- 3 -

Под утро мы замёрзли так, что рискнули развести огонь. Сухие сорняки прогорали мгновенно, проволочные кустарники только мешались и кололи руки, а единственной коряги, которую нашёл Свет, едва хватило на небольшой костёр. Вода в чайнике никак не закипала.

— Дай сюда, — Аша плеснула себе в чашку едва тёплой воды. Она сидела, надвинув на лоб капюшон толстовки, скрестив ноги по-турецки, и для тепла прижималась ко мне.

Я пыталась сосчитать, сколько дней мы в дороге, и сколько из них мне приснились.

— Так, и кто из вас троих это сделал? — Раздался отчаянный вопль Малины.

Аша вздрогнула и выплеснула воду из чашки мне на колено. Я поняла, что вода вполне неплохо нагрелась.

— Что сделал? — отозвался Галка, замерший тут же, с пучком тонких веток в руках.

Со страшным треском Малина выскочила из кустов. На вытянутой руке она держала что-то мятое и чёрное. Свет перегородил ей дорогу, Малина с размаху ударила его плечом и подлетела к костру.

— Я вас спрашиваю!

Она сунула бумажный ком мне в лицо.

— Это не моё, — пробормотала я, силясь увернуться. Увернуться от её ультразвука и цепких острых пальцев не было никакой возможности. Словно мне в голову втыкали раскалённые гвозди.

— Конечно же, не твоё! Это была моя диссертация. — Когти Малины замерли в опасной близости от моего лица.

Аша выдернула бумажный ком из её рук.

— Это которая краденая?

— Краденая или нет. Тебе какая разница?

Аша вскочила на ноги и попятилась, по дороге разлепляя спёкшиеся бумажные листы.

— Ой-ой-ой, кто же так плохо поджигал. Половина целая осталась. Переписать ещё можно, если, конечно, ты в курсе, о чём тут было написано.

Малина тяжело дышала, на её лице колыхалась упавшая прядь волос. И рука Малины сжималась и разжималась, хватая воздух. Галка бросил ветки в огонь — взвились и опали тонкие рыжие язычки — и присел рядом со мной. Подхватил ополовиненную чашку Аши. Отпил из неё. Я, как бы ни устала, всё равно поразилась его показному безразличию.

— Эй, вы что, с ума посходили? Верни ей, пусть сама разбирается. Шеф потом нам устроит за испорченную диссертацию. — Я дрожала то ли от холода, то ли от злости.

Галка снова отхлебнул из чашки. Капюшон куртки мешал различить выражение Ашиного лица.

— А ты что, адвокатом ей нанялась? — Аша подкинула в руках бумажный ком. Он был такой большой, что не помещался и в две ладони. — Интересно, как бы ты заговорила, если бы увидела, что он сделал, когда ты ушла. Галка, скажи ей.

Галка согласно замычал, делая ещё один глоток из чашки.

— Скажи ей! — потребовала Аша и вырвала чашку из его рук.

Малина отступала за пределы моей видимости. Шаг, ещё шаг, и от Малины осталось только трепыхание пряди, выбившейся из хвоста. Галка сузил глаза, глядя мимо нас всех.

— Ты утром не пришла на кафедру, мы ждали тебя. Потом объявили совещание у декана, и Шеф ушёл. А тут Малина явилась и сказала, что тебя отчислили. Приказ висит у деканата.

Мне перехотелось есть и пить. Очень уж явно представилась картина: закипающий чайник, цветастая клеёнка на столе, знакомая мне каждой царапиной. Малина стоит в дверном проёме, как всегда, скрестив руки. Аша подскакивает в ответ на её слова, Галка удерживает её за руку.

Галка протянул мне кружку — я неловко оттолкнула его руку.

— Мы хотели дождаться Шефа, чтобы спросить его о тебе. А он приходит — следом девочка идёт. Шеф говорит: познакомьтесь, мол, это номер двенадцать — пятьдесят три. У неё ещё нет университетского имени.

— Девочка такая, самая обычная. Очки, юбочка. — Аша отвернулась и заговорила в пустоту. — Улыбается.

Номер двенадцать — пятьдесят три — это же сразу же после меня.

Я никогда не ревновала Шефа всерьёз. К кому? К Аше толком не поревнуешь, у неё с Шефом совершенно особые отношения. Только она имеет право встать у него на пороге и горестно вздыхать до тех пор, пока не добьётся своего. Только она заходила в его кабинет с веником наперевес и безнаказанно стряхивала со стола обрывки записок и вырванные из блокнотов листки. И только ей было позволено в порыве нежности называть его «Шефчик».

