать на всю катушку. Иди вниз, жди возле дежурной части, скоро твоего малого отпустят.

Не ставшая возражать начальнику Валентина шумно потянула носом, развернулась и скрылась за дверью. Подполковник Суханов отдал нужные распоряжения помощнику дежурного, и тот отправился вслед за ней. Держать сейчас младшего из четы Сенько в камере не имело смысла. Нужно было вводить в работу с ним другой план, что называется не мытьем, так катаньем.

Изголодавшийся во время отсидки в камере Гриша сразу по освобождению, прямо на скамейке у здания отдела милиции, опустошил половину плотно набитого едой целлофанового пакета матери и молча удалился вместе с ней восвояси.

Михайловский дождался момента, когда они покинут площадку под окнами милицейского здания, попрощался с гостеприимным начальником ГОМ-1, поблагодарил его за помощь, отпустил по домам «оперов» Службы и в глубокой задумчивости сел за руль служебного авто. Мысли лениво толкались в голове не выспавшегося как следует Сергея Петровича, а потому двигатель «семерки» ожил только минут через пять. Вскоре «Лада» спрыгнула с невысокого бордюра и тихо покатила в сторону города.

Как же разнилось это легкое ее движение, с ленцой, от того, каким было оно примерно через час, когда Михайловский едва не разнес масляный картер раскаленного гонкой автомобиля все о тот же бордюр, вспрыгивая на недавно покинутую им площадку. Всему виной был телефонный звонок подполковника Суханова, сообщившего, что Григорий Сенько, не дойдя до дома что-то около сотни метров, упал и еще до приезда машины скорой помощи умер на руках у своей матери…

Судебно-медицинский работник из специальной следственно-оперативной группы, собранной по этому поводу еще до вскрытия покойного с полной уверенностью говорил о том, что молодого человека отравили. В пластиковой бутылке из-под газированного напитка «Апельсин», найденной в мусорном ведре у здания ГОМа, эксперты обнаружили остатки сильного яда синтетического происхождения. Валентина Сенько сообщила, что пакет с едой ее просил передать Грише его знакомый, представившийся Сашей, как раз тот, что и сообщил ей о том, что сына забрали в милицию. Естественно ни фамилию этого Саши, ни адрес проживания последнего она не знала и видела его в первый раз…

Михайловский без конца корил себя за то, что вовремя не обратил внимания на тот факт, что мать Гриши, ночующая на свалке, просто не могла собрать ему столь увесистый пакет с едой. Мелочь, ускользнувшая от его внимания, унесла жизнь человека и оборвала нить, ведущую к клубку информации. Вот уже вторая жизнь и снова, как и в случае с тем, кто называл себя Шохович, это был яд!

Приглашение принять участие в качестве гостя на «Славянском базаре» в Витебске Андрей принял холодно именно по причине присутствия там разного рода «раздражителей». Совсем не радовала душу атмосфера праздника в городе, не грели его сердце радушные жители и гости «культурной столицы» Беларуси. Волков младший попросту прятался от прессы и поклонников, предоставляя им возможность искать иные пути получения информации.

Нужно отдать должное музыкантам группы и менеджеру, которые просто «отбрехивались» от журналистов, иногда едва умещая ответы на их безсовестные вопросы о Волкове в рамки приличия. Всем этим «писакам» нужно было шоу, а делать шоу из горя друга никто не хотел.

Так наступил один из многочисленных летних вечеров в Витебске, которому просто суждено было стать особенным. Огромное, красное солнце лениво опускалось за прямоугольные силуэты домов, броско украшенных баннерами с символикой международного фестиваля. Город жил музыкой. Из каждой подворотни, из каждого окна лились стройные и не очень ноты, словно ручьи, сливаясь и вытекая на площади города пестрым карнавалом. Ему, конечно же, далеко было до бразильского, однако в части поведения гостей музыкального праздника, которые, пребывая в экстазе получаемых ощущений, творили чер-те что на глазах изумленных местных жителей, этот сдержанный белорусский карнавал был близок к заокеанскому.

