- 6 -

Я едва успела к назначенному времени. Добежала до библиотеки, хлопнула дверью, так что на меня злобно зашипели мёртвые авторы. В несколько шагов добежала до крайнего ряда стеллажей, выхватила первую попавшуюся книжку и, привалившись спиной к стене, принялась ждать Света.

Свет явился в библиотеку — я услышала, как он спрашивает про меня у мёртвых авторов, как будто они — уличные указатели. Я не подала голоса и осталась сидеть в углу за стеллажом под буквой «М», но читать, конечно, уже не могла. Теперь я слушала, как скрипят половицы.

Судя по всему, Свет прошёл мимо стеллажа «К», замер у «Л» — тот занимал целых два пролёта, и пошёл в обратную сторону. В соседней галерее прямо из стеллажа возник Мореши и проплыл ко мне, едва касаясь пола профессорской мантией.

— Вы не брали мою пятьсот семьдесят шестую страницу? У меня только пятьсот семьдесят пятая, и сразу после неё седьмая. Вы не брали?

Этой страницы у него не было с тех самых пор, как я впервые пришла в университет, но объяснять — бессмысленно. Я пыталась раз десять. Свет замер в конце галереи «К» и обернулся, а потом быстро зашагал в мою сторону. Он подошёл и опустился рядом.

— Мгла, ты что, специально прячешься? Я тебя весь день искал, ты вчера так быстро сбежала. На кафедре тебя нет, в столовую не пришла, а потом этот сквозняк… что происходит вообще?

— Ну извини.

— «Ну извини, у меня диссертация», «ну извини, у меня мухи», «ну извини, мне срочно нужно спасать мир», — передразнил он меня. — Ну не извиню. Ты то умерла, то спряталась, то не в настроении. Слушай, ты ведь мне нужна. Я с ума схожу, когда ты надолго пропадаешь. Может, тебя опять ректор похитил!

Он стряхнул с моих коленей блокнот и книжку, так что старинный переплёт гулко стукнулся о половицу. Со всех сторон нас окружили мёртвые авторы, пышущие праведным гневом. Брошенная книга распласталась на полу корешком вверх — преступная халатность, за которую мне наверняка влепили бы выговор. Я затылком ощутила холодную ярость авторов.

— Уходите! В библиотеке нельзя кричать. Соблюдайте тишину или убирайтесь!

— Идём, поговорить надо, — зашипела я хоть и вполголоса, но сорвала очередную порцию общего возмущения.

Свет глазами показал мне на выход из библиотеки, туда, где на длинном проводе покачивалась рыжая лампа.

Мёртвые авторы летели за нами до самых дверей. Хотели удостовериться, что мы уходим. Они отстали, только когда я провернула ключ в замочной скважине. По ту сторону решётки я развернулась и прижалась к ней лопатками. Смотреть на Света приходилось снизу вверх, так что ныла шея, а ещё слезились уставшие глаза.

Он вздохнул и выпустил мои руки, понимая, наверное, что убежать я всё равно не смогу.

— Мгла, я за тебя беспокоюсь. Ты что, задалась целью стать одним из мёртвых авторов?

Он протянул мне свёрток из шуршащей коричневой бумаги, и даже через неё я ощутила запах хлеба и сыра. Не смогла удержаться, схватилась за свёрток, разорвала бумагу и откусила сразу половину бутерброда. В столовую я сегодня так и не попала — тут он правильно заметил.

Свет наблюдал за мной и теперь молчал. Под его молчанием было ещё хуже. Я доела последнюю крошку, скомкала бумагу и только тогда сползла на пол. Свет сел рядом и обнял меня за плечи.

— Только не говори, что опять идёшь убивать чудовищ.

Я еле удержалась, чтобы не оттолкнуть его руку. Смешно, ведь он был единственным человеком, кто всегда принимал мою сторону, без разницы, была я права или нет, праздновала победу или готовилась к поражению. А я должна была вот так сказать ему, чтобы больше не искал меня. Сделать вид, что я его бросаю, или как там это называется. Мол, мне нужно больше времени уделять науке, нет времени на разные глупости. А он ведь в самом деле хотел мне помочь.

Я положила руки на плечи Свету. Между нами никогда не было слишком много прикосновений, потому, наверное, Свет так напрягся. Я посмотрела ему в глаза.

— Прости. Ты хороший, ты много помогал мне. Я слышала, как ты приходил ко мне в медблок и сидел рядом, хотя я не могла ответить. Потом, когда я проснулась, я уделяла так мало времени, всё мухам да мухам. А сейчас… Сделай для меня одну вещь, — сказала я.

Свет кивнул. Угловатая тень на стене повторила его жест. Я с силой скомкала бумагу и бросила её в дальний тёмный угол. Университет швырнул мне её обратно, только бумажный комок подкатился к моим ногам и замер, обессиленный. Сквозняки, обиженно шипя, расползлись в разные стороны.

— Я сейчас поднимусь по лестнице. На втором этаже в нашем корпусе есть заброшенная читальная комната. Она обычно заперта, но я стащу ключ у диспетчера. Это не то, что ключ в кабинете Шефа. От читальной комнаты все таскают. А ты подожди немного и поднимайся за мной. Найдёшь?

Он снова кивнул.

Я отстранилась. Решение было принято — и некуда отступать. Я уже бежала вверх по лестнице и сворачивала в тёмный отросток коридора. Свет догнал бы меня, но я лучше знала все переходы и чёрные лестницы, и я могла прятаться в тёмных углах, скрывая своё дыхание за шумом водопроводных труб.

Украсть ключ было легко — Аша иногда так делала, если хотела почитать в одиночестве, но никто из наших особенно не любил старую читальную комнату. Ходила легенда, что там древние преподаватели любили принимать пересдачи, и души несчастных студентов до сих пор собирались там по ночам. Призрака я не боялась, а кто другой вряд ли забрёл бы сюда, но, когда Свет пришёл, я всё равно заперла дверь.

Я взяла Света за руку и повела за собой. Полумрак разгоняла старая лампа-прищепка, повешенная здесь Ашей. Лампа светила неровно. Стол оказался за моей спиной. Глаза Света были тёмными, он, не отрываясь, смотрел на меня. Провёл ладонью по моей щеке.

— Туман, так нельзя, так ведь нельзя. Ты точно хочешь этого? — Его голос был хриплым от волнения. Его ладони были горячими. — Ты в первый раз?

Он называл меня Туман, только если волновался. У меня самой руки дрожали. Собственный голос показался чужим, неподатливым, как кусок сухой глины. Он ломался от его прикосновений:

— Я раньше никогда…

Его горячее дыхание оказалось совсем близко. Было странно, что за столько ночей, проведённых под одной настольной лампой, я не узнала, как обжигают его ладони и дыхание.

— Не бойся.

Куда-то разом делся стыд. Меня окатило жаром, хотя в университете по ночам прохладно. Куртка страшно мешала, я стащила её с себя, надсадно взвизгнув молнией. Куртка отлетела в темноту. Верхняя пуговица на рубашке никак не поддавалась.

Свет вдруг сдавил моё запястье, я судорожно выдохнула.

— Прости. Я сделал тебе больно?

— Нет, нет. Продолжай.

Шелестели страницы. Наши ладони сминали их и оставляли влажные отпечатки.

Когда всё кончилось, я закрыла глаза и провалилась в сладостное спокойствие. Пусть утром мне придётся уйти, но у меня ещё осталось время. Немного времени, чтобы побыть с ним. Свет снова коснулся дыханием моей шеи.

— Туман… — Он тяжело дышал, как и я. — Ты такая опытная.

Я усмехнулась.

— Вовсе нет. Это моя первая попытка самостоятельного исследования.

Свет обернулся ко мне. Даже лампа мигнула от удивления. Сквозняк, который всё-таки пробрался в комнату, пытался приоткрыть обложку тетради, но ему это было не по силам. Я провела пальцем по корешку, растягивая последние мгновения удовольствия.

— Серьёзно? Тот интервал вероятности на пятой странице был такой определённый, просто мечта.

Я приподнялась на локте. Посмотрела ему в глаза. Свет улыбался. Волосы на его висках намокли от пота. Я так хотела этого. Я иногда представляла себе, как это произойдёт. Как первый в мире человек коснётся моей диссертации и прочитает её от начала до конца.

— Туман, ты почему такая бледная?

Я сделала усилие над собой, чтобы улыбнуться.

***

С утра я сидела на ступеньках университета, спиной откинувшись на колонну. Куртка не спасала от утреннего ветра, а солнце было слишком ослепительным.

Я знала, что это — всё. Время растянется, как резиновое, если я не приму решения прямо сейчас. Сидя на ступеньках, ничего не высидишь. Да и что я могу поделать? Я для университета — букашка, которую ничего не стоит раздавить. Без злости, без лишней патетики, просто походя. Выбросить ненужное.

Я оглянулась на слепые окна. Многие из них так и не освободились от металлических намордников. Мы, сумеречные жители, слишком отвыкли от солнца, чтобы открывать окна ему навстречу. Мы и лампы редко включали, и почти научились читать книги на ощупь, через пыльные страницы касаясь душ мёртвых авторов. Мы не ожидали, что солнце взойдёт снова.

Заныла шея — ещё один знак, что хватит смотреть, нужно разворачиваться и идти. Но я хотела запомнить его почерневшие камни и колонны, и покосившийся герб с некогда синей надписью «semper in motu», и стелу в виде цепи ДНК, обвившейся вокруг обелиска.

***

Сумка била по бедру, а ремни, на которых были закреплены меч и сачок, докрасна натёрли плечо. Куртку пришлось снять, потому что солнце пекло слишком сильно, а под курткой была только майка на тонких бретелях. Настоящий, злой и колючий ветер кусал за щёки и голые плечи.

Сначала мне было интересно — этот поблекший город кое-где ещё хранил воспоминания о прошлой жизни. За зиму высотки провалились под тяжестью снега и походили теперь на оплавившиеся свечи. С холмов на дороги наползала жидкая грязь и заливалась в салоны брошенных автобусов.

Я быстро вымоталась. Из-за домов не видно было горизонта, а я плохо помнила улицы, так что плутала целый день перед тем, как выйти к мосту, а на мосту остановилась. Река проснулась тоже, она неслась, бодала опоры моста и тащила за собой остовы машин, мёртвые деревья и разный мусор. Солнце щедро рассыпало блики в прибое, и в битых стёклах.

Я прижималась к ржавым перилам, почти ослепшая, и хотела впитать в себя, вдохнуть эту красоту, и дрожала от страха на скрипящем мосту. Река была слишком сильной, а мост прогибался под тяжестью мёртвых машин.

С моста я видела центральный район города, тот самый, который погиб последним. В нём до последнего работал седьмой блок атомной станции. Он взорвался через несколько дней после того, как я ушла в университет. Где-то в этом районе, в одном из домов, погибли мои отец, и жених, и лучшая подруга. У всех нас, оставшихся в университете, кто-то погиб.

Я спустилась с моста. Обезумевшая река подмяла под себя бетонную набережную. Я плохо помнила дорогу, но помнила, что часто ходила по набережной, возле реки. Наш дом был третий из высоток, которые как зубья расчёски, торчали по эту сторону реки.

Не знаю, что дёрнуло меня в тот момент. Вряд ли здравый смысл. Мне нужно было идти в Совет, а я шагала совсем в другом направлении, по разбитой бетонной дороге. Реку я помнила отлично, и дома-расчёски, но больше ничего — ни знакомой вывески магазина, ни дерева. Правда, все здания по эту сторону дороги были разрушены, а от каменных деревьев совсем ничего не осталось.

Я отсчитала третий дом, перелезла через кирпичные завалы. Что я там собиралась найти? Ностальгические фотографии и плюшевого мишку? Но мишку съела сырость, а фотографии давно сгорели. Я бродила по обломкам своего-чужого дома и не узнавала ничего. Как будто у меня совсем не было прошлого вне университета.

Вода смысла и уволокла под мост все мысли. Я возвращалась совсем пустая и ничейная. Мерила шагами дорогу. Обходила провалы в асфальте, старалась не поскользнуться, перебирала в памяти слова детской песенки и больше ни о чём не думала.

К вечеру в горле скребло, в голове как будто катался металлический шарик — то в один висок ударит, то в другой. Так что с местом для ночёвки перебирать не приходилось. Я нашла дом поцелее, по лестнице забралась на второй этаж. Здесь хотя бы стены прикрывали от ветра.

В температурном бреду я успела представить, как задвигаю выбитое окно остовом шкафа. Не знаю, смогла бы я сдвинуть его с места, но даже не попробовала. Села у стены, потом легла, подложив сумку под голову, и провалилась в неспокойный страшный сон.

Один раз, очнувшись в темноте и холоде, успела поймать здравую мысль: простыла. Организм, привыкший к тепличным университетским условиям, всё-таки не вынес побега в наружность. И надо же так по-дурацки погибнуть. Все чудовища хаоса животы бы надорвали от смеха.