С Галкой совсем другая история, я никогда не соревновалась с ним. Это невозможно. Галка гораздо старше меня, гораздо умнее, потому ни с кем не соперничает. Зелёная по-детски непосредственно плевать хотела на чьё-то к ней отношение, потому тоже не являлась серьёзной соперницей.

Но только я могла приходить в его кабинет и садиться в углу, чтобы исподтишка наблюдать за ним и улыбаться, прячась от лампового света. Я хваталась за любое мелкое поручение, чтобы увидеть его улыбку. Мир принадлежит тому, кто больше всего ему рад. А Шеф, выходит, принадлежал мне.

Теперь я поняла, что такое ревность. Это когда бессильно скрипишь зубами и царапаешь ногтями землю. И всё равно не имеешь ни единого шанса пересилить её. Переупрямить. Победить.

— Значит, мне можно больше не возвращаться в университет?

Смешно сказать, но всю дорогу я утешалась именно тем, что смогу вернуться. Пыль уляжется, великие учёные займутся великими делами, а канцелярия потонет в бумагах. Всё будет как всегда. На моё возвращение никто не обратит внимания, я тихонько просочусь в коллекционную. О, как я ошибалась.

Аша бросила обгоревший ком на землю, и Малина кинулась его поднимать. Галка со скучным видом ворошил догорающие ветки. Я наблюдала за тем, как тлеет травинка и ловила ускользающие мысли.

— Малина. У тебя же отобрали диссертацию. С чем ты пошла в Совет?

Я поднялась — Малина попятилась, баюкая ком на груди, как ребёнка.

— Туман, ты бы поменьше выступала. Сама на доске у деканата висишь…

В другой раз я бы умерла на месте, если бы такое узнала, а теперь только выдавила из себя улыбку.

— Не про меня речь. Эту диссертацию ты вынесла из запретной секции. У тебя отобрали её в первый же день. Чем ты тут трясешь? Дай-ка, я взгляну.

— Нет. — Она зацепилась ногой за проволочный корень и с размаху плюхнулась на землю.

Посыпались белые и чёрные листья, запутались в траве. Я подняла один, пробежала взглядом по чернильным закорючкам, расползшимся от воды, заляпанным сажей. Почек Малины торопился и оставлял кляксы на полях, и я никак не могла разобрать ни одной внятной фразы.

— А может, ты набрала с собой этих грязных черновиков, скомкала их, подожгла, а в Совете собиралась рассказать, что это кто-то из нас испортил твою диссертацию?

Я посмотрела на Галку — он лучше других знал все эти законы и правила, и наверняка, на этот случай был особый пункт. Что-то подобное вертелось у меня на языке.

— Совет даёт полгода на восстановление документов, если произошёл несчастный случай или злонамеренная провокация, — сказал он.

Малина скорчилась на траве, закрывая лицо руками. Ветер перебирал страницы сожжённой диссертации, катал их по полю. Один лист подлел к костру, и огонь на секунду вспыхнул ярче.

— Замолчите все! — истерически вскрикнула Малина. Судорожно втянула воздух. — Заткнитесь. Да, вы всё правильно поняли. Нет у меня никакой диссертации. Я затем и потащилась с вами в запретную секцию. Я уже знала, что Сю хочет меня отчислить. Она сказала, что я не способна ничего написать. Но перед тем, как отобрать эту краденую диссертацию, Сю её всё-таки прочитала. И остальные тоже прочитали на совещании. И я ушла. Я поняла уже, что меня всё равно отчислят.

Она заплакала, растеряв сразу всю свою надменность вместе с половиной слов. Чёрные от туши капли стекали по кончику носа и падали ей на колени. Мы потрясённо молчали. Галка дёрнулся в ответ на наши вопросительные взгляды.

— Понимаете, это вполне закономерно. Запретная секция ничего не пишет сама. То, что мы из неё вынесем — мы могли бы создать в будущем. Но если ты ничего написать не способен, отдай секции хоть всю жизнь, ничего не получишь. Пачку черновиков разве что.

До меня медленно доходило, что же всё-таки случилось в университете после того, как я хлопнула дверью.

— Малина, они собирали совещание, чтобы отчислить тебя из-за плохой диссертации? — спросил Галка.

Я не могла понять, кивает Малина ему в ответ, или её трясёт в лихорадке. У меня внутри сделалось пусто и холодно.

— Чем ты вообще думала, когда диссертацию Сю подсовывала? Ты думала, она такая дура, что два и два не сложит?

Зря я это сказала. Малина поднялась, вытерла мокрые щёки и посмотрела на меня в упор. Как будто выстрелила.

— Я ей ничего не давала. Сю имеет привычку инспектировать наши ящики. Я хотела перепрятать диссертацию, но заснула. Выключилась просто. Я не успела. Она влезла в ящик и всё прочитала.

