Sinatra "Танки"

Когда человек говорит о том, что действительно в нём болит, он делает это короткими фразами, самыми простыми предложениями. Чтобы успеть сглотнуть ком в горле, чтобы боль не лишила речи. «Шерман» разговаривает сейчас так же — короткими судорожными очередями: каждая пятая пуля — трассирующая, каждая третья — в тёплое, мягкое. Йоганн там, внутри, наверняка поливает противника матом гораздо активнее — и жмёт, жмёт на гашетку: каждая пятая — как светлячок, третья — в мясо… Танк его подбит, полуслеп и совершенно глух — связь с ним давно потеряна.

Вспышка! Меня отбрасывает от перископа, в глазах круги, красные на сером. Но когда снаряд ложится рядом, самое подлое — звук. Броня совсем от него не спасает, а напротив — хапает, как пустая консервная банка, наполняется им. И я наполняюсь. Танк проглатывает гром, тот прокатывается по обшивке и, тяжко ворча, уходит в землю. От вибрирующего гула начинает мутить. Сглатываю, и, пытаясь проморгаться, кидаюсь к видоискателю… У «Шермана» начисто снесена башня. Йоганн, дружище...

Сейчас эта сволочь возьмется и за нас, оставшихся. Два танка от взвода — я и Лара. Противнику досталось жёстче, но последняя вражеская зараза окопалась в такой позиции, что хрен достанешь. Рельефы местности, будь они неладны. Мы у него как на ладони, а он… Вражий «Тигр», едва различимый в кустах, уже ведёт расчёт, приценивается, кого из нас проще достать. Так… ориентир на восемь часов, шестьсот метров.

— Лара, готова? Заходишь справа, там прогалина, он будет почти открыт.

— Да, командир…

Послушная девочка, стойкий оловянный солдатик… Ни мур-мур о том, что до этой прогалины надо еще доползти, а «Тигр» дремать не станет. Впрочем, я найду, чем его занять. Должен найти, хотя уже еле шевелю гусеницами — крепко мне влепили.

Исторический, чёрт подери, момент — гибель «непобедимой роты». Вечные везунчики. Но, кажется, и наше везение закончилось. Для Славки, Йоганна и Ситха уж точно.

Боевое задание было из разряда «не разбери поймешь» — то ли для камикадзе, а то ли, напротив, для детсада на прогулке. Мы только вошли в этот маленький городок с непроизносимым немецким названием, только Йоганн договорился с какой-то фрау «об организации комфортного расселения героев-танкистов в условиях боевого затишья», как приказ по рации испортил нам всю малину. Самолет-разведчик заметил некие вражеские силы, двигающиеся на запад, в нашу сторону. Но по нему начали стрелять, и он свалил, ничего больше не выяснив. Нас — единственное воинское подразделение в городке, направили удерживать перекресток, надеясь, что речь идет только о пехоте. «За вами город — не просто город, а важный стратегический пункт. Потеряем его — провалим всю операцию», — полковник в наушниках шелестел усталым, совсем некомандным голосом. Мы выдвинулись на позицию.

Да, пехота там точно была, хоть и немного. А вот танков — вдвое больше нашего. И если мы с Ларой сейчас, спустя несколько часов непрерывного боя, ляжем под гусеницы единственного уцелевшего врага — это будет хуже, чем поражение. Это как оступиться перед финишем.

Лара это понимает, потому и не спорит. «Да, командир…» — и без всяких охов-вздохов. И вообще она умница, никакого нервяка в бою. Это странно… Нежный человек, говорящий почти шёпотом. Наверное, у неё что-то со связками. Но даже сквозь толкотню помех и наши обычные победные вопли он слышен, тихий призрачный голос.

Откуда я знаю о её нежности? Без понятия. Но знаю так же твёрдо, как устройство гусениц родного Т-34. За кадром её голоса еле слышно звенят колокольчики, и почему-то очень приятно представлять, как в башне стальной махины позвякивает какая-нибудь глупая «музыка ветра» и переливаются тихие всплески их совместного шёпота — голоса и колокольчиков.

Мат со стороны её серенькой «девочки», её «Чаффи», большая редкость. Не знаю, как она держится, когда мы в пылу боя ругаемся, не соблюдая калибра, принятого в приличном обществе. Я сдерживаю ребят, но иногда срываюсь и сам. Ларка нас извиняет — да просто заранее выдает нам индульгенцию на всё: мы ведь вместе с самой первой, африканской кампании. И всё ещё живы. Иногда кажется, что знаем друг друга лучше, чем собственных родственников — все закидоны, особенности, привычки.

Ситх в бою всегда напевает-похрипывает. И всегда одно и то же:

«Йожин з бажин мочалем се плижи,

Йожин з бажин к весници се ближи…»[1]

Припев допоёт — и опять заново, но мы уже привыкли — не бесит, даже какой-то ритм бою придаёт.

