Александр Лешуков "Хрупкость"

— Ну, здравствуй, Мечта. Куда мы пойдём сегодня?

— А куда бы ты хотел?

— Туда же, куда и ты.

— А если я никуда не хочу?

— Значит, останемся дома. Но…

— Но?..

— Но за окнами такой тихий, медовый вечер, а ветер доносит до меня ароматы едва распустившихся цветов.

— Цветы не распускаются вечером. Ты врёшь.

— Я никогда не вру. Приходи, и увидишь сама.

Из телефонной трубки в комнату вползает тишина, она клубится у самого потолка и медленно оседает на мебель, неприбранный пол, разбросанные книги с торопливыми заметками на полях. Становится трудно дышать.

— Я приду.

Гудки становятся моим сердцебиением; морем, заключённым в раковину, которую подносят к уху, чтобы расслышать шелест волн; мелодией ручья, заставляющего проснуться от зимней спячки замшелые камни.

«Она придёт», — бьётся пульсом в моей голове. Она скоро придёт, застенчиво прикоснётся к звонку, словно это величайшая в мире драгоценность, он деликатно блямкнет, и наступит тишина. Второй раз звонить Мечта не будет — незачем. Она верит в судьбу и предопределённость. Если что-то не получается, значит, так и должно быть…

Мы вполне могли никогда не встретиться, пройти мимо друг друга в утренней толчее. Подумаешь — на пару каменных сердец больше. Человечество едино лишь в своём одиночестве. Но… По чьей-то указке, сценарию, воле два незнакомца столкнулись в вагоне метро. Она увлечённо листала страницы электронной книги, я героически боролся со сном, скрываясь за толстыми стёклами солнцезащитных очков и плотной стеной музыки в наушниках. Что тогда играло, не помню. Наверное, какой-нибудь зубодробительный панк или хардкор. Другого обычно не держу в памяти своего плеера. Тысячи мегабайт дистиллированной ярости и ненависти ко всему живому. В первую очередь к себе. Подобное лечится подобным — боль притягивает боль, заглушает её и становится легче. Хотя бы на секунду. Краткое мгновение. Но этого хватает, чтобы утром снова открыть глаза. Я заметил её сразу — длинные, густые волосы цвета горького шоколада, точёный, чуть вздёрнутый нос, россыпь трогательных веснушек и тёплые глаза цвета расплавленного золота. А ещё улыбка. Едва заметная, мягкая, словно полевой цветок, осторожно проглядывающий сквозь бурьян. Каждый день в одно и то же время мы сталкивались в этом несчастном вагоне метро. Она читала книгу, я слушал музыку и не находил в себе сил оторвать зад от сидения, подсесть к ней поближе, заговорить. А однажды она не пришла. Просто пропала и всё. Я не находил себе места, было странное чувство, что мне словно бы вырвали язык или отрубили руку, а я ничего не мог с этим сделать. Пытка длилась десять дней. Отчаянье стало моим вторым именем. Я не мог спать, почти ничего не ел, забросил музыку, перестал писать, отвечать на звонки, забил на друзей — все мысли были только о незнакомке из вагона метро. Никогда не верил, что такое возможно. На одиннадцатый день, потеряв всякую надежду, я вновь увидел её. Она сидела ровно на том же месте, с той же электронной книгой. Понимая, что в любую минуту она может выйти и исчезнуть навсегда из моей жизни, я собрал всю свою волю в кулак и подошёл к ней.

— Девушка, как вас зовут?

Она оторвалась от книги, посмотрела мне прямо в глаза, улыбнулась — той самой, васильковой — улыбкой и прошептала: «Мечта».

Поезд остановился, с шипением открылись двери, девушка выпорхнула из стального чрева, я бросился за ней. Так всё и началось.

Я нагнал её у самого выхода из метро.

— Почему ты всегда убегаешь?

— Неужели не понимаешь?

— Не понимаю.

Она резко остановилась и повернулась ко мне.

— Я же Мечта. Ты должен стремиться ко мне, бежать, сбивая ноги в кровь, но догонять — нельзя.

— Почему?