Хмельные туристы купались в прохладных фонтанах, блистая при этом первобытной, дикой, необузданной хореографией, танцевали прямо посреди улиц перед изумленными аборигенами, ходили «паровозиком» при каждом удобном случае, едва только до их ушей доносились какие-то ритмичные звуки, а они, как уже говорилось, были повсюду, ведь все концертные сцены, или даже мало-мальски пригодные для этого дворы были заполнены людьми и музыкой…

Андрей Волков в противовес веселящемуся люду проводил этот вечер в полном одиночестве, сидя у телевизора в своем гостиничном номере. В половине шестого вечера в дверь постучали. Он неохотно оторвался от просмотра фильма и, не открывая, подошел к ней:

— Кто там?

— Я, Табога…

Волков повернул ключ и открыл. На пороге номера стоял запыхавшийся Андрей Ливанов — бас-гитарист группы «Белый Запад» с неизменной баночкой пива в руке и взмокшей от пота пестрой рубахе. Волков окинул коллегу, жадно припавшего губами к банке сочувствующим взглядом:

― Тебе чего, Табоган?

Ливанов дышал тяжко, и видно было, что прерывать свое дыхание на глотки ему было совсем непросто, однако же, до тех пор, пока полулитровая баночка окончательно не опустела, его острый кадык мощно отмерял живительные порции пива, растягивая наступившее напряжение…

― Жалкое зрелище, ― глядя на это и подражая ослику Иа из мультфильма о Винни Пухе, сказал Волков. — Чего молчишь? Деньги надо?

― Фу-у-у, ― шумно выдохнул пивное облако Табога. — Там, у Гены, проблемы. В милиции он…

— А в чем дело?

— Поехали, все там, на месте…

— Куда ехать-то, ― все еще не желая покидать номер, спросил Волков, ― позвоним и все! У меня тут столько всяких «визиток».

— Надо ехать, ― возразил Ливанов, ― там без тебя никак. Требуешься лично ты…

Младший Волков в ответ лишь пожал плечами. То, что Ливанов сам мог набедокурить, это понятно, но то, что всегда осторожный и сдержанный Хомяев влип в историю с милицией, вполне заслуживало отдельного внимания. Андрей быстро накинул легкую тенниску, натянул джинсы, сунул в задний карман кошелек и, выключив телевизор, вскоре присоединился к ожидающему у лифта Ливанову:

— Ну, рассказывай пивной король…

— Да я и сам толком ничего не знаю, ― замялся отдышавшийся Табога, нажимая кнопку первого этажа. — Они там …что-то с БОМЖом каким-то не поделили, что ли? Гена задержал его. Мы гуляли по городу… В общем, в ментовке и БОМЖ, и Гена.

— Фигня какая-то, ― после паузы, недовольно произнес Волков.

— Ну-да, ― охотно согласился его собеседник, ожидая момента, когда откроется дверь лифта, — фигня, а ехать-то надо.

«Частник» на видавшем виды, древнем, но бодром «жигуленке» всю дорогу до милиции неустанно краснел, косясь на расположившихся на заднем сидении пассажиров. Возле отдела внутренних дел он лихо притормозил, взял договоренную сумму, и совершенно побагровев, дал газ и уехал.

Поведение Табоги, мягко говоря, удивляло. Он смело, чуть ли не торжественно зашагал к двери здания, где скрывалось логово его «врагов по жизни». Дело в том, что господин Ливанов еще в домузыкальную эпоху своей биографии довольно часто имел всякого рода трения с представителями власти, и не раз эти трения выходили ему боком, даже в буквальном смысле этого слова. Как говорил он сам: «И боком, передом, но чаще, всего посредством милицейской палки — задом».

Они вошли. В отделении милиции царила нормальная рабочая обстановка. Дежурный наряд, занимаясь своими делами, выражал полное умиротворение и безразличие ко всему происходящему. В «Аквариуме» седой прапорщик терпеливо и монотонно выпытывал у какого-то гражданина, сидящего спиной к вошедшим фамилию, имя и отчество. Тот, в свою очередь, не менее терпеливо пожимал плечами, дескать, я могу рассказать вам наизусть даже содержание романа «Война и мир» но, то, о чем вы меня сейчас спрашиваете, находится вне пределов моей памяти.

