Золотоглазый дьявол

Информационный эфир взорвался вирусной информацией: горит Нотр-Дам. Знаменитый, благодаря роману Гюго, собор Парижской Богоматери.

Пожар на глазах разросся до масштабов колоссальной мировой трагедии, до планетарной катастрофы, постигшей человеческое искусство всех времён и народов. Чёрная тень грядущего несчастья накрыла всю мировую культуру. "Мир никогда не будет прежним" — запестрели надписи на картинках с мутными изображениями здания, по неизвестным причинам загоревшегося в Париже после празднования Вербного воскресенья, в католическую Страстную неделю.

В воздухе носится "золотая пыльца", парализующая разум у людей, падких на сенсации и любящих демонстрировать "благородные" эмоции. Вокруг разливается мировая скорбь, но в голове, как тиканье часов, беспокойно вертится: что-то не так, что-то не то во всём этом сюжете, подозрительно смахивающем на сцену из дешёвого бульварного романа.

Распиаренный в романе Гюго собор Парижской Богоматери давно перестал быть сакральным домом Бога и превратился в оживлённый туристический объект, где не первое столетие идёт бойкая торговля всем: от сувениров и реликвий до индульгенций.

Самая устойчивая ассоциация с собором — уродливые головы каменных химер, которые почему-то любят тиражировать фотографы и кинооператоры. Они находят это прекрасным и зловещим. В эпоху постмодернизма, согласно назойливым эстетическим предписаниям — это одно и то же.

Девять часов героической борьбы с огнём. Странно. Собор не выгорел изнутри. Фотографии "места катастрофы", опубликованные в средствах массовой информации, выглядят вполне опрятно и ужаса не вызывают. Стены чистые, витражи пострадали минимально. Сгорела деревянная "начинка", части которой смели в кучу посреди храма, да ещё упала балка сверху. Не удивительно, собор много лет не ремонтировали, и судя по словам тех, кто наблюдал этот туристический архитектурный памятник вблизи, многие элементы сооружения держались на честном слове.

"Мы спасли терновый венец, тунику святого Людовика. Внутри удалось спасти несколько картин, но большие полотна вынести было невозможно" — сообщает репортёрам ответственный за богослужения священник, Патрик Шове, ректор собора. Он выглядит растерянным, но сообщает главное. За девять часов тушения пожара никто не нашёл возможности вынести из собора ценные художественные полотна.

Вспомнилось вдруг некстати несколько обрывочных материалов, случайно залетевших на монитор, о том, что во многих музеях вместо бесценных оригиналов на стенах висят искусно сотворённые копии. Подделки. Подмены.

Средства массовой информации услужливо и предупредительно вбивают нам в память укрупнённым шрифтом — вот главное, что надо знать о пожаре в Нотр-Даме: спасён из огня терновый венец с головы Христа, и "некоторые менее значимые реликвии". В атмосфере всеобщего информационного визга названия этих "менее значимых реликвий" растворяются, как ледяные осколки в будоражащем забористом коктейле.

Меня не покидает ощущение, что кто-то имитирует события, как будто разыгрывает сцену из спектакля. Всё обставлено помпезно, с необходимыми интонациями, с правильными "мессенджами", с грамотно расставленными цезурами. Методично. Но как-то грубо, бутафорски. В сцене с горящими манхэттенскими башнями-близнецами было больше натурализма. И там гибли люди, не понарошку, а взаправду. В пожаре Нотр-Дама никто, слава Богу, не пострадал.

Информационный эфир внушает: парижане в отчаяние, они молятся о спасении храма. К словам прикладываются фото со стоящими в ряд насупленными людьми. У них скучные, унылые лица. Они похожи на вяло изображающих похороны статистов. Мне не хочется на них смотреть. Как-то неловко, что ли.

Всё это действо должно, по-видимому, вызвать у бездумного большинства грустные, но приятные до слёз сентиметальные ощущения. А ещё — подсознательное чувство неотвратимой, печальной причастности к судьбе "цивилизованного мира". Соответствующие моменту отклики души продемонстрировали сетевые литераторы и сочинители дневников. У некоторых получилось искренне. Чёртова куча сентиментальных литераторов и шустрых на хайп блогеров изобразили убитые горем стихи и посты. Париж, мы с тобой! Пепел Франции стучит в моем безутешном сердце! Боль Парижа клокочет в моей благородной душе! Моё горе безутешно! Прощай, Нотр-Дам!

Невидимые музыканты уже настраивают инструменты, призрачный оркестр уже готов сыграть что-нибудь вагнеровское — для закрепления психологического эффекта. В воздухе висит какая-то непередаваемая, гнетущая шпенглеровская атмосфера. Эмоции тех, кто принимает участие в эффектной сцене, сгущены и чуть-чуть преувеличены. Смысловые акценты и символические моменты подсвечены и подчёркнуты, как в старом добром голливудском кино.

Но есть во всём этом что-то неуклюжее, бутафорское. Как будто видишь неплохую пьесу на провинциальной сцене. Сюжет трогает, но — не веришь, потому что всё понарошку.

Дьявол кроется в мелочах. Но именно из них, из маленьких паззлов, состоит мир. Он двоится, отражаясь в кривых зеркалах двойных стандартов, искажает каждое слово, искривляет каждое правило, выворачивает наизнанку каждый закон, извращает чувства и желания человека. В его власти всё становится уродливым: речь, отношения, чувства, идеи, понимание красоты. Мелкие подмены этих паззлов происходят постепенно, почти незаметно — но вскоре отражение мира внутри тебя искажается, оказывается глобально искривлённым. Не сверяя свою жизнь с чем-то гораздо большим и незыблемым, чем она сама, ты не замечаешь, как человеческие ценности в твоей голове становятся античеловеческими.

Кривой мир уводит внимание от настоящего горя — отвлекает подделкой, дутой сенсацией. Чувства уходят в никуда, пока ты растрачиваешь сострадание на чьи-то глицериновые слёзы, но проходишь мимо настоящего горя, не запоминая его, не замечая. Не видишь. Не слышишь. Сознание занято более приятными вещами.

Я не помню, сколько горел Дом Профсоюзов. Но помню страшные кадры, после этого пожара. Я не помню, сколько горела библиотека с бесценными архивами в Москве. Но помню, что были безвозвратно потеряны бесценные документы. Сколько храмов, чья история уходила в средневековье, было уничтожено в Сербии, когда во Франции торжественно развевался флаг Косово? Сто, сто пятьдесят? Сколько храмов уничтожено на Украине, и особенно — на Донбассе? Сколько людей там гибнет ежедневно — от оружия и просто от недостатка лекарств, еды, тяжелейших стрессов?

Дьявол тотальной лжи в мире сегодняшней информации.

У людей атрофируется человечность. Мы превращаемся в бесчувственных, прагматичных идиотов, для которых абсолютно нормальным является смерть детей. Некоторые уже научились делить этих мертвых детей на "своих" и "не наших". Но при этом мы готовы воспринимать обычный, не самый страшный, пожар где-то в Париже — за непоправимую трагедию. Мы так тронуты этим несчастьем, что готовы принимать участие в сборе денег на ремонт французской туристической достопримечательности, которую посещало огромное количество любознательных путешественников. И нас не трогают храмы Сербии или Донбасса. Потому что нам не говорили: главное, что вы должны знать о разрушении храмов там-то и там-то, о войне, которая, кажется, никогда не прекратится. Потому что нам — не до неё.

Золотоглазый дьявол, отец лжи, подменил паззлы не только в окружающем мире, но и у нас в головах. Нам показывают поддельную картину мира. Но мы уже не в состоянии отличить настоящее горе от его имитации. Потому что давно стали участниками этого спектакля, разыгрываемого, кажется, самим дьяволом. Соучастниками.

Завтра проснемся — а мы уже «смуглые и золотоглазые». Иные.

__________________________

** «смуглые и золотоглазые» — образ из рассказа Рэя Бредбери, о людях, которым заменили души на чужой планете — их тела стали носителями иного, античеловеческого разума.