— Какой же ты глупый! Если догонишь, я сбудусь, исчезну. И ты начнёшь искать другую. Мечту.

— Не начну.

— Я должна тебе верить?

— Должна.

— Почему? — в голосе странная смесь страха и решимости. Так бывает, когда стоишь над бездной и готовишься сделать последний шаг.

— Потому что я уже нашёл.

На нас уже начинают оглядываться прохожие. Мы стоим друг напротив друга, не отводим взгляд, молчим. Мои губы плотно сжаты, на скулах играют желваки, на лбу взбухла тяжёлая жила. Она не выдерживает первой. Подходит. Целует. Её язык в моём рту. Слюна со вкусом клубники. Мне кажется, время застыло.

— Ты этого хотел? — голос разочарованный, презрительный.

— Нет, — отвечаю я.

— Тогда чего ты хочешь?

— Правды.

— Её хотят многие. Но получившие знание, в ужасе бегут, не разбирая дороги.

— Я не из таких.

— Знаю. Что ты хочешь?

— Твоё имя.

— Я уже говорила.

— Брось. Мне нужно знать, как тебя зовут.

— Нужно, так нужно, — вздохнула она, — Мечта. По паспорту. Все вопросы к моим родителям, — усмехается, а грусть остаётся в глубине медовых глаз.

— Мы ведь встретимся снова?

— Ты знаешь, где меня искать.

Я отпустил её, она мгновенно растворилась в толпе. Как будто и не было. Как будто всё это сон, мираж. Только вкус клубники на языке. Мимолётный, мягкий. А завтра я снова встречу её в вагоне метро. И, может быть…

Мы в маленьком уютном кафе на окраине города. Играет ненавязчивая музыка, лёгкая, словно шифон её платья. Она потягивает странного вида коктейль ядовито-зелёного цвета из высокого бокала на тонкой ножке, я пью обжигающе горячий чёрный кофе. Молчим.

— Ты любишь меня? — спрашивает походя, словно бы мой ответ интересует её не больше чем изменение направления Гольфстрима или очередной переворот в безымянной банановой республике.

— Люблю, — ровно так же отвечаю я, продолжая наслаждаться кофе.

— И ради любви готов на всё?

— Ты сомневаешься?

— Не имею права?

— Имеешь, конечно. Чего ты хочешь?

В глубине глаз вижу дьявольские искорки. Готовит очередную проказу. Ну, что ж, почему бы не поиграть?

— Видишь вон ту старуху в жёлтом кардигане? За столиком справа от нас?

— Вижу.

— Хочу, чтобы ты поцеловал её. Прямо здесь и сейчас. Только по-настоящему. Представь, что это лягушка, которая после поцелуя обязательно превратится в прекрасную принцессу.

Спорить с Мечтой бесполезно — всё равно так или иначе добьётся своего. И нет никакой гарантии, что её новая каверза не окажется ещё изощрённее, ещё унизительнее для меня. Встаю, подхожу к ничего не подозревающей женщине, успеваю заметить, что никакая она не старуха — ей что-то около сорока, усталое лицо, умело замаскированные «мешки» под глазами, чувственные, едва тронутые блеском губы… В них и впиваюсь. Со всей нерастраченной юношеской страстью. Она отвечает на поцелуй. Чувствую себя странно — хочется и оттолкнуть свою неожиданную партнёршу, и одновременно продолжить знакомство. Возможно, в более располагающей к сексу обстановке.

В пылу эротических фантазий не сразу замечаю руку на своём плече. Кто-то наклоняется к самому уху и шепчет: «Мне кажется, нам пора. Лягушка снова стала принцессой». Не без труда отрываюсь от губ своей жертвы, бегу за Мечтой. Уже на выходе не выдерживаю — оборачиваюсь. Женщина уголком салфетки вытирает размазавшуюся помаду и улыбается мне вслед. Мечта права — лягушка снова стала принцессой.