А сегодня… Вот только что пел-пугал врага этим своим Йожином — болотным чудовищем, и… Ситха срубило, как мяч срубает кеглю. Попадание было прямым, танкист — будто пластиковая фигурка — чпок! — и нету, пусто на башне. Только кровавые потёки и ошмётки Ситха. Никогда не привыкну к такому…

Стоп. Об этом буду думать после. Если это «после» со мной случится. Начинаем движение, огибаем останки одного из наших танков. Покореженная громада боевой машины, борт вскрыт. «Ох… мальчишечка», — Ларкин вздох увлажняет эфир. Да, только ты его так и называешь. Славка всегда вскидывается, если кто-то из батальона напоминает ему о возрасте — пацан, вчерашний школьник, хотя и воюет неплохо. От тебя ласку эту терпит, изображает снисходительную усмешку, но чувствуется — греет его это. Грело.

— Отставить! Лара, орудие на восемь часов. Огонь!

Мимо. «Тигр» не смущен, тут же отвечает — обшивка гудит, голова тоже.

— Командир?

— Рикошетом пошло, я в порядке.

«Тигр» кладёт снаряд чуть левее. Зарраза… Пристрелялся. Лара уже вышла к прогалине, крадется к вражьей зверюге.

— Вижу его!

— Заряжай…

— Готова!

— Выстрел!

Опять мимо.

— Миша, крутись быстрее, он к тебе разворачивается!

— Да вижу я, вижу!

— Воткни ему! Бронебойный, пятьсот метров! Огонь!

Мы с «Тигром» стреляем одновременно. Меня накрывает мощной звуковой волной. И вдруг словно выбрасывает из боя: я на минуту обретаю сторонний, будто бы незаинтересованный взгляд. С каким-то неожиданным удивлением смотрю на батальную сцену, на танки — свои и чужие. Они всегда напоминают мне животных. Как их гусеницы наползают на молодую траву — жрут ее, молотят дерн, подминают под себя. Как по-слоновьи танки втюхиваются в заболоть, копошатся в вязкой грязи, задирая ствол-хобот повыше. Как умирают. Впрочем, умирание для всех одинаково — для животных, людей, механизмов.

Нет, про умирание человеков я наврал. Ух, как паршиво… И без того влажные наушники, кажется, наполняются горячим, мокрым. Кровь? Да ну, не может быть… И с глазами непорядок: в смотровой щели — нулевая видимость, то ли туман, то ли дым.

И тишина. Когда смолкает бой — тишина невозможная. Только в ушах стучит. Но через багряный прибой начинают проступать звуки, кто-то пытается перекричать ток моей крови, стукот сердца. Ларка…

— Командир! Командир! Миша! Ответь, приём!

— Тихо… Я в порядке. Как там «Тигра»? Это от него столько дыма?

— От него. Миша, мы живы…

Миша — только ты зовёшь меня так. Остальные — «Батя» и «Командир». Звали. Отвоевались братцы-кролики. Как же вас найти теперь?

Виртуал отрицает смерть. Когда тебя убивают, ты просто вываливаешься из игры и тут же заходишь в новый бой — в стандартных «Танках» дискретные сессии. Но мы же нестандартные, мы же крутые до «не могу». И эта новая пилотная версия игры придумана для таких же. Тут всё по-честному. Ну, почти. У каждого — три жизни. После третьей своей гибели в игру не войдёшь. Можно новый диск купить, но там взвод будет другой, машины, люди… всё другое. А мы почти год вместе: новая версия «Танков» — это бесконечная череда кампаний и очень крутые симуляторы движения, запаха, текстуры, звука… Даже чересчур крутые, голова до сих пор звенит… Трое из моей роты выбыли. Думал ведь, надо хоть телефонами обменяться — мало ли что… Но мы такие удальцы были, так у нас всё получалось, что боялся сглазить. Казалось, запишем номера — и везение закончится. Вот и закончилось. Теперь Славка — в Москве, Ситх — в своем Визовице, а Йоганн, наверное, всё ещё матерится в Казани… И ищи-свищи, даже имён настоящих не знаю. Только Ларка со мной. Пока со мной…

Я вдруг испугался. А если в засаде ещё какой вражина ждёт — и как жахнет! И подруга моя боевая чего-то затихла. Всполошившись на ровном месте, почти кричу в микрофон:

— Лара, ты где? Нос пудришь, что-ли?

Вдруг в динамике — всхлипы.

— Лар… — я аж немею от неожиданности. Вот так новость, Железная Кнопка расплакалась… — Чего ты?

Всхлипываешь:

— Испугалась… Думала, попали в тебя…

Чёрт… а я испугаться не успел.