Я отвернулась. Пальцы замерзали, то ли от колючего ветра, то ли от концентрации откровений на кубометр воздуха.

— Значит, экспозиция такая. Меня отчислили из университета, у Малины нет диссертации, эти двое разобиделись на Шефа и убежали. И вся компания топает в Совет за званием великого учёного. А ты-то хоть не сильно накосячил напоследок? — я хлопнула по плечу Света.

Он обижено поджал губы и отвернулся. Меня разобрал смех. Я хохотала так, что из глаз потекли слёзы, и пришлось сесть на землю, чтобы не упасть. От смеха сводило живот, не хватало воздуха. Я скорчилась в позе эмбриона и содрогаясь уже беззвучно.

Вот чего мы добились годами упорной работы. Вот чего мы были достойны — заблудиться в этой пустоши, замёрзнуть тут или умереть от голода.

— У неё истерика, — сказала Аша надо мной. — Ничего удивительного.

Сквозь пелену слёз я видела её силуэт, потом мне в лицо плеснули воды. Едва тёплой, надо сказать, но смех сразу же смыло. Кто-то опустился возле меня на колени, кажется, Свет. Я чувствовала теперь, какая холодная земля, и как впивается в бок корень проволочного кустарника, и как тянет горьким дымом от костра.

Я помнила о тетрадках, которые лежат в моей сумке и покорно ждут, когда их принесут в Совет, и, может, только из-за этих тетрадок я отдавала себе приказ идти. Ничего больше не осталось у меня, ни позади, ни рядом, нигде.

Я поднялась, безропотно принимая помощь Света. Я застегнула куртку, пригладила кое-как волосы, хоть это и было бесполезно — при таком-то ветре, — и перекинула сумку через плечо.

— Идёмте. Времени нет.

От горечи ныли скулы. Вслед мне что-то возмущённо выкрикнула Аша, но я не останавливалась. Не было сил, чтобы остановиться. Я подняла голову: башня висела прямо надо мной, перегораживая всё небо. Над её верхушкой кружились чёрные силуэты, и теперь ясно было — это не птицы.

Мы полдня шли по бездорожью, по степи, изуродованной траншеями и канавами. В траве легко было не заметить очередную колдобину и растянуться на земле. Потому к полудню даже я выбилась из сил.

— Здесь кто-то был, — сказал Свет, разрушая, наконец, обиженное молчание. — До нас. Я имею в виду, здесь кто-то был уже после того, как мир рухнул.

Он пошевелил ногой что-то в сухой траве, и Галка первым приблизился, чтобы посмотреть. Усмехнулся, поднял на нас беззащитные глаза.

— Я думал, когда мир рухнул, кроме университета ничего не осталось. Лучше не смотрите, девочки.

Не припомню, когда он в последний раз называл нас девочками. Аша тут же подскочила. Глянула, отвернулась и поглубже натянула капюшон. Колыхание высокой травы не давало рассмотреть, что они там нашли. Горечь опять свела скулы. Я покачала головой и двинулась вперёд, ни на кого и ни на что не глядя.

Дороги больше не было. Я слышала, как ругается Аша — она оступилась и чуть не подвернула ногу в очередной канаве. Как Малина бросает сумку на землю и кричит, что никуда больше не пойдёт. Не сделает даже шага. И я слышала, как успокоительно бормочет ей что-то Свет. Я не возражала, не останавливалась, не уговаривала. Если кому-то легче идти, роняя слёзы, я не стану запрещать.

Башня вырастала впереди, загораживала собой не только небо, но и весь горизонт. Теперь было видно, что она стоит на возвышенности, и к ней ведут ступени из белого камня. Серое небо укутывало башню, как одеяло, подоткнутое со всех сторон.

В высокой траве мне почудилось движение, секунда — и оно приобрело форму, силу и звук. Странное существо ползло на четвереньках, сопя от натуги. Я не сразу поняла, что это человек — в лохмотьях, худой до истощения, со спутанными грязными волосами.

Охнула Малина. Я машинально потянулась к рукояти сачка, но Галка мягко остановил мою руку. Человек в лохмотьях держал в руках большой гребень и расчёсывал сухую траву. Налетал ветер, спутывал шелестящие стебли, и человек причёсывал снова, укладывал их ровными рядами.

Он пятился и пятился, пока не наполз на Ашу. Та красноречиво кашлянула. Человек обернулся и секунду смотрел на нас снизу вверх, потом по его лицу расползлась улыбка. Он вскочил, вытер руку об остатки одежды и протянул Галке.