Бежим. Ветер едва не сбивает с ног, яростно воет в ушах, лёгкие горят. Мимо пролетают дома, пустые окна, чьи-то гаражи, брошенные машины, вспоротые консервным ножом луны мусорные баки. Кажется, что весь мир вымер, и остались только мы. Врываемся на пустынный дикий пляж, сбрасываем одежду и ныряем в ледяные объятия реки. Вода мягко накрывает с головой, словно любящая мать, принимает нас в своё лоно. Мы падаем вниз, вокруг лишь тьма и серебро воздуха, тонкой струйкой тянущегося вверх. Нам в разные стороны. Прижимаю Мечту, целую, тяну за собой — на дно. Мы врезаемся в тёмный песок, поднимаем клубы донной мути и, оттолкнувшись, взлетаем к небу. Словно яростные, полные страсти ракеты.

Я вошёл в неё мягко, осторожно. От её волос пахло речной прохладой, утренней свежестью, полупрозрачным туманом, сквозь который просвечивает ещё сонное, палевое небо. Моя русалка, моя нимфа, моя наяда, владычица моего беспокойного сердца, мечта…

— Что?

— Ничего. Смотри, какие звёзды! Я никогда их не видел в городе так близко.

— Звёзды, как звёзды. Из окна они лучше смотрятся.

— Не понимаю, почему тебя назвали Мечтой.

— Вытянули бумажку из шляпы.

— И кому же пришло в голову написать на ней такое имя?

— Откуда я знаю? Кто-то решил приколоться, а мне теперь с этим жить.

— Ты, наверное, замёрзла. Вон, вся дрожишь. Давай-ка из воды…

— А ты на берегу сможешь?..

Хорошо, что ночь. Лицо заливает краска.

Мужчина всегда должен звонить первым. Так уж заведено. Звоню. Долгие гудки. Усталый голос.

— Привет.

— Привет. Ты сегодня свободна?

— Я свободна всегда. Но сегодня встретиться не смогу.

— Почему? — вполне резонно спрашиваю я, одновременно пытаясь переварить её слова.

— Почему что?

— Почему свободна, но не можешь встретиться? Не кажется, что это — взаимоисключающие понятия?

— Нет не кажется. Свобода — абсолют. Она не зависит от планов на сегодняшний день.

— И какие же у тебя планы?

— Выспаться.

— Может быть, поспим вместе?

— Ты невыносимо пошл и груб. Уговорил. Где встречаемся?

— Вот так бы сразу. Зайду за тобой около восьми.

Пауза. Мне кажется, слишком длинная.

— Мечта? Ты ещё здесь?

— Здесь. Заходить не надо. Я сама тебя найду. На нашем обычном месте через полчаса.

Через полчаса, так через полчаса. Десять минут — душ, старые добрые джинсы, любимая футболка, косуха, ключи, телефон, плеер — готов к любым приключениям. Выключаю свет, закрываю за собой дверь. Вернусь ли?.. Какая разница? Вернуться в любом случае невозможно.

Вагон метро. С шипением открываются двери, захожу. Мечта уже внутри, улыбается, зовёт к себе. Улыбка, правда, натянутая, взгляд пустой, ничего не выражающий. Странно всё это. Подхожу, сажусь рядом.

— Что-то случилось? Я не вовремя?

— Ты тут ни при чём. Так куда мы сегодня идём?

Тему она меняет мастерски. Беда в том, что я и сам не знаю. Мне просто дико захотелось её увидеть.

— А что если просто погуляем в парке?

— Можно и в парке, — слегка разочарованно шепчет Мечта, льнёт ко мне, кладёт голову на плечо. Приобнимаю её, она начинает плакать. Тихо, беззвучно. Только подрагивают плечи. Глажу Мечту, словно маленькую девочку, шепчу что-то на ухо — успокаивается.

— Наша остановка. У тебя, кажется, тушь потекла, — достаю из кармана платок, протягиваю ей, — Держи.