Из глубины темного холла появился неестественно «дерганный» Хомяев и как-то странно выдохнул: «Приехали»?

— Гена, ― сразу переходя к делу, осведомился Волков, ― что случилось?

— Да…, ― отмахнулся тот, ― сейчас расскажу, погоди…

Он постучал в толстенное оргстекло дежурной части. Дежурный поднял усталое лицо от бумаг и, глядя на Волкова, улыбнулся:

— Вася! — позвал он своего помощника, — впусти людей на опознание…

Прапорщик прекратил бесконечно повторяющиеся однообразные вопросы в адрес неизвестного гражданина и бросил вопросительный взгляд на посетителей, стоящих по ту сторону прозрачной стены. Он медленно направился к двери, нажал кнопку электрического замка, и впустил Хомяева, Волкова и, маячившего все это время позади них Ливанова. Дежурный офицер покинул свое рабочее место у пульта и подошел к Волкову:

― Посмотрите, пожалуйста, ― обратился капитан к Андрею, указывая на того самого неизвестного гражданина, которого только что допрашивал его помощник, ― вам знаком этот человек?

Андрей бросил вопросительный взгляд на Хомяева, а дежурный продолжал:

― Ваш товарищ утверждает, что этот человек числится среди пропавших без вести, это так?

Волков младший со страхом вглядываясь в черты предоставленного ему для опознания гражданина продолжал отмалчиваться. Возраст, рост, комплекция, цвет волос, черт побери, лицо! Он был похож на Лешу, но …только похож.

Дежурный закурил. Хомяев и Ливанов застыли, словно каменные изваяния, казалось, что даже безумный гвалт сидящих в камерах людей на какое-то время затих. Напряжение переваливало через край, но едва только дежурный собрался повторить свой вопрос, Волков выдохнул:

— Это не он…

— Как?! — не сдержавшись, выкрикнул Хомяев.

— Не он, ― по слогам терпеливо повторил Андрей и двинулся к выходу…

Друзья молча шли по тенистой аллее, ведущей от отдела внутренних дел к дороге. Разговор не клеился. Поймали такси и, перебросившись парой фраз, решили отправиться в город — развеяться от пережитого.

Вернулись они в гостиницу уже за полночь, в изрядном подпитии и недурном расположении духа. В полумраке гостиничного холла темнел только силуэт какого-то одинокого человека, да вдали, за стойкой окинул вошедших ленивым взглядом уставший за день администратор. Музыканты прошли к лифтам.

― Андрей! — вдруг окликнул одинокий незнакомец Волкова и тот оглянулся.

Из полумрака холла вынырнула фигура плотного, невысокого мужчины с бритой головой. Администратор тут же оживился и бросил вопросительный взгляд в сторону Волкова. Незнакомец, позвавший его, имел довольно наглый вид и был очень схож с теми самыми «новыми русскими» из многочисленных анекдотов. Волков поднял руку в сторону насторожившегося гостиничного служащего и дал знак, что все в порядке. Присмотревшись к подошедшему ближе незнакомцу, он все же заметил в лице того то, что несомненно отличало его от анекдотических персонажей — несмываемую печать высшего образования.

Волков, вспоминая в этот момент сегодняшние атаки поклонников на площади, где они простецки устроились попить пивка, даже не сразу понял, о чем говорит этот человек…

― Меня зовут Николай, ― представился он, стесняясь и запинаясь чуть ли на каждом слове.

Эта невероятная деталь почему-то «зацепила» Андрея и он, проникнувшись-таки уважением к нестандартному «новому русскому», наконец, стал вслушиваться в то, что тот говорил.

― Тут такое дело, ― мялся Николай, лениво почесывая бритый затылок. — Я сам из Молодечно. Тут с женой. Приехали на «Славянский базар» на своей «Каравелле»...

