Лариса Нестёркина "Параллельные линии не пересекаются"

«Молодость мечтает о том, что никогда не сбудется,

а старость вспоминает о том, что никогда не сбылось.»

Гектор Хью Манро.

Им суждено было встретиться лишь через 35 лет. Он случайно узнал номер ее телефона и тут же позвонил. Его голос в телефонной трубке был приятной весточкой из юности. Она сразу вспомнила высокого парня с рыжими, вьющимися волосами, с синими глазами, в которых всегда плескалась усмешка — ее однокурсника по университету. Вспомнилась улочка с дребезжащими трамваями у здания факультета и толпа юных парней и девушек у входа. Ах, какими счастливыми и беззаботными они все были тогда!

Вскоре, будучи по своим делам в его городе, она зашла к нему в гости. Впрочем, этот город был и ее тоже: здесь она закончила университет, прожила полжизни и только несколько лет назад переехала в город детства, к морю.

Они сидели в его тихой холостяцкой квартире и, волнуясь, курили одну сигарету за другой. У него сохранились старые магнитофонные записи далеких семидесятых, записи песен, что звучали из всех окон студенческого общежития: «Мишель», «На французской стороне…», «Лед Зеппелин». Он ставил магнитные ленты одну за другой, и эти чудесные мелодии, с каждой из которых были связаны незабываемые мгновения юности, уносили их на десятилетия назад. И пусть сейчас седина покрыла их головы, все равно в эти минуты они чувствовали, что молодость рядом. Ее магия одну за другой разглаживала на их лицах морщинки, заставляя уставшие сердца стучать громче.

Они учились в университете на одном факультете и даже в одной группе, сидели на лекциях в одних и тех же аудиториях, передавали друг другу на экзаменах «шпоры», курили на переменках на одной и той же лестнице, сбегали с лекций в одно и тоже кафе за углом… Но как-то так получалось в те годы, что они всегда ходили вроде бы рядом, но…не пересекались, как те самые параллельные прямые Пифагора. Кто-то из них минутой позже спускался по университетской лестнице, кто-то двумя минутами ранее выходил из кафе…

— Помнишь общагу на Турмалиновской? — спросил он.

— Еще бы, — ответила она. — В комнате, где я жила со своей неразлучной подругой Татьяной, всегда было много народа: мы жарили на кухне большими сковородками картошку, кто-нибудь бегал за пивом, а потом все веселились до утра.

— А мы собирались вечерами этажом ниже, у Валерки…

Когда он переставлял магнитофонные кассеты, в доме становилось по-особому тихо, только за окном шуршал снег. Она подходила к окну и с восхищением следила, как метель кружит снежинки, покрывая землю пушистыми хлопьями. Уже много лет она не видела снегопада. Там, у моря, где она жила, снег бывает только пару дней в году и то так себе снежок, еле— еле покрывает асфальт. Но, увидев снег, из всех подъездов домов выскакивают ребятишки и их родители с санками. Эти санки хранятся на балконах целый год именно ради этих двух-трех дней, когда малыши могут порадоваться зиме. Ее внук в такой, почти зимний день, тоже жадно ловит снежинки, которые мгновенно тают на его ладошках. Если повезет, то они с малышом успевают слепить маленькую снежную бабу.

Наши воспоминания юности всплывали, переплетаясь.

— А помнишь, рядом с университетом было детское кафе «Буратино»? Мы с девчонками иногда бегали туда поесть, там были вкусные творожные запеканки и манники…

— С киселем! — его лицо осветила улыбка. — Однажды мы с ребятами принесли туда бутылку вина и закусывали творожной запеканкой, пока нас не выгнали. Жаль, что ты это не видела.

Он тоже ходил с друзьями в это детское кафе, но и там они ни разу не встретились.

Они сидели в полумраке. Ему было так удобно. Он много лет прожил в Заполярье, где ночи длились месяцами, и теперь глаза болели от яркого света. На стены падали тени. И их воспоминания тоже были как тени, приходящие из прошлого, из далеких семидесятых, таких счастливых и полных надежд.

— А помнишь, мы были на практике на консервном заводе, там еще протока была, в которой мы купались, а рядом плавали гуси и индюки?

— Индюков помню, мы с девчонками обходили их стороной, потому что страшно боялись. Но тебя не помню.

Что-то в памяти щелкнуло: — А помнишь, у нас на первом курсе было дурацкое комсомольское собрание, на котором кого-то из наших пацанов пытались выгнать из комсомола за то, что на конкурсе самодеятельности они отказались с голыми ногами танец маленьких лебедей танцевать?

— Ну, ты даешь! Это же меня с Вовкой выгоняли…

— Да, а я думала, что это Вовку Корнилова и Димку Швецова исключали…Кстати, Корнилов как-то перед экзаменом мне розу подарил и сказал: «Вы прекрасны!»

— Естественно, ведь это я его послал к тебе с розой.

— Ты? Зачем?

— Хотел проверить, как ты будешь реагировать.