Парк осенью — волшебное место. Даже в холодном свете уличных фонарей. Листва переливается всеми красками радуги, а под ногами расстилается мягкий шуршащий ковёр. И вся эта красота принадлежит сумасшедшим, рискнувшим заглянуть сюда после заката. Мир безграничен и одинок, царство тишины разрушается разве редкими криками птиц, да дробью шагов случайных прохожих, торопящихся покинуть сумрак тенистых аллей, дабы возвратиться в крикливый ад неонового города. Мы из тех сумасшедших. Мы — зрители вековечного спектакля, повторяющегося изо дня в день на подмостках природы, но неспособного надоесть. Мечта крепко сжимает мою ладонь, словно боится потерять, боится остаться здесь наедине с темнотой. Она всё ещё плачет, но жизнь постепенно возвращается в эти медовые глаза.

— Почему ты никогда не рассказываешь о своей семье?

— Потому, что рассказывать нечего, — маленький ёжик снова выпускает иглы.

— Я вовсе не хотел тебя обидеть. Просто мы встречаемся уже целых два месяца и за всё это время я узнал только твой номер телефона — с боем — и имя.

— То же самое я могу сказать и про тебя.

— Намёк понят. Исправляю ситуацию.

— А если я не хочу?

— Брось. Мы любим друг друга. Вполне естественно, что мы хотим знать друг о друге больше.

— Зачем?

— Чтобы верить. Любовь без веры невозможна.

— Она невозможна без доверия. Я тебе доверяю. Надеюсь, ты мне тоже. Зачем тогда прошлое?

— Влюблённые неразделимы. У них одно прошлое на двоих, одно настоящее и одно будущее. Твои тайны — мои, твои враги — мои, твои сны — мои. Я хочу раствориться в тебе, стать тобой, взглянуть на мир твоими глазами и принять его. Разве ты не чувствуешь так же?

— Я люблю тебя. Всё остальное неважно. Согласна — мы неразделимы. Сейчас. Но к этому чувству каждый шёл своей дорогой. Может быть не стоит оглядываться назад?

— Мы можем не оглядываться, можем даже завязать или выколоть глаза, но правда в том, что прошлое всё равно, рано или поздно, нас настигнет, как выпущенная из ружья пуля. От него не спрятаться и не убежать. Зачем тогда скрывать?

— Не знаю. Наверное, ты прав, но…

— Давай я сделаю первый шаг. Меня зовут Аркадий Невоздронов. Свободный художник двадцати четырёх лет. Живу один в скромной квартирке, доставшейся мне от прабабки, старой перечницы, которую я никогда в жизни не видел, выставившей мою бабушку едва ли не голой на улицу с огромным животом, в котором уже, что было мочи, билась ножками моя мама.

В любовь никогда не верил. Считал, что это чувство сродни душевной болезни. Мать не любил. Впрочем, и она ко мне нежных чувств не питала. Это было скорее отношение «свой-чужой» в стае. Мы стаей и были. Двое против всех. Она прикрывала мой тыл, я — её. Однажды её не стало. Аневризма аорты — страшная вещь. Был человек — и нет.

Год я просто не находил себе места. Думал, сойду с ума или покончу с собой. Выкарабкался. Помогла музыка. Exploited, Bad Brains, Dead Kennedys. Чуть позже Earth, Sunn O))), Merzbow. А потом ненависть ушла. И пришла ты.

— Ура мне! Никогда бы не подумала, что, оказывается, люблю фрика.

Один — ноль в её пользу.

— Ещё неизвестно кто из нас фрик, — обиженно бурчу я.

— Любишь ли ты рок-н-ролл так же, как люблю его я?

— На самом деле не очень. Мне больше по душе джаз.

— Ну вот, а я так старался. Выбивал места в фан-зоне…

— Ладно, успокойся, старатель. Так и быть, пойду с тобой на этих… «Гнилозубых мракоедов»? Серьёзно? Как вообще можно придумать такое название?! И так, для галочки, какую музыку они играют?

— Это сложно назвать музыкой в твоём понимании.

— Понятно. А я точно тебе там нужна?

— Категорически.

— Уговорил. Но мы уходим оттуда по первой же моей просьбе. Согласен?

— А у меня есть выбор?

Последнюю фразу я говорю, галантно открывая перед ней дверь бара на окраине города. Увы, группы с таким названием редко собирают стадионы.

