Зима Ольга "Три возраста мечты"

Девочка не знала, что это называется «мечта».

Она очень рано узнала море, полюбила и тосковала в разлуке.

Ее город был славен традициями и заводами, однако эта тяжкая древняя слава тянула его к земле. Не звала в небо, а скорее лишала крыльев. И люди в нем жили серьезные и хмурые, словно боялись обронить улыбку.

Но когда снег сходил с серых улиц, обнажая накопившийся за год мусор и растрескавшийся асфальт, она, подняв лицо вверх и рассматривая след от самолета, говорила себе: «Еще немного, и я поеду к морю!» Синева, подобная морской, падала с небес любимым цветом радуги.

Отец работал на одном из заводов, его отпуск редко выпадал на лето, «еще немного» растягивалось на два или три года, но ощущение праздника оставалось.

Мечта манила, дразнясь голубым клочком окна среди серой стены класса, где все сидели одетые в строгую черную форму.

Девочка ловила отражение неба в лужах, в зеркалах, в солнечных зайчиках, в книгах и в окружающих людях. Она улыбалась им, и ей отвечали улыбками. И город вокруг нее расцветал.

Синева была даже в глазах девочки. Но больше всего самой яркой и чистой синевы было в море.

Галечный, нагретый солнцем пляж круто уходил в хрустальную воду, где мелькали тени рыб, ползали бочком важные раки и ежились рапаны. Прозрачные, похожие на инопланетян медузы вызывали неистовый восторг у дочери и визг у мамы.

— Ваша девочка плавать начала раньше, чем ходить? — спрашивали маму незнакомые тетки. — Ведь волнение. Взрослые-то купаются немногие.

— Нет, просто она очень любит море, — отвечала мама, наблюдая, как девочка ныряет под высокие гребни, загибающиеся опасными барашками.

Прыгать с волнореза, раскинув руки, девочка тоже могла до бесконечности, пока губы не начинали трястись от холода, и мама не выгоняла из воды. Тогда можно было залезть с ногами на теплую отцовскую спину и уплетать арбуз, заедая его коркой теплого хлеба.

Девочке нравилось все. Яркость, выпуклость, настоящесть этого мира. Беспечно-счастливые ласточки, вьющие гнезда под крышами открытых террас, грозы, что обрушивались на курортный город, заливая его по щиколотку, и тут же отступали под жарким солнцем, душистые магнолии, из листьев которых мама плела венки. Лианы, напоминавшие рассказы о Маугли, пальмы — пришелицы из неведомого мира, даже огромные платаны. Родители, смеясь, не могли вдвоем сомкнуть руки на стволе, крону было не охватить взглядом, даже если закинуть голову к небу.

Из отведенного на отдых летнего месяца неделю штормило, но это тоже было чудом. Пахло йодом, гремело галькой. Берег скрежетал, увлекаемый в море, сворачивался, а потом с грохотом катился обратно. Сердитая волна достигала набережной и обдавала прохожих фонтанами брызг. На далеком горизонте из седых облаков спускались хоботы, жадно пившие стальную воду. Смерчи ходили вдалеке, хотя тревожили обещанием грядущих бед. Однажды ночью они вправду вышли на сушу, снесли старейший и красивейший парк. Но и это казалось нестрашным — все вырастет заново, все вернется.

В дни ненастья семья подолгу сидела в прибрежных кафе, откуда хорошо и вольно было любоваться бушующим морем, а улыбчивые официанты приносили свежевыпеченные оладьи, политые вареньем из лепестков роз.

Шторм немного стихал, и девочка снова бросалась в волны. Они качали ее на ладонях, поднимали и опускали обратно, как на карусели. Тянущий от берега отлив, не пугал, нужно было лишь понять движение переменчивого моря. Барашки прокатывались по спине, и девочке казалось, что это не волны, а русалки шлепают ее по плечам. Она оборачивалась в безумной надежде увидеть их — но ловила лишь пену, призрачные тени да резкие крики чаек.

Потом девочка подросла, и море осталось в воспоминаниях. Как шлепанье босыми ногами по мелким теплым бассейнам, отделанным разноцветной мозаикой, как вольный полет ласточек и плеск веселых дельфинов. Как само детство, в котором мечта родилась и осталась чистой радостью жизни.

***

Началось время тягучего черного выживания. В нем не было места яркому синему, казалось, навсегда оставшемуся в прошлом. Накопления сгорели, денег не платили. Здания покосились, еще больше прижались к земле, недовольно щурясь на происходящее подслеповатыми глазами узких окошек. Город, и днем не слишком веселый, вымирал, как только гасло черно-багровое небо, а существа, что появлялись во тьме, мало походили на людей. Скорее это были тени. В них не имелось свойственных человеку чувств — доброты, бескорыстия, сострадания. Они поглощали цвет и превращали город в клоаку, становясь ее бездушными и беспощадными стражами. Девушка думала бы, что пришли из ее любимой книжки лангольеры, пожиравшие все живое, если бы тени не сплевывали так смачно шелуху от семечек на асфальт.

Этому миру очень подходили тополя, разросшиеся во множестве. Тополиные почки пачкали одежду, тополиный пух не давал дышать вольно, полной грудью, а тополиные листья, облепленные тлей, теряли цвет, бурели и скукоживались с первого месяца лета, осыпаясь мусором, который никто не убирал.

Черные годы отобрали многих близких людей, но девушка не сдавалась, бралась за любую работу и улыбалась наперекор всему. В глазах ее по-прежнему пылала синева.

Шло время, и город понемногу оживал. В него, пусть медленно, по капле, но возвращались краски. Жизнь налаживалась. Моря не было, но была мечта о нем, она давала девушке силы. И было родное, тихое озеро, спрятанное в лесу.

Однажды, заплыв по свинцовой глади пепельного утра чуть дальше обычного, она услышала плеск весел, шелест ласковой воды и слова:

— Девушка, вы с ума сошли? А если бы у меня не было лодки?

— Я просто тут плаваю, — не оборачиваясь, ответила она. — И вы плывите, куда вам нужно.

— Нужно мне было на рыбалку, да только не клюет… Вижу, что не тонете, и это странно. Только отсюда даже берега не видно. И я спасу вас, русалка. Даже если спасение вам ни к чему!

Плеск раздался ближе, и она повернулась прикинуть расстояние, решив нырнуть поглубже и подальше от очередного нахала с семечками, который будет мерить ее оценивающим взглядом и предлагать эту самую цену. А наткнулась на веселые серые глаза. И ей впервые понравился этот цвет.

— А у меня есть бутерброды. И термос с горячим чаем, — прозвучало примирительно. — Будет грустно пить его одному среди этого пустынного места. Может, вы меня спасете от одиночества?

Она рассмеялась, выпустив набранный для нырка воздух, и ухватила протянутую руку.

— И часто вы так плаваете? — спросил он, наливая чай, пока девушка отжимала косу и накидывала его куртку.

— Я сначала бегаю. Тут недалеко, полчаса всего до города. А потом — плаваю. А что вы подумали?

— Я думаю, что просто не могу в столь тревожное время позволить вам бегать и плавать в одиночестве. Думаю, что придется мне теперь бегать и плавать вместе с вами, — он рассмеялся, а потом продолжил серьезно: — Думаю еще, раз уж я выловил русалку… Может, не будете уплывать?

На лангольеров он не походил совершенно. Девушка поверила и осталась.

К морю они выбрались через пять лет. Муж никак не брал отпуск — новому предприятию требовался постоянный надзор. Жена ни о чем не просила, понимала и поддерживала… Она вела счета, складывала цифры — денежные потоки, напоминавшие течение реки, повиновались ей легко. Их работа помогала встать на ноги и другим людям, близким и дальним. Мир вокруг становился светлее и чище, а тени пропадали.

В их городе вырастали новые, устремленные ввысь здания, похожие на паруса фрегатов, рассекающих древние моря, увлекающих в небо, к мечтам и к звездам. Отражая небо, стеклянные фасады обретали чистую морскую синеву, а охристая мозаика стен напоминала галечный пляж. Вместо больных тополей с гнилой сердцевиной в городе разрослись изумрудные ели, сирень и яблони, каждую весну заливавшиеся бело-розовым цветом. Ломкий асфальт тротуаров исчез, вместо него появилась цветастая плитка, по которой звонко стучали веселые ливни. Плитка напоминала жене курортные города ее детства.

Она по-прежнему плавала, сколько могла и где могла. Зимой приветливость тихих озер сменяла гладью дорожек новых бассейнов. Давнее море тихо плескалось в ее душе. Мечта не пропала, она тревожила, ожидая своего часа. Однажды муж заметил этот непокой. Отменил несколько важных встреч, и они махнули в отпуск.

Увидев невероятную синь с проблесками бирюзы и лазури, жена расплакалась. А потом плавала так долго и много, что муж уставал следить, а спасатели гонялись за ней на лодках, умоляя пожалеть их самих, их стариков-родителей и малых деток и повернуть обратно.

Постепенно любовью к морю заболел и муж, но тихо лежать в шезлонге ему не позволяла кипучая натура. В ту, первую, поездку они не пропустили ни одной экскурсии — летали над морем, трогали камни древних богов, внимали хрусткой тишине музеев и храмов, пылили вездеходами на пустынном сафари, ездили на рыбалку и…

…и в первое же погружение выяснили, что дайвинг, как и плавание, нравится обоим.

То ощущение полета, свободы и счастья, что давало жене плавание, супруг в полной мере ощутил при погружении. В далеких и прекрасных глубинах таился целый мир. Зарывшись в дно, лежали корабли: пушечные стволы щерились кораллами, а из дыр ниже ватерлинии выглядывали любопытные пучеглазые рыбы, словно только и ждали гостей из верхнего мира.

Подводные обитатели принимали вежливых дайверов за своих, подплывали близко, толкались носами, обсуждая меж собой странных двуногих созданий.

Оказалось, что тратить две недели в году на мечту — настоящую русалочью мечту — не так уж и много. Правда, у мужа была своя, большая сухопутная мечта, но он, в угоду жене отступал от намеченного пути.

Они погружались вместе в морях всевозможных цветов. Любовались нерпами бериллового, снимали китов и кайр сине-зеленого, плавали с дельфинами бирюзового и восторгались мантами аквамаринового морей. Мужу казалось, глаза жены собирали все оттенки синего, а потом долго дарили тихий и теплый свет.

Но на глубине он не очень любил смотреть ей в глаза — слишком они походили на русалочьи.

Понемногу поездки к морю стали привычными. Только все более редкими, словно муж опасался, что жена отрастит хвост, махнет им и уплывет от него навсегда. Работы прибавлялось. Родилась дочка. Дочка, никогда не видевшая моря. Жене стало не до поездок, и что-то разладилось между супругами. Что-то пропало — может, та самая синева?

***

Муж решил отправить жену и дочь к морю. После долгих уговоров, оханий и многих капель валерианки с женщиной поехала ее мама, теперь — бабушка. К тихому синему морю с переливами бирюзы и лазури.

Мечта встряхнулась и заиграла новыми красками.

— Мы правда на море? — в голос произнесли старшая и младшая из рода русалок. И рассмеялись.

— Да, и я покажу вам общительную мурену, что живет под скалой, — сказала женщина. — А если взять вареные яйца, то приплывет наполеон. А под самым понтоном лежит рыба-крокодил, но она очень пуглива, и ее лучше не тревожить. Чур, на орляках не кататься и осьминогов за щупальца не дергать!

— Там вроде что-то ядовитое, — настороженно протянула мама.

— Все ядовитое, особенно если начать обижать. Рыбы-львы и рыбы-камни очень красивы, просто до смерти. Любоваться можно, а трогать нельзя.

— И только? — прищурилась дочь, и женщина улыбнулась.

— Ранним утром приплывают русалки и хлопают по плечам тех, кто встречает в воде рассвет!

Мечта, когда-то подаренная родителями, вернулась.

Бабушка быстрее внучки освоила маску и ласты. Море выгибало гребнем коралловую спину, шевелило водорослями, тяжко вздыхало коротким и жарким прибоем. И манило, манило, манило. Втроем они плескались в хрустальной, изумрудной поутру воде, сменяющейся васильковой синью полудня. А по ночам в бархатной мгле загорались яркие звезды.

Прошла неделя. Море одинаково легко держало на волнах и ее маму, и хохочущую от счастья дочь.

Женщина смотрела на них и кусала губы, пытаясь сдержать слезы. Расставание с мужем было пустым и бесцветным, полным взаимных упреков и нелепых обид. Непонимание, несколько глупых ссор… Издалека это все казалось незначащим и мелким.

— Я так и знал, что ты соскучишься, — вдруг раздался знакомый голос.

Она обернулась, не веря.

— А как же…

— Работа? Подождет. А вот моя русалка — нет. На неделю я ваш. И готов даже валяться на пляже — но только через день, через де-е-ень! Я уже все продумал и все купил, завтра мы пое…

Дочь, взвизгнув от восторга, кинулась в объятия отца, а мама улыбнулась зятю.

В его серых глазах плеснулась морская синева.

— Романтику надо с собой привозить, — процитировал он, вытаскивая из-за спины и вручая жене сине-фиолетовые ирисы с солнечными тычинками.

— Как и мечты, — улыбнулась она, и оставшуюся неделю семья провела вместе.

Море мечты объединило их, подарило новую любовь и новую радость. Женщина молча благодарила его за чудо созидания. А оно улыбалось в ответ, маня бесконечными переливами синевы, обещая новые и новые чудеса.