― «Как же, ― отметил про себя эти слова Волков, — «Каравелла», это размах!»

― Гуляли то, да се, ― продолжал бритоголовый обладатель «Каравеллы», ― а на улице мужик под гитару песни поет. Всю эстраду, всех! Нормально поет, хорошо. Все слушают, а он поиграет и деньги в банку жестяную собирает. Мы, значит, слушаем — здорово! Видно, правда, было, что бомжует он, или вроде того. Немытый, небритый. Мы с женой решили его угостить, пригласили к «Каравелле», у нас там друзья и дорожный запас. Ну, натурально накормили его, дали выпить. С голодухи водка ему конкретно по башке долбанула и давай он тогда снова петь, «чем еще, ― говорит, ― я вас могу вас отблагодарить?»

Начал он и твои песни того, ну, …петь. Натурально так, сволочь, выводит — будь здоров! А Сашка — друг мой, и говорит: «Тебе бы с Волковым вместе выступать, то-то деньги заколачивал бы». А этот пьяный бичуган как-то …так сказал, типа: «я сам Волков, брат того Волкова»…

Вот я и думаю, или этому бичу в «табло зарядить», чтобы ни трындел такого по пьяни, или…, или я не знаю. Ты че, брата своего прокормить не можешь, или хотя бы помочь чем?

Андрей сделал короткую паузу и спросил:

— А ты, Николай, его не возле милиции, случайно нашел?

— Хм, ― улыбнулся «бритый», ― тут во время «Базара» кругом милиция. Я, чтобы разобраться, его сюда привез. Во-о-он, ― указал искатель правды на стоянку недалеко от гостиницы, ― там, в «Каравелле», его стерегут моя жена и друзья. Если что, я этого козла под плитку закапаю! Знаешь, я сейчас «под газом», извини. …Твои песни уважаю, и вы, ― «бритый» развел руками, словно желая обнять отмалчивающихся Хомяева и Ливанова, ― блин, классно «жужжите». А этот бомжара, нехрен ему примазываться и брехать. Я говорю, если что я ему…

Администратор покинул стойку и подошел к ним:

— Простите, ― осведомился он, ― проблемы?

— Нет пока, ― сдержанно ответил Волков. ― Мы сейчас все выясним с гражданином, там, на улице. В случае чего, вы же знаете, что нужно делать…

Администратор кивнул и удалился обратно к стойке.

― Ну, показывай, ― решил поскорее разобраться с сегодняшними «братьями» Волков, ― только обещай сильно не катать ногами этого беднягу, парень ты крепкий.

Компания музыкантов в сопровождении Николая вернулась на свежий воздух и дошла по теплой плитке тротуара до стоянки, где, приглушенно громыхая какой-то мелодией, стоял темно-вишневый микроавтобус Фольксваген «Каравелла». Едва они подошли к машине, ее боковая дверь с шумом отъехала в сторону и на горячее покрытие стоянки спрыгнула красивая молодая девушка, одетая, как говорят, «по моде». Эдакая шикарная дама, такие, как правило, замужем за «Николаями»:

― Ой! — своеобразно поздоровалась она, ― ну, ты, Коля, …даешь. Мы уже думали — выкинут тебя из гостиницы. Здрасти, я Лора.

— Очень приятно, ― устало ответил Андрей.

Лора что-то «трещала», нервно прикуривая сигарету и самодовольно глядя на своего «бритого» рыцаря, сумевшего сдержать слово и притащить к автобусу живую «звезду», да еще и в компании с музыкантами, коих они видели только по телевизору. Молчаливый и понятливый Табога подошел к даме и, отвлекая ее глупыми вопросами, предоставил мужчинам возможность выяснить все до конца.

Николай, ничуть не смутившись этому, подошел к открытой двери автобуса и тоном дрессировщика сказал:

— Саня, выпускай…

Вначале из машины вышла молодая парочка под хмельком, а затем, щурясь на свет фонарных столбов, появился пьяный, бородатый и нестриженый Алексей Волков.