В баре многолюдно, проталкиваемся ближе к сцене, не обращая внимания на выкрики в спину, тычки особо рьяных фанатов, стойкий запах дешёвых сигарет и не менее дешёвого пойла. Банда уже настраивает инструменты.

— Эй, Змей, как дела? — кричу вокалисту, в миру Андрею Книжину, спокойному, интеллигентному, начитанному парню. Он отвечает за лирику «Мракоедов», их сценический образ, звук… Иногда кажется, что он один и есть группа, а остальные здесь просто для массовки.

— Норм, чувак, — отвечает Змей низким, прокуренным голосом, — А это что за герла с тобой?

— Как ты меня назвал? — вступает Мечта. Ещё чуть-чуть, и взорвётся. Тогда мало не покажется никому.

— Это не герла, это моя девушка. Мечта.

— Да, — усмехается Змей, — тебе о таких только мечтать. Без обид, чувак, донт уорри, би хэппи. Ладно, мне готовиться надо. Звук в этой дыре ни к чёрту. После концерта завалимся куда-нибудь, накатим, пригласим… Ах ты ж чёрт! Забыл, что ты с девушкой…

Змей спокойно уходит, улыбаясь во все тридцать два зуба, а я боюсь даже взглянуть на Мечту. Слава Богу, начинается концерт.

«Мракоеды» просто в охренительной форме. Фигачат боевик за боевиком, не сбавляя темпа. Преданные фэны орут вслед за Змеем, не попадая ни в ритм, ни в смысл, но ничуть этим не смущаясь. Кто-то слэмится у самой сцены, некоторые смельчаки прыгают с рампы в толпу. Сердце выдаёт все двести двадцать ударов в минуту, радость и энергия переполняют. Хочется поделиться этим чувством.

— Всё ещё хочешь уйти? — кричу Мечте, стараясь перекрыть грохот музыки.

— Нет, я хочу остаться. Похоже, начинаю тебя понимать.

Она смеётся, целует меня, и я исчезаю для этого мира.

После концерта вызываюсь проводить её домой. «Отказы не принимаются», — твёрдо говорю ей. Она вздыхает и соглашается, пробормотав что-то вроде: «Когда-нибудь это всё равно должно было случиться».

Идём какими-то переулками, дворами, подворотнями. Я неплохо знаю город, но уже через десять минут блужданий абсолютно не понимаю, где нахожусь, и как отсюда выбираться. Наконец, подходим к её дому.

— Вот здесь я живу. Дальше провожать не нужно — подъезд в двух шагах. Я позвоню. Люблю…

От подъезда отделяется фигура и в изменчивом свете уличного фонаря превращается в жилистого мужчину с искажённым яростью лицом. Подбежав к нам, он наотмашь бьёт Мечту по губам. Она руками закрывает рот, но сквозь тонкие пальцы сочится кровь.

— Шалава! Дрянь! Шлюха! Если ты мне в подоле щенка принесёшь, я тебя вместе с ублюдком…

— А ну-ка заткнулся, пидор! — и откуда только слова такие вспомнились, чувствую, как ненависть закипает внутри и накрывает с головой, а кровь Мечты продолжает капать на асфальт. От этого едва слышного стука зверею вконец, готов рвать на части голыми руками, готов сдохнуть с разодранной глоткой, но утащить с собой всех, кого смогу достать. Кусок дерьма, посмевший поднять на мою девушку руку, медленно разворачивается на окрик.

— Ты кого пидором назвал, ушлёпок желторотый? Подставляй задницу, выродок, опускать буду.

Мы бросаемся друг на друга. Он замахивается для удара, я пригибаюсь. Его кулак пробивает воздух, а мой — находит его яйца. С полувскриком-полувздохом мужик складывается пополам. Добавляю локтем по почкам. Тварь падает наземь. Скулит. Как побитый пёс. Замахиваюсь ногой, чтобы пересчитать зубы, но на его защиту бросается Мечта.

— Это мой отец…

— Ну вот и познакомились, — вздыхаю я.

Помогаю встать. Оттаскиваю до грибка на детской площадке, бросаю тело на узкую скамейку. Ненависти в глазах подонка поубавилось. Дрожит.

— Как тебя зовут?

— Не тебя, а вас, молодой человек.

— Обращение на «вы» ещё заслужить надо. Повторяю вопрос — как тебя зовут?

— Данила Васильевич.

— Данька, в общем.

— Аркаша! Это всё-таки мой отец.

— Не мешай. Так вот, Даня, если ты ещё раз, ещё хотя бы раз, поднимешь на неё руку…

— Она моя дочь! Я должен её воспитывать!

— А, как ни назови. Если ещё раз, Макаренко недоделанный, ты позволишь себе ставить на Мечте педагогические эксперименты, приду я и преподам тебе такой урок, который ты на всю жизнь запомнишь. Тебя хирурги в Склифе по кусочкам собирать будут и ни хрена не соберут. Вкурил, папаша?

Он презрительно сплюнул и с плохо скрываемой гордостью посмотрел мне в глаза.

— Не слышу.

— Мал ты ещё, щенок, меня учить. Мал и борз. Но я тебя, так и быть, прощаю. Пока. В общем, к моей дочери на километр не подходи, иначе я за себя не ручаюсь. Вас, хлопцев, много, а Мечта у меня одна. Пошли домой, дочка.

Мужик достал из кармана брюк замызганный платок и бросил его Мечте. Платок упал в грязь.

— На, утрись, а то перед людьми стыдно.

Мечта наклонилась, выудила платок, промокнула разбитые губы, растерянно и как-то обречённо посмотрела на меня. Её отец тем временем поднялся со скамейки и, постанывая, побрёл к подъезду. Мечта, опустив голову, шаркая кроссовками по осенней грязи, потянулась за ним. Я остался стоять под грибком. Раздавленный и невыносимо одинокий.

Ничто в этом мире не умирает быстрее, чем любовь. Это хрупкая бабочка, перелетающая от цветка к цветку, услаждающая взор хрустальной красотой своих невообразимо расписанных кистью природы крыльев, это фарфоровая балерина, стоящая на краю камина — дуновение ветра, неловкое движение рукой, и вот уже вместо изящного совершенства куча разномастных обломков и белой, словно снег, пыли. А снег обычно заметает следы.

Но как снежное покрывало — всего лишь холст для причудливых узоров бытия, так и хрупкая бабочка оставляет после себя маленькую надежду на новое рождение — куколку. Крохотное, не больше мизинца, сооружение, которое через время взрывается изнутри непререкаемой силой жизни, выпуская на свет ещё одну бабочку. В каждом конце уже есть начало новой истории. Любовь не погибает, она перерождается. Оставаясь при этом всё той же любовью.

Несколько дней я не видел Мечту. Избегал встреч с ней — пересел с метро на автобус, не отвечал на звонки, не читал SMS, хотел даже удалить её номер, но что-то помешало. Может быть, судьба? Хотя, я во всю эту чушь не верю. Однажды просто спустился в метро — так было быстрее добраться до бюро переводов, где иногда мне подкидывали халтурку, чтобы я не протянул ноги — и вдруг услышал совсем рядом знакомый рифф. «Мракоеды». «Куда приводят мечты?». Один из их самых забойных хитов.

…Куда приводят мечты

Ни я и ни ты не можем не знать, — выводил своим прокуренным басом Змей, —

На секционном столе новейший Иисус

Будет распят.

Но это всё завтра, ну а пока

Пой вместе со мной.

Жизнь та ещё сука, но против неё

Наша любовь!

Наша лю…

Я поднял глаза.

Бооооооовь! — зашёлся в бешеном вопле мой кореш. Пассажиры начали перешёптываться, какая-то бабушка даже перекрестилась. Вокруг девушки в чёрной толстовке, несмотря на переполненность вагона, образовалось пустое пространство. Она тоже оторвала взгляд от своего адского девайса, столь легко выпускающего на свободу демонов боли. Чужой, но такой близкой.

— Жизнь действительно та ещё сука, — усмехнулся я. — Простишь?

— Но ведь наша любовь против неё? — по-детски трогательно спросила она. — Я скучала.

— Так куда мы сегодня пойдём, Мечта?..