- 5 -

На онемевших ногах я приблизилась к трибуне. Шла примерно три часа, как по пустыне, под палящим солнцем, и всё это время они смотрели на меня, а у меня по спине стекали капельки пота, стекали и падали на ковровую дорожку под ногами. И каждая разбивалась с оглушительным дребезгом.

На трибуне стоял стакан, полный наполовину алой полупрозрачной жидкостью. Я споткнулась о приступку — жидкость в стакане дрогнула. Не хватало ещё свалиться перед всем Советом. Внутри всё колотилось: «Я вышла на защиту! Я поднялась на трибуну как всамделишный учёный!». Разве так бывает? Лишь бы не задохнуться от счастья. Но почему-то не задыхалась. Я больше не дрожала, и я помнила все слова.

— Уважаемый председатель Совета, уважаемые члены Совета, — сказала я, — я принесла вам всё самое важное, что было в моей жизни. Вы можете прочитать мои исследования — вот они, их разбрасывает по залу сквозняк. Они рассыпаются прахом, как только я их касаюсь. Но дело ведь не в исследованиях, я правильно понимаю? Дело в том, что я была изо всех сил старалась стать великим учёным, и я ничего не крала в запретной секции. Но меня всё равно выгнали из университета.

Я опустила взгляд на трибуну. В стакане прорисовалась трещина. Из неё вытекала бледно-кровавая жидкость. Капельки стекали по моим рукам и падали с кончиков пальцев.

— Уважаемый Совет, Чёрный Оппонент не смог меня убить, хотя очень пытался — не вините его за это, и теперь я хотя бы знаю, почему. Разрешите мне договорить до конца, а потом делайте то, что положено по протоколу.

Жидкости в стакане делалось всё меньше. У меня кружилась голова — бледные лица над красными бархатными спинками плыли в полумраке зала. Вот бы Шеф меня услышал. Он бы понял тогда. А сейчас он конечно решит, что я снова подставила его. В который уже раз?

Во всём есть причинно-следственная связь. Если ты прыгнешь с крыши университета, тебя, скорее всего, посчитают сумасшедшей. Если порежешь руки, сидя в душевой, тебя выволокут оттуда функции и поселят в медблоке на веки вечные. Если предстанешь перед Диссертационным Советом со своей сумасшедшей речью, у тебя есть все шансы погибать долго и мучительно под грузом собственного несовершенства. Но я шла на это. Я знала, что моя сюжетная линия скоро заканчивается.

— Уважаемые члены Совета, если вы захотите, я наизусть прочитаю труды всех мёртвых авторов из нашей библиотеки. Я могу пройти по лабиринту-определителю с закрытыми глазами. Я знаю всех мух из нашей коллекции. Я думала, всё это несёт хоть какой-то смысл. Но теперь я понимаю, что всего этого слишком мало, чтобы стать великим учёным. И я готова отдать кое-что другое.

Хоть прожектор и слепил глаза, я заметила, как лица над красными спинками кресел заинтересованно смотрят и перешёптываются. Алой жидкости в стакане оставалось — на донышке, но время замедлилось. Я успела усмехнуться и взмахнуть руками из-за трибуны.

Только я не рассказала им одного. Когда Свет пересчитал терминальные узлы моего эволюционного древа, наружу выбралась ошибка. Ведь ветвь и правда была не тупиковой. Мы немного оттёрли кровь с кафеля, и она освободилась. Она поползла дальше. Я должна была это увидеть. И я должна была как можно скорее вытащить оттуда Света, чтобы не увидел он.

Итак, я стояла на трибуне перед всем Диссертационном Совете, я закрывала глаза и чувствовала, как подо всеми нами, на минус первом этаже, в старой душевой растёт кровавое эволюционное дерево.

— Сначала был университет. Его колонны и лестницы прорастали в небо и впивались в землю. Хмурый невыспавшийся студент шагал по лестницам, подмышкой нёс сумку с учебниками. Он говорил: «Ничего не успеваю». И повторял на каждом шагу: «Мне не хватает времени. Кто съел моё время?».

Время, которого ему не хватало, покрывалось пылью на минусовых этажах университета. Из пыли родилось эфемерное шевеление. Это была личинка хаоса, она пряталась в темноте и забытьи, там, где никто больше не ходил. Она ела выброшенное время и ждала, когда вырастет и сможет попасть на поверхность.

Мне было зябко, я тряслась, стоя за трибуной, и чувствовала, как кровавые ветки протыкают стены.

— Потом была горстка разрозненных слов и фраз, они лежали недалеко от библиотеки, за углом, такие невзрачные, что никто на них не зарился — ни студенты, ни чудовища. Их трогали сквозняки, только однажды мимо пронёсся вырванный листок из чьей-то тетради. Существо схватило его и впитало в себя. Потом были ещё вырванные листики, и оно уже само бродило по университету, глотая то оброненную фразу, то цитату из статьи. Питалось, чем придётся. Временами было неплохо, временами выворачивало наизнанку.

Оно росло и принимало формы. Оно пробовало на себя роль книжного стеллажа, и микроскопа, и деревянной тумбочки в проходе, но никогда и ни в каком образе не задерживалось надолго. Оно росло так же быстро, как и чудовище. И вот однажды оно обнаружило для себя идеальную форму. У такой формы были руки, чтобы удобнее подхватывать вырванные листы, и голос, чтобы спросить дорогу, и ноги, чтобы несли, куда захочется.

Существо слепило себя из фантиков, пуговиц и пыли где-то в его дальних коридорах, существо создало себе память из разрозненных книжных страниц, а из коридорного эха соорудило себе голос. Оно научилось улыбаться — не так подобострастно, как от него потом потребуют — и корябать карандашом по блокнотным листам в темноте.

Однажды утром оно выбралось в главный холл университета, постояло у пропускных терминалов и зашагало внутрь, к главной лестнице.

— Я никогда не была студентом, — сказало существо, — но я хотела бы поступить в аспирантуру. Есть справка.

Справку оно создало, как продолжение себя — из старых канцелярских формуляров. Функции охранников посмотрели на него удивлённо. Существо задумчиво тёрло пальцами затылок. Оно знало, что так надо. Оно знало, что не привлекает к себе лишнего внимания — в непомерно большой футболке и рабочих брюках, измазанных осенней грязью.

— Иди туда. — Охранник махнул рукой. — Там кафедры. Иди по лестнице, а там спроси.

И оно пошло.

И я пошла.

…Я вытерла слезящиеся глаза: в стакане осталась всего капля воды. Вот она потекла по моему пальцу. Время вышло. Теперь уже — окончательно.

— Неисповедимы пути эволюции, — сказала я в лица замершему Совету и сошла с трибуны. — Но если Секретарь не обманула меня, я важна вам. Тогда я предлагаю честный обмен. Я останусь здесь, а вы отпустите моих друзей.

В зале зашумели. Секретарь поднялась, но даже её голос-из-динамиков никак не мог окрепнуть и заглушить наступающий гул.

— Уважаемые коллеги, — сказала она и потонула в поднявшемся цунами шёпота. Она подняла руки и с усилием оттолкнула от себя волну. Волна ушла обратно в зал и там рассыпалась на тысячу брызг. — Уважаемые коллеги, я думаю, Совет должен удалиться для обсуждения.

— Удалиться, — отчаянным шорохом прокатилось из угла в угол.

— Нет, постойте! — с третьего ряда поднялся мужчина цветом, как мышиная шкурка. — По протоколу мы имеем право задавать соискателю вопросы. У меня есть вопрос к соискателю.

Я неуверенно взглянула на Секретаря. На неё тоже попадал свет прожектора. Может, поэтому она казалось, что трясётся тонкая стопка документов в её руках.

— Вы сможете их задать в личном порядке.

— По протоколу… я требую!

Секретарь села, даже не глянув на меня. Я помялась в тени у лестницы, потом нехотя протопала обратно за трибуну. Воды в стакане совсем не осталось. Он валялся тут же, расколотый на две неравные части, измазанный красным. Я подняла его, сопоставила две части, как могла. Голос зазвучал едва лучше, чем шум воды в трубах:

— Я готова ответить на ваши вопросы.

Мужчина в третьем ряду поправил ворот пиджака.

— Ответьте мне на такой вопрос. Вы — человек?

Галка, конечно, рассказывал, что вопросы Совета всегда ставят в тупик — неважно, аспирант ты или профессор. Они сумеют качественно вывести тебя из равновесия. Но никогда не ждёшь, что худшее случится именно с тобой. Я вцепилась в край трибуны, странно, что не отломала от неё кусок.

— Спасибо за ваш вопрос. Что такое человек? Биологический вид. Какой из себя человек? Две ноги, две руки, одна голова. Позвоночник. Прямохождение. Билатеральная симметрия. Да, с таксономической точки зрения я — человек. Не муха, не птица и не морская звезда. Человек.

— Протестую! Традиционные морфологические признаки давно устарели. Мы должны сделать молекулярный анализ, — понеслось с задних рядов.

— Совсем уже того? Молекулярную лабораторию ещё в первый конец света разнесло.

Зал перешёл на автономное существование. Со всех сторон в меня летели клочки чужих споров и глубокомысленные сентенции. Секретарь опять встала.

— Пожалуйста, уважаемые коллеги, соблюдайте протокол! Вы удовлетворены ответом соискателя?

Человек в сером пиджаке кивнул и опустился на своё место.

— Будут ли ещё вопросы?

Та женщина в треугольных очках, которая листала книжку на коленях всё время моего доклада, подняла руку. Я сильнее вцепилась в край трибуны. Но она ничего не стала спрашивать, а только встала и сказала:

— Я видела подобный случай. У нас в Академии в подвале однажды завелись студенты. Ужас, как только не гоняли их оттуда. А они всё лезут и лезут. Мы уже по три замка на двери вешали, все щели замазали, окна заколотили. Пока не дошло, что они из старой библиотеки лезут. Там выхода не было, и хранилась только списанная литература. Так они почти всё оттуда и съели. И маленькие такие были, неказистые. Сразу видно — устаревшими научными идеями питались.

Она села. Кто-то из задних рядов несмело поаплодировал. Сцена поплыла у меня под ногами, трибуна вроде начала заваливаться куда-то влево, я отчаянно вцепилась в неё, чтобы не упасть. Тряхнула головой — вроде стояло на месте. Это меня вело от страха.

Секретарь поднялась, тяжело упираясь ладонями в стол. Задела стопку бумаг, и они птицами отправились в полёт в зрительный зал.

— Если у уважаемого Совета больше нет вопросов к соискателю, я предлагаю обсудить всё это за закрытыми дверями.

— Простите! Постойте! — С дальнего ряда поднялся человек — сколько я ни щурилась, я не могла рассмотреть его. Слишком слепил глаза прожектор. Я и слышала-то его едва-едва, приходилось не дышать, чтобы не пропускать слов.

— Вы пришли в Совет, вы выложили нам всё это. Целеустремлённость — это прекрасно. Но чего вы хотели этим добиться?

Я пожала плечами. Даже забыла произнесли вызубренное заклинание «спасибо за ваш вопрос».

— Думала, это и так понятно. Я хотела стать великим учёным.

— А сейчас больше не хотите?

Я покачала головой.

— Нет. Не сейчас. Не такой ценой.

В зале поднялся шум. Он нарастал с устрашающей скоростью и вскоре подкатился к сцене, обрушился на неё. Его часть разбилась о трибуну, но меня всё равно окатило с ног до головы чужим неудовольствием и презрением. Я сжалась, закрыла голову руками, потом зажала уши, но злые возгласы находили меня даже в укрытии.

Трибуну осыпало градом ледяных иголок. Многие вошли в дерево, но некоторые всё-таки воткнулись в меня. Я выдёргивала их трясущимися руками. Совсем не так ведут себя великие учёные. Они не плачут, сидя прямо на полу, в тени трибуны.

Секретарь подняла руку, усилием воли останавливая очередную волну. Новая порция ледяных иголок не долетела до трибуны — я слышала, как с тихим стуком они падают на ковровые дорожки.

— Уважаемые коллеги, я полагаю… мы с господином председателем полагаем, что данную ситуацию необходимо обсуждать без посторонних.

Посторонней, конечно же, была я. Я выбралась из-за трибуны. Как могла, расправила плечи и пошла по ступенькам вниз. Получается, Секретарь спасла меня от мгновенного растерзания, хотя вряд ли она делала это ради меня.

Я бросилась к выходу. Мягкая ковровая дорожка пружинила под ногами. Главное — не поднимать головы. Если подниму, и в перечне остальных лиц увижу Света и Ашу, я не выдержу. Щекам было очень жарко. Висок мне пощекотала капля. Я думала — кровь. Коснулась пальцами — нет, это были слёзы. До самых дверей — таких тяжёлых, что пришлось навалиться плечом — я шла, не глядя никуда, кроме как себе под ноги. Или это я ослабла с перепугу.

Сколько я прождала в холле — не помню. Виноградные косточки успели не только прорасти, но и выпустить бледные, жалкие листочки. Я оторвалась от стула и на негнущихся ногах вернулась к двери в конференц-зал. Подходить слишком близко не рискнула, но дверь не захлопнулась до конца. Оттуда и правда многое слышалось. Аша ошибалась. Я перестала дышать.

Невнятное ворчание. Голос Секретаря, подобный эху от динамиков произнёс:

— Вы понимаете, в какой мы ситуации? Если мы не дадим ей…

Снова далёкое невнятное бурчание. Его прервал женский всхлип:

— Мы не можем делать исключения!

Я вздрогнула и отошла. Но всё равно услышала, как Секретарь поднимается — стон каждой паркетной доски отзывался эхом моего сердечного удара.

— Уважаемые коллеги, уважаемый председатель, наше обсуждение пришло к завершению. Позвольте мне сделать заключение.

Я сделала ещё шаг назад, но всё равно слышала её голос. Зажала уши руками — и опять слышала. Никуда не могла от него деться.

— Работа, проведённая соискателем, несомненно, заслуживает внимания. Тема весьма актуальна. Поставленные цели успешно выполнены.

От её голоса зазвенели бокалы на столах. Нечего и мечтать, что моё поражение не станет достоянием всего здания. Я обхватила себя руками и прижалась к стене спиной, чтобы не упасть. Оцепеневшая, как перед помостом для казни. Лопаткам стало больно и холодно от мрамора.

— Однако бросается в глаза и следующее. Работа выполнена соискателем не самостоятельно. Соискатель честно признался, что собрал множество данных путём… э-э-э, путешествий по коридорам и впитыванием вырванных страниц и даже целых книг. Некая обработка данных, безусловно, присутствовала, однако исследование не может считаться независимым. На этом основании Диссертационный Совет выносит решение — соискателю в присуждении степени отказать.

Ну вот и всё. Помост провалился под моими ногами, верёвка натянулась. Кажется, сейчас я не смогу дышать. Нет, дышу. Странно. Наблюдая за собой словно со стороны, я оторвалась от стены. Рука пронеслась над дверным косяком и не коснулась его ни разу. Тело оказалось лёгким и послушным, я как будто бы парила над полом. А голос Секретаря всё ещё звучал, его разносило послушное эхо.

— Кроме того, Совет полагает необходимым вынести постановление о запрете соискателю заниматься наукой в будущем.

Моя рука потянулась к дверной ручке.

Есть большая разница между тем, чтобы отказать, и тем, чтобы уничтожить. Я поймала дверную ручку, но повернуть её мне не хватило сил. Секретарь говорила:

— Причиной является то, что самим своим происхождением она ставит в неравные условия прочих учёных.

Есть большая разница между тем, чтобы вершить справедливость, и тем, чтобы выжигать неверных огнём.

— Решение Совета зафиксировано в протоколе и будет направлено во все необходимые инстанции.

Есть большая разница между тем, чтобы быть слабой, и тем, чтобы проиграть.

Я проиграла.

Сил больше не было. Я выпустила дверную ручку. Я больше никуда не бежала. Не имело смысла бежать и размахивать оружием. Сказанного не вернёшь. Решение Совета вступило в силу, как только оно было объявлено.

Я прошла к выходу из галереи — тёмный, затхлый коридор — и села там, на каменную ступеньку. Стулья в холле казались искусными ловушками. Сядешь — и уже не очнёшься. Пропуск в кармане рубашки был куда красноречивее, чем сотня криков и тычков в спину. Но меня трясло, и выполнить требование я не могла.

Издалека — я успела, услышала, как далеко-далеко, в другой вселенной всё ещё закашляет и говорит динамик громкой связи.

— Соискатель двенадцать — пятьдесят два, ваши свойства охарактеризованы Советом как неясные. Включение вас в Совет может привести к непредсказуемым и катастрофическим результатам. Вам предписывается покинуть здание как можно быстрее. Соискатель двенадцать — пятьдесят два, немедленно покиньте здание Совета, иначе вы будете уничтожены.