— О, приветствую вновь прибывших. Здравствуйте, здравствуйте, слава науке! — После Галки он пожал руки мне и Свету, Малине почему-то решил поцеловать пальцы, но она судорожно вырвалась, а Аша предусмотрительно спряталась за меня и Галку. — Рад приветствовать вас в землях Совета! Знайте, что ступая на эти земли, вы попадаете в царство научной справедливости и благоденствия.

Всё-таки это был мужчина, хотя по ссохшемуся лицу не определить, но костлявые пальцы ещё хранили силу. Я никак не могла сообразить, что сказать, глядя в его широко распахнутые радостные глаза. Меня опередил Галка.

— Я надеюсь, у Совета всё хорошо? Я имею в виду, ведь был конец света. — Его фирменная улыбка топила даже сердца профессоров. Подействовала и на этот раз.

— О да! — Человек с готовностью закивал, так что голова грозила свалиться с тонкой шеи. — Великий Совет стоит, вечен и нерушим. И принимает всех соискателей. В соответствии с графиком приёма, ясное дело. Идите прямо, никуда не сворачивая, и вы обязательно дойдёте до цели.

— Премного благодарен, — пробормотал Галка. Улыбка медленно таяла на его лице.

— А вы что делаете, если не секрет? — не выдержала я. — Вы… член Совета?

Он махнул рукой и изобразил жест, будто надорвал живот от смеха, хотя у истощённого тела не было сил даже на сдавленное хихиканье.

— Ну что вы, какой же из меня член Совета. Я просто скромный соискатель, такой же, как и вы. Только я немного раньше явился сюда. В Совете мою диссертацию очень внимательно изучили и сообщили, что всё в порядке, мне только необходимо внести крохотные правки, ну и ещё соблюсти ряд формальностей.

Он поднял гребень на распростёртых ладонях.

— Совсем скоро я закончу, и вот тогда точно приступлю к защите! А сейчас простите, но мне необходимо приниматься за работу.

Человек опустился на корточки и расправил сухой ковыль на кочке. Я видела это лицо: смирение и усердие. Усердие и смирение. Не об этом ли твердил нам Шеф? Для учёного важнее всего дисциплина.

Траву в том месте тут же спутал ветер.

Мы молча обошли человека с гребнем и не сбавляли шаг — даже не переглядывались, — пока высокая трава не скрыла его из виду.

— У меня зубы сейчас застучат, — призналась Аша, когда оглянулась в пятый раз и убедилась, что он за нами не гонится. — Ребят, а ведь ещё не поздно повернуться.

— Ну хватит, — произнёс Галка непривычно твёрдо. — Поздно. Идём.

Малина улыбнулась. В потёках туши и пятне сажи на щеке её прежняя надменная улыбка выглядела карикатурно.

— Интересно, сколько ему лет? На вид гораздо старше, чем мы.

Ей никто не ответил. Поздно было спасаться бегством. Степь вокруг нас изменилась. То и дело нам встречались люди. Они занимались такими же странными делами — перекладывали камни, копали канавы и строили холмы, но больше никто не обращал на нас внимания.

Случайные камешки под ногами попадались всё чаще, и в конце концов они сложились в тропинку, ведущую к башне. У самой первой ступеньки я замерла, чтобы стряхнуть с себя дорожную пыль.

— Умыться бы, — пробормотала Аша за моей спиной, роясь в бездонной сумке. Малина стирала со щеки грязное пятно.

— Господа соискатели, приветствую вас в Диссертационном Совете.

Мы подняли головы: на верхней ступеньке стояла высокая стройная женщина. Её серый костюм был до того строгим — я смотрела на неё и не могла понять: функция она или человек. Белые руки она держала неподвижными под грудью. Я непроизвольно спрятала за спину свои — с обломанными ногтями и несмываемыми пятнами от чернил.

— Поздравляю, господа соискатели, вы преодолели серьёзный путь и достигли цели. Я желаю вам, чтобы грядущие испытания вы прошли так же достойно. А сейчас прошу проследовать за мной для соблюдения необходимых формальностей.

Улыбка была приклеена к её лицу, как почтовая марка — если отрывать, то вместе с головой. Ветер едва касался подола длинной серой юбки, тяжёлая ткань шла волнами, как будто эти волны вместе с аккуратным пучком волос и улыбкой полагались ей по инструкции.

Женщина развернулась, её каблуки застучали по камню. Перед тем, как подниматься следом, мы переглянулись. Если бы мы тогда знали, что очень, очень долго не увидимся, мы бы сказали друг другу чуть больше. Если бы я знала, что кое с кем не увижусь больше никогда, я бы не упустила шанс последних десяти ступеней, я бы ухватила его за руку. И, может быть, не отпускала.