— Ну-ка, отставить! Отчиняй башню, выбирайся — назначаю тебе свидание на поле боя!

Господи, чего не придумаешь, чтобы успокоить женщину… Никогда этого не умел. Но тут главное, бодрого тона не потерять.

— Причипурься! Форма одежды — летняя, парадная. Синие мундиры с золотой оторочкой. Рукав вшивной. Лацканы широкие. Талия на 10 см ниже, чем в мирное время.

Слёзами полнится эфир, но узнаёшь цитату, подхватываешь игру:

— Ниже?

— То есть выше.

— А грудь?

— Что, грудь?

— Оставляем на месте?

— Нет, берём с собой![2]

Смеёшься невесело. В наушники дует вентилятор — как будто ты тихонько дышишь в ухо. И от этого дыхания вдруг сжимается сердце.

Наши фигурки ковыляют через пространство монитора. Да нет, это мы сами пробираемся по полю навстречу друг другу. Ведь вот удушливый чад — выгорает топливо. Вот огонь с обшивки перекидывается на сухую траву — топчу её ботинком. На танк Ситха до сих пор лучше не смотреть, башня уляпана бурыми пятнами. Это симуляторы или жизнь? Или наша жизнь — сплошная симуляция?

С востока наползает грозовой фронт. Свинцово-синие тучевые полки надвигаются линейным боевым порядком — и ни просвета меж их тел. В кучевой плотной массе что-то ворочается, порыкивает, пока невнятно, на грани слышимости. Изредка фотовспышками фронтовых корреспондентов мигают зарницы. Земля замерла в предчувствии битвы небесных полчищ.

Срываюсь на бег, будто очень важно добраться до тебя, пока не хлынуло — очень-очень важно, а потом — поздно, не встретимся! И ты, запыхавшаяся — вот она! Бежишь, перескакивая через рытвины, волосы светлым облаком на фоне тёмного неба. Глаза испуганные, грозовые-серые. В них тоже дождь. Хватаю тебя за плечи, ты вцепляешься в меня — замираем, будто ждём грома. Дисконнект? Нет? Выдыхаем напряжение — встретились! Первые капли оставляют пулевые отверстия в пыльной траве.

Оглядываюсь в поисках укрытия. Рядом — сорванная и вывороченная чуть не наизнанку башня вражеской «Пантеры». Рывком разворачиваю стальную скорлупу:

— Прошу, миледи, под сень… гм… киске в пасть.

По обшивке застучал дождь. Шёл и шёл. И где-то шли бои — кажется, везде-везде, во всём мире. Мы сидели, укрытые броней, тесно, как в раковине, выброшенной на побережье, и слушали гул. Гул остывающего под дождем металла — не океана.

Дождь усиливался, непрошенные твои слёзы высыхали. Вглядываясь в мокрую пелену вокруг, бормочу:

— Пусть враги умоются… Хотя мы их сегодня уже умыли.

Ты, не смаргивая, также смотришь в дождь, и шепчешь, будто стихами:

— И враги, нами умытые, выйдут на свет, со злыми, склеенными в стрелы ресницами, на которых дрожат светлые капли, росная влага. Умойтесь, враги мои. Как вы прекрасны….

— Ты чего? Лар?

— Ничего, — вздыхаешь смущённо. — Иногда кажется, мы их по-настоящему ненавидим. А они — такие же, как мы. Обычные люди: служащие, учителя, менеджеры — просто по ту сторону монитора. А мы — здесь. Вот и вся суть конфликта. Войны нет, но она нам почему-то нужна.

Нужна — не то слово. Я прихожу домой, включаю компьютер, захожу в игру. И вот только в этот момент чувствую — я дома. Здесь меня ждут, здесь я нужен и что-то могу. Мой дом — эта война.

— Нужна. Нам же Иваныч уже всё объяснил, помнишь?

Робокоп Иваныч — знакомый из соседнего взвода — явился как-то в ангар пьяным. У нас был техдень — ну, продать трофеи, купить новых ништяков для апргрейта, подлататься. Иваныч — мужик хороший, но как выпьет, становится нудным до чёртиков. В тот день, видимо, что-то совсем его в реале размазало… Он сидел и трындел. О том, что нам целого мира мало, мир для нас — как садок для рыбы, реальность обмелела для таких левиафанов, как мы. Даже в стихи впал:

"Душе от скуки нестерпимо гадко,

А говорят, на рубежах — бои…"[3]

— Там — бои! Понимаете! Где-то там, а мы-то здесь! Сидим… Это только в детстве верилось, что все будет: и битвы, и подвиги, и прекрасные женщины, и ты — титан мысли и гигант действия… И нет ничего. Вот ты какие книжки в детстве любил? — Робокоп вдруг пристал к сидящему рядом старлею.

— Ну, капитана Блада… И этого… Крузо.

— Крузо-кукурузо… А я бредил тремя мушкетерами! Ну, реально бредил. Атос — лучший из героев, близкий родной человек был. И до слез хотелось — в седло, за подвесками, в драку, чтобы один — за всех! Вот позови они тогда, мушкетеры — все бы бросил и помчался. Столько сил души своей пацанячей в эти мечты вкладывал… и где это все? Почему не сбылось?

Иваныч бормотал всё тише, потом умолк, так и не выйдя из игры. Наверное, догнался тогда с расстройства да заснул. Печаль его догнала.

Ты ёжишься рядом.

— Да, помню. В детстве у всех, наверное, это было — такая вот невостребованная эмоция. Очень сильная, на всю жизнь. А может, кто так мечтал, на самом деле рождены для большего? Но в реальности для нас не нашлось войны. Робокоп Иваныч тогда еще сказал, что, мол, есть вот двигатель внутреннего сгорания. И сами мы уже — внутреннего сгорания от этой невостребованности своей.

— Наверное… Мне кажется, что человеку, чтобы не умереть слишком рано, приходится умирать постепенно. Частями. Вот выгорает отзывчивость, потом благодарность, потом совесть. Когда умирает вера в людей, человек уже сам не рад жизни. Не знаю… Мне иногда кажется, что благодаря нашим боям здесь, я еще жив — почти полностью. Здесь есть и героизм, и братство, и…

Вот дурак… реально дурак. Точнее, виртуально. И ты смотришь, как же ты смотришь… Надо перевести разговор, сдержать слова, что так давно пытаются сорваться с языка, не перейти черту. Хотя в мечтах столько раз уже переходил. Но ты в Питере, я в Иркутске: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись…»

Чувствую, как броня моя мягчает, как траки вязнут в непрошенной нежности. Усилием каким-то неимоверным мысленно грохаю перед собой заграждение, тяну колючую проволоку. Тысячи километров от меня до тебя прорастают противотанковыми ежами. И пока они не распались прахом над полем нашего боя, надо что-то делать, отвлечь. Отвлечься. Спрашиваю быстро:

— Как думаешь, найдём наших? Лимит жизней у них исчерпан, да и у нас осталось по одной всего.

— Попробуем. Они обязательно новый диск купят, куда они без «Танков»? Надо в первой локации их искать, в Алжире. Первая же никогда не меняется, это потом кампании тасуются произвольно.

— Не знаю, можно ли скатиться с нашего уровня на первый. Но попробуем. Если получится вернуться в Алжир, встретимся у мэрии, в нашей кальянной. Поищем ребят. Это трудно, но, наверное, можно…

Ты вдруг тихо, губами одними:

— Не хочу у мэрии…

Ресницы мокрые, мокрые волосы — прядками плакучей ивы. Твои колокольчики звенят у меня в ушах, проговаривая тайное, на что сам я так и не решился:

— А ты… хочешь? В реале?

Броня моя тает, как воск. Отвечаю, не раздумывая — слишком много потрачено на раздумья!

— Очень хочу. Я так давно тебя не видел.

Смеешься:

— Никогда! Миш, я ведь только ник твой знаю. Ты правда Миша?

— Михаил Шайтухин. А ты, лейтенант Лара Пэра?

— Лариса Перова. Я думала…

Вдруг вспышка справа и свист, потом грохот. Что? Мы же победили! Не всех?!!

— Телефон! — кричу я. — Твой телефон?!

— 8-953-514 … ты перекрикиваешь войну. Мчимся к своим машинам, я лихорадочно повторяю про себя номер, врезаю в память. Не успеваю — пулеметная очередь срезает меня на лафете — как символично. Game Over.

Стягиваю влажные наушники, тру ладонями глаза. Комната кружится — передоз виртуала. Поднимаюсь, бреду до кровати и падаю, не стянув влажной от пота футболки. Темнота…

Утром я не вспомнил телефон. Последние четыре цифры потеряны где-то там, в бою за маленький немецкий город с непроизносимым названием. Лара, прости, я не могу позвонить. Но это ничего, я теперь знаю, что делать.

Мы все сидим у мониторов, а солнце проходит свой круг, деревья лохматятся в небо и реки текут, огибая и преодолевая, свершая вечное волшебство жизни где-то там. Без нас.

Хватит. Я куплю новый диск — жди меня, Алжир! — я поселюсь на сопутствующих форумах, найду Ларку — и не отпущу больше. И будет гул океана, и шелест колокольчиков, и мы остановим внутреннее сгорание… Мы обязательно разыщем ребят и замутим что-нибудь в реале, вместе.

Game Over. Пора открывать глаза.