— Да никак я не реагировала, я тогда только на своего Серегу реагировала…

— Поэтому я к тебе и не подходил, а наблюдал за тобой издалека.

— Можно подумать, что ты тогда на меня внимание обращал…

— Обращал, только виду не показывал. Только сейчас могу тебе сказать, что ты всегда была для меня недосягаемой мечтой. Я всегда мечтал о тебе, и тогда, когда ты вышла замуж, и даже тогда, когда я сам женился.

Она влюбилась в своего однокурсника Серегу буквально в первый день учебы. Они столкнулись в узком коридоре у деканата и, увидев друг друга, оба покраснели. Пять лет они почти не расставались — днем виделись в университете на переменках (они учились в разных группах), вечером на репетициях студенческого театра. Она действительно не замечала других парней, которые обращали на нее внимание. Только Серега был для нее светом в окошке. Пожалуй, единственный парень, которого она замечала тогда, это тот, кто сидел сейчас с ней рядом, его красноречивые взгляды нельзя было не заметить. Но Серега всегда был рядом, и она тут же отворачивалась от того, другого.

После защиты дипломов они с Серегой сыграли свадьбу, и она была безумно счастлива все десять лет, что они прожили вместе. Потом он ушел к другой, а она одна растила двух дочек и больше не выходила замуж.

А что он? Он был дважды женат, вторая жена умерла, и уже несколько лет его единственным другом был пес.

Он открыл бутылку шампанского и поставил два фужера на журнальный столик рядом с диваном. Долго искал свечи, нашел только церковную и зажег ее. От желтого пламени восковой свечи пузырьки в фужерах кружились также причудливо как снежинки за окном…Выпили молча, каждый думая о своем…

От «Шербургских зонтиков» Мишеля Леграна защемило в груди. Она вспомнила яркий солнечный сентябрьский день семьдесят второго года. Занятия закончились, и они с подружками выпорхнули из дверей университета. Он стоял с парнями у входа. Высокий, худой, с ярко-синими глазами. Эти глаза, устремленные прямо на нее, ласково улыбались.

Она вздернула высоко свой курносый нос, отвернулась и пошла с девчонками в другую сторону. Интересно, почему спустя много лет, она так ярко помнит эти голубые с прищуром смеющиеся глаза?

«Шербургские зонтики» навеяли ему светлую тоску по той курносой девчонке, стремительно бегающей по университетским лестницам, внезапно исчезающей сразу после лекций… А на каникулах она уезжала к морю, к родителям. Он с пацанами тоже уезжал на мотоцикле на побережье. Но и там они ни разу не встретились. Или морские пляжи тоже находились в параллельных мирах?

Он легонько обнял ее за плечи. Они затихли и сидели так долго, до рассвета. Им казалось, что только сейчас, через много лет, они одновременно спустились по одной лестнице, одновременно вышли из университета и, взявшись за руки, пошли по одной аллее. Казалось, что параллельные линии вдруг пересеклись.

Им так сильно захотелось счастья. Так захотелось разорвать с одиночеством. Они стали мечтать вслух, перебивая друг друга, как вечерами будут гулять в парке, взявшись за руки, ходить в кино и на выставки, как поедут вместе на море, на рыбалку… Теперь ничто не может помешать исполниться их мечте. Их судьба сейчас зависит только от них самих. Детей они вырастили и теперь имеют право на личное счастье.

Вскоре они подали заявления в ЗАГС, начали готовиться к свадьбе: заказывать торт, цветы, покупать платье, приглашать гостей. Они не расставались почти ни на минуту целых два месяца, как будто пытались наверстать упущенные годы.

За день до свадьбы, рано утром, она тихонько вышла из квартиры, села на поезд и уехала к своему морю. Почему? Она так и не смогла этого понять и объяснить даже себе. Вероятно, параллельные линии в какое-то мгновение вновь разошлись.

Позже она несколько раз пыталась дозвониться до него, чтобы извиниться за свой непонятный поступок. Он не брал трубку.

Через месяц ей пришло письмо по электронной почте. Он прислал свои стихи:

Он нежно взял ее за руку,

Склонился в полупоклоне.

В ответ легли на плечи

Доверчивые ладони.

Вдвоем в переполненном зале

Кружились седые влюбленные,

Летали по клавишам пальцы,

Чувствами опьяненные.

Был дирижер околдован

Нежностью этого танца,

И вспомнились отчего-то

Давно забытые стансы.

И не было в мире силы

Остановить круженье,

Ведь было оно продолженьем

Целой планеты вращенья.

Они никогда не спускались вместе по университетской лестнице, не бродили вместе по аллее, взявшись за руки, не кружились в свадебном вальсе. И хотя они оба хотели, чтобы все это было в их жизни, но случилось так, что в юности их пути разошлись до точки невозврата.

Для них двоих остался только этот вечер в его квартире с «Шербургскими зонтиками» и печаль о том, что когда-то, много лет назад, они прошли мимо друг друга.

Планета вращалась, и там, на небесах, Пифагор с Эвклидом продолжали строго следить за своими законами: мечтай — не мечтай, но параллельные линии не должны пересекаться.