Словаков Натан - Сюрприз

Леонард Семенович Коньков бойко шагал, размахивая портфельчиком. Последние две недели он просыпался в пять часов утра, быстро завтракал и тихо уходил, чтобы не разбудить жену и дочку. Когда палящее солнце пряталось за горизонт, Леонард Семенович возвращался.

Это было не похоже на домоседа, кружившего надоедливой мухой в очереди у компьютера. Люба, бухгалтер с двадцатилетним стажем, вела несколько фирм и пользовалась исключительным правом работать в «1С» по первому требованию. Машка после студенческой практики традиционно обитала в виртуальном мире до вступительных аккордов популярного «мыла».

Конькову предоставлялся понедельник (законный выходной), которого никогда не хватало. В другие дни он урывками садился за компьютерный стол, пока любимые женщины смотрели телевизор или возились на кухне. Леонард Семенович озирался и целовал «общую тетрадь», куда записывал миниатюры, рассказы, статьи. Редакции принимали рукописи в электронном виде, поэтому компьютер он использовал как печатную машинку и почтовое отделение, два в одном.

Жена и дочка зря допытывались, где проводит отпуск глава семейства. Леонард Семенович улыбался и говорил, что тайное обязательно станет явным. Он умел хранить секреты. И его портфельчик, старенький «дипломат». В школьные годы у них была даже тайна. Военная! Так и осталось загадкой для одноклассников Конькова, чем колобкоподобный очкарик завоевал доверие у военрука. (В распухшем «дипломате» помещалось ровно пять бутылок водки).

Гораздо позже в портфельчике скрывались от бегающего взгляда прикормленной охраны завода дефицитные радиодетали. До определенного момента. Новое руководство провело аттестацию, и электрик пятого разряда попал под сокращение.

Коньков устроился осветителем в театр. Времени стало навалом и последние десять лет в «дипломате» всегда лежал черновик новой рукописи.

А сегодня добавилось еще кое-что.

Леонард Семенович шлепал в белых сабо по тропинке. Обычно он обходил поляну стороной, предпочитая асфальтированную дорожку, но сейчас торопился. Коньков предвкушал, как удивится семья, и немного нервничал.

Поляна с футбольным полем превратилась в строительную площадку, на которой местные власти хотели построить сначала бассейн, потом автомойку или кинотеатр. В конце концов, инвесторы разбежались, а забор остался без присмотра. Металлические листы начали потихоньку исчезать, открывая проходы для короткого пути к микрорайону.

Перепрыгивая «ножничками» через уцелевшую нижнюю планку дырявого ограждения, Леонард Семенович высоковато задрал левую ногу и туфель полетел в бурьян. Льняные брюки порвались в самом интересном месте. Леонард Семенович валился на бок, «дипломат» выскользнул из потной ладони.

Коньков не растерялся. С детства он любил футбол и подражал в защите легендарному однофамильцу, игроку «Шахтера», «Динамо» и сборной СССР по прозвищу «конь». Но, в данный момент, стал вратарем и поймал в прыжке драгоценный портфельчик.

Очки слетели с курносого трамплина и врезались в завиток чьего-то свежего кала. Ковбойская шляпа покатилась по тропинке.

Леонард Семенович, подогнув заушники, вытер листьями лопуха толстые линзы и хмыкнул: «К деньгам!»

Среди сорняка и в груде сломанной мебели он ничего интересного (и туфля) не нашел. Коньков, опасливо сторонясь колючек чертополоха, наступил босой ногой на кусок зеркала. От треска он взвизгнул и увидел за кособоким трюмо краешек подошвы.

Протягивая сквозь крапиву руку, Леонард Семенович морщился и думал о том, что настой из жгущих листьев совершенно не помогает укреплению пушка на лысине. Он вытащил туфель. Коричневый, на два размера больше, рваный...

Коньков топтался у входной двери. Люба отшатнулась — на приподнятом большом пальце грязной ноги засохла кровь.

— Что случилось?!

Леонард Семенович прикрывал портфельчиком рыхлый живот в распахнувшейся клетчатой рубашке. (Недоставало трех пуговиц).

— Пошел через поляну…

— Понятно, — Люба уже прикинула, что брюки дешевле выбросить. — Поскользнулся, упал. Дальше!

Коньков всегда закипал, когда жена над ним подтрунивала, но сегодня был особый день.

— А туфель не нашелся, — он задумался. — Если бы мы взяли того щенка у охотника…

Жена оборвала, принюхиваясь:

— Бегом мыться!

— Папа бросил бы Мельпомену, рано вставал, — Машка появилась в коридоре, — выгуливал собаку и нашел «настоящую» работу!

Леонард Семенович уходил раненым крабом.

— И бросил писать дурацкие рассказики! — Дверь ванной приоткрылась, Люба выдернула одежду.

— Накрывайте стол! — Коньков перекрикивал шум воды. — У меня для вас сюрприз!

Театр одного актера разыгрывался на кухне. Зрители притихли. Леонард Семенович открыл «дипломат». Фигурная бутылка марочного коньяка, белые треугольники мягкого сыра, обласканные плесенью, зеленые оливки, фаршированные кусочками лимона, кружочки розовой колбаски с мельчайшими вкраплениями сала — превратили обычный ужин в праздничное застолье.

Коньков произнес витиеватый тост за искусство. Не закусывая, он вытащил из портфеля нетбук. Машка поперхнулась и выплюнула обратно в рюмку коньяк.

— С ума сошел! — лицо Любы покрылось красными пятнами, то ли от принятой дозы горячительного, то ли от испуга. — Ребенок чуть не задохнулся!

Машка покашливала, не отрывая взгляда от новенького компьютера. Люба «громко» шептала:

— Откуда у тебя деньги?!

Леонард Семенович достал из портфельчика тетрадь. Вместо закладки лежало удостоверение. «Обладатели подобных красных книжечек раньше служили в определенных ведомствах!» — пронзило Любу. Она тоже кашляла.

Леонард Семенович рассказывал.

В театре он исписал не одну тетрадку. Терпя насмешки (Коньков выдержал паузу) родственников и молчание редакторов на присылаемые тексты, он упорно трудился. Появилась легкость письма, выработался стиль, и произведения плодовитого автора стали публиковать. В банке он открыл счет, аккумулирующий гонорары.

Коньков протянул жене книжечку.

— Ты купил дачу… — протяжно сказала Люба и, вздохнув, захлопнула удостоверение члена садового товарищества «Коммунары».

Машка выпучила глаза.

— Папа, зачем?!

— Завтра едем на шашлык! — Леонард Семенович фальшиво улыбался, решив отсрочить развязку.

***

Опять погасла спичка. Ветер и стремительные низкие облака предвещали грозу. Мясо, прикупленное на конечной остановке маршрутки, атаковали осы. Пикник с треском провалился. И, вообще, все пошло не так.

После давки в микроавтобусе взмокший Коньков признался, что он — не в отпуске. Просто, театр закрыли на ремонт и его не взяли с труппой на гастроли.

(Леонард Семенович деликатно промолчал об инциденте с режиссером из-за не включившихся в очередной раз прожекторов).

Машка захлопала в ладоши. Уставшая от похода по колдобинам садового товарищества, Люба приободрилась и воздала хвалу Господу, который направляет мужа в «ее фирмы» для заколачивания денег.

Леонард Семенович доказывал, что писательство в спокойной обстановке на свежем воздухе плюс урожаи с шести соток не идут ни в какое сравнение с шабашками электрика. Люба подтвердила, но как-то язвительно.

Коньков остановился. Он гордо указал на рубероидную крышу в заплатах за ветвями цветущих яблонь, барышни в летних платьях застыли на дорожке между заброшенными участками. Леонард Семенович раздвинул рослые стебли малины и кивнул, приглашая идти следом.

Обветшалый деревянный домик на последней «линии» не соответствовал женским представлениям о даче. Уединенность в зеленой глуши также не впечатлила.

Коньков нахваливал местные красоты. Он говорил, что неподалеку пасутся кони, а разноцветные ульи пасечника у околицы близлежащей деревни наполняются восхитительным медом.

(Леонард Семенович несколько приукрасил, так как из-за аллергии никак не мог оценить его вкусовые качества).

Машка пинала ржавую консервную банку в тени сада. Любу раздражала трава по колено, а доконал туалет из трухлявых досок без двери. Она решительно взяла дочку за руку и пожелала ковбою счастливо оставаться на… сранчо.

«Именно так, сранчо!» — Леонард Семенович не мог успокоиться. Он выключил мобильник и спрятал в портфельчик.

Коньков пожертвовал чистыми листками из тетради и пытался разжечь костер, косясь на открытую кастрюльку с мясом.

Мародеры терзали добычу. Осиные жала нервно подергивались на мякоти свинины, нарезанной идеальными брусочками для шашлыка. От вновь прибывающих ос закладывало уши и холодело внутри.

Леонард Семенович ненавидел полосатых разбойников с четвертого класса. На районной «Зарнице» он подвергся нападению шершней, когда хотел забить колышек в удобное отверстие для растяжки палатки.

Осиные сородичи вылетели из норки и погнали пионера прочь. Бросив деревянный автомат, он отмахивался руками, как вертолетными лопастями, и бежал, превышая нормативы ГТО.

Шершни пикировали на курчавую шевелюру. Перепуганный школьник с разбега нырнул в реку, проплыл под водой и спрятался в прибрежной осоке. Злющие насекомые ещё долго барражировали над заливом в поисках врага.

Обсохнув и осмелев, юный защитник Родины подобрал «оружие», а пилотку так и не нашел.

В коробке таяли спички. Они или ломались или сразу потухали. Импровизированный мангал из приставленных друг к другу кирпичных половинок продувался сильным ветром. Начинало темнеть.

Желто-черный ковер отвратительно гудел и елозил по кастрюльке.

Коньков пятью спичками, сложенными вместе, чиркнул и поджег скомканную бумагу, долгожданные языки пламени перекинулись на хворост. Оставалось при помощи факела и густого дыма отвоевать мясо.

Сверкнула молния. Первая крупная капля дождя попала точно между лопаток, вторая — за шиворот. Шарахнул гром. Коньков присел. Осы взмыли роем и чуть не сбили шляпу в костер.

Леонард Семенович потер руки, с улыбкой провожая улетающих в панике грабителей шашлыка. Можно было идти в дом за шампурами.

Жизнь налаживалась. Компьютер (персональный!) и портфельчик ожидают на табуретке у изголовья кровати с мягкой периной, сюжет и герои придуманы. Коньков размечтался: после прочтения пьесы режиссер преданно смотрит в глаза и восхищается талантом скромного осветителя.

Потом Леонард Семенович хрюкнул, вспоминая, как сгорбленная старушенция ощупывала воротник камзола Бенджамина Франклина на каждой из десяти купюр. Запихнув деньги за пазуху, она обошла со свечой дом и троекратно перекрестила углы. Подобрев, старуха сказала, что грабли, топор и лопаты находятся в сарайчике, а через неделю можно убирать охапки травы. Коньков кивал, не имея понятия для чего нужно сушить сено под кроватью и на подоконниках. Горбунья, прищурившись, вручила связку ключей и на прощание пожелала здравия.

***

Дождь прекратился, толком не начавшись. Грозовой фронт резко изменил направление, и черные тучи уплыли в ночь. Угли потрескивали в тишине, отдавая приятным жаром. Леонард Семенович встрепенулся и мгновенно покрылся мурашками.

На него смотрел громадный черный пес. Одним глазом.

Второй, безжизненный, был покрыт белой пленкой. Зрячий красный глаз не мигал, прожигая насквозь, тупой щетинистый нос подрагивал.

«Не меньше дога!» — попятился Леонард Семенович.

Вытянутые, как у барракуды, челюсти разжались. Из пасти потекла слюна и повисла, болтаясь в стороны. Повеяло смрадом.

Нарастающие шорохи в кустах и высокой траве описывали круги вокруг участка, нашептывая о неизбежности смерти. «Демоны окружают?» — не верил Леонард Семенович и опять вспомнил горбатую бабку.

Урод щелкнул клыками, опустил голову и стал приближаться, выставив остроконечные уши как рога. Крадущаяся тварь гипнотизировала. Шорохи сжимали кольцо окружения. Что-то оглушительно треснуло за спиной — и Коньков обмочился.

Черный пес остановился, задрал в небо голову и залаял, переходя на вой. Ему отвечали. Из-за сарайчика, туалета и, что хуже всего, от спасительной двери дома. Рычание, скулеж так изматывали, что казалось: еще немного — и сведут с ума. Коньков смотрел на женщин в «черном». У свежей могилы рыдали Люба и Машка, ветер трепал на венках красные ленты с прощальными надписями.

Леонард Семенович не понял, как очнулся от собственных похорон. С криком «ура!» он метнул ковбойскую шляпу в ненавистный красный глаз и в два прыжка оказался у яблони. Проскальзывая кедами по гладкому стволу, Коньков цеплялся за ветки. Он не знал, попал ли в цель, а только слышал прерывистое мерзкое дыхание за спиной.

Изо всех сил Леонард Семенович подтягивался и карабкался вверх. Бешеные молоточки в висках и ухающее сердце подгоняли, когти преследующего кошмара вспарывали не только кору дерева, но и душу.

Ветки пружинили, потрескивая под тяжестью тела, и хлестали распаренное лицо. Яблоневый цвет, осыпаясь, щекотал ноздри. В носу засвербело, и Леонард Семенович громко чихнул.

Очки сорвались в крутое пике. Клацанье и хруст не вызвали сомнения, что сработал живой капкан. Конькова затрясло: даже в ясный день без очков он мог видеть лишь силуэты. Угли давно погасли, в темноте Леонард Семенович полностью дезориентировался.

Невидимые чавкающие пасти опорожнили кастрюльку, и теперь она грохотала в адской игре, ударяясь о деревья и кирпичи «мангала». Кастрюльку грызли, царапали. Игроки визжали и рычали.

Пот склеил подмышки, и зудело в промежности, мокрые джинсы зацепились за сучок. Коньков застрял на раскачивающихся ветвях. Кружилась голова, царапины на руках и лбу кровоточили. Тошнило. Леонард Семенович заплакал.

***

Хрустнула ветка, кто-то дернул ногу — озноб промчался от пяток до макушки. Яркое солнце слепило, рассеивая туман в глазах. Надвигалось черное пятно.

— Не шевелись, папа! — Машка схватила Конькова за джинсы.

Он промычал что-то невнятное, но радостно. Машка швейцарским армейским ножом, сделанным в Китае, с натугой разрезала шнурки, которыми Леонард Семенович привязался к яблоне.

Спуск на землю проводился по «командам» Любы. Протягивая вперед руки, она кружила вокруг дерева и подсказывала, куда делать следующий шаг. Машка, проворно извиваясь, переставляла затекшие ноги отца с ветки на ветку. Медленно, но верно, Леонард Семенович оказался внизу и расчувствовался в объятьях жены…

Машка несла портфельчик, Люба вела Конькова за руку, как малыша. Тот клялся, что продаст дачу, одарит любимых женщин шубами и заработает кучу денег с помощью тестера, отвертки и пассатижей.

Леонард Семенович, конечно же, не видел возле крыльца «правления» товарищества спящих шавок и черного предводителя с бельмом в глазу. Писатель уже отказался от пьесы и предвкушал, как удивит семью новым рассказом. Он и название придумал: «Сюрприз».