- 5 -

Знаете, я всегда хотела быть красивой. Как Малина. Чтобы я шла по коридору, а парни сворачивали шеи, а подол белого халата трепетал у самого «не могу». Чтобы под дверь лаборатории мне подбрасывали записки с предложением познакомиться. (Всем известно, что эти записки ни к чему не приводят; вы когда-нибудь пробовали познакомиться с автором анонимной записки?)

Я бы хотела быть лидером, как Аша. Как она, решать споры одним громогласным заявлением. Чтобы при встрече мне приветливо кивали и физики, и даже филологи, и заходили иногда на кафедру «просто поздороваться».

Но я не была ни Малиной, ни Ашей, и в судорожных своих попытках стать похожей на них терпела унизительное поражение. Всё, что у меня было, всё, куда я могла направить свои усилия и получить хоть какой-то результат — это мои исследования. И сейчас, когда результаты усилий, заключённые в четыре тетрадки, были в руках у комиссии, вы хоть немного представьте себе, на краю какой пропасти я оказалась.

Тем утром я сидела под белоснежной дверью с золотистой табличкой. Сидела прямо на полу — кресел тут не было предусмотрено. В том, что я не была Малинной, всё-таки нашёлся один плюс: можно было не беспокоиться за белизну халата.

Я пришла рано. Университет ещё сонно ворочался — вспыхивали кое-где лампы дневного света, мелькали функции уборщиц, но живых людей не было. К ногам подскочил незнакомый сквозняк, ткнулся в коленку. Я хотела погладить его, но он быстро понял, что я здесь чужая, и ускакал к лестничному пролёту.

Лампы вспыхнули все разом. Я поняла: пора. Поднялась. Дверь больше не была заперта. В начале длинного коридора сидела функция в деловом костюме. Зачем-то её сделали совсем девочкой, на вид даже младше меня. Я упёрлась ладонями в её стол.

: Здравствуйте. Я тут взорвала атомный реактор в университетской электростанции, подожгла факультет философии и нацарапала в главном фойе матерное слово.

Функция хлопнула искусственными ресницами раз, другой.

— А потом я облила зелёнкой ректора, пририсовала усы портрету Дарвина и в столовой в кастрюлю с супом запас чёрного перца всыпала.

Функция смотрела так беспомощно, что мне стало её жалко и совсем не смешно.

— Ладно. — Я отвернулась, чтобы не видеть её круглых глаз. — Я тут четыре тетрадки в запретной секции стащила. Куда мне идти?

Услышав знакомое, функция тут же ожила. Тонкие пальцы перебрали страницы рабочего журнала.

— Распишитесь тут. Кабинет два-шестьдесят пять, проходите пожалуйста.

Я прошла. По правую руку от меня промелькнул кабинет два-шестьдесят два. Туда я попала бы, если бы случайно оставила включенной лампу, а случайная иска сожгла бы половину коллекционной. По левую руку — кабинет два-шестьдесят три. Я никогда там не была, но слышала, что достаточно раз высказать научному руководителю всё, что думаешь о его дурацких заданиях, чтобы попасть туда.

Как хорошо придумано: стоишь перед комиссией, под перекрестьем чужих пронизывающих взглядов, и чувствуешь себя голой. Там лампы светят только на тебя, а сама комиссия прячется в полумраке — призрачные силуэты с ледяными голосами. Тут хочешь — не хочешь, а сознаешься в любых преступлениях. Лишь бы не стоять больше.

Я стукнула для порядка в дверь. Вошла. Пятачок, залитый светом, был совсем небольшой, едва хватило, чтобы расположиться аспиранту средних размеров. Я встала, облокотившись на косяк. Голос из-под потолка сказал:

— Прибыл аспирант номер двенадцать — пятьдесят два. Зафиксируйте в протоколе. Вы ознакомлены с обвинениями? Согласны принять участие в разбирательствах?

— Валяйте.

В полумраке поднялся недовольный шум и шелест, но через миг тот же голос произнёс:

— Аспирант двенадцать-пятьдесят два, вы обвиняетесь в незаконном проникновении в закрытую секцию библиотеки и похищении четырёх экземпляров хранения с инвентарным названием «тетрадь в клеточку».

— В кружочек, — буркнула я, отворачиваясь в сторону.

Я должна была стоять под прожигающим насквозь светом, сутулиться, вытирать слезящиеся глаза и пытаться выдавить из себя подобострастную улыбку. А я хотела хлопнуть дверью и уйти.

— Аспирант номер двенадцать-пятьдесят два, будьте любезны отвечать по форме.

— Буду любезна! — перебила его я. — И у меня, кстати, есть имя.

Откуда им знать моё имя, откуда им вообще знать, что такое имя. По углам зашуршали, зашептались. Я увидела, как поднимается председатель. Это было угрожающе — широкая тёмная фигура, лица которой не видно. Наверное, я должна была попятиться. Наверное, они ждали, что я заплачу или извинюсь.

— Итак, вы незаконно проникли в запретную секцию библиотеки. Признаёте ли вы свою вину по первому пункту?

— Признаю.

Щёки горели, спину ломило от того, как неестественно я расправила плечи. Любопытно, что было бы, если бы я сказала по-другому. Если бы я сложила руки молитвенно и попросила: «Пожалуйста, не отбирайте у меня тетради. Пожалуйста. Это всё, что у меня есть». Существовал ли самый крошечный шанс, что это сработает?

— Ваше признание зафиксировано в протоколе. Пункт номер два. Признаёте ли вы, что вынесли из закрытой секции четыре экземпляра хранения с инвентарным названием «тетрадь в клеточку» и пытались скрыть их от администрации университета?

Я потёрла подошву одной кеды об бок другой. На подошву налип какой-то жухлый тетрадный лист. Наверное, подцепила его по дороге к закрытой секции или обратно.

— Не признаю. Это мои тетради. Вы не имеете права их забирать. На них нет библиотечной печати.

Я сказала, и стало легче. Сами собой исчезли терзания. Сказанного ножницами не вырежешь. Пусть Шеф думает, что хочет. Это ведь не его тетради.

Председатель замялся, большая чёрная фигура уменьшилась в размерах, как будто воздушный шар проткнули иголкой. Я, кажется, слышала, пронзительный свист, с которым из них всех выходил воздух. Они молчали, в их протоколах не было записано, что отвечать в таком случае.

— Аспирант номер двенадцать — пятьдесят два.

Есть большая разница между «спасите меня, пожалуйста» и «не смейте портить мою жизнь».

— Ваши слова зафиксированы.

Есть большая разница между наказанием и уничтожением.

— Тетради будут отправлены на дополнительную экспертизу. Наше право на это зафиксировано в уставе университета, статья семнадцать, пункт пять, подпункт два. Ваше право подать апелляцию на имя ректора. Апелляция будет рассмотрена в течение двух месяцев. Уточняю также, что апелляция должна быть подписана научным руководителем и подана с его согласия.

Есть большая разница между тем, чтобы трусить и прятаться в тёмном углу, и тем, чтобы получить рану в сражении.

— Мы известим вас о принятом решении.

Есть большая разница между тем, чтобы быть Малиной или Ашей, и быть мной.

Есть большая разница.

Я выбралась из кабинета в светлый коридор и зажмурилась, не в силах справиться с головокружением. Ноги дрожали, лоб и затылок как будто обхватило горячим обручем. Возвращаться на кафедру было опасно. Шеф в считанные минуты узнает о том, что я сказала комиссии.

В тупиковом коридоре под лестницей я сидела одна, распугивая прошлогоднюю пыль. Прошло время завтрака — я слышала шаги и голоса, потом всё стихло, только иногда тишина лестницы нарушалась. Сквозняки радостно притаскивали к моим ногам обрывки чужих фраз, дёргали за штанины, требовали поиграть. Я сидела на старом лабораторном столе, за огнеупорным шкафом, и притворялась мёртвой.

Они явились ближе к обеду. Сначала в темноту лестничной клетки проник луч фонаря. Аша сказала:

— Да нет её здесь. Не видишь что ли? В библиотеке, наверное. А там мы её в жизни не найдём.

Я зажмурилась, представляя, что меня и правда тут нет, но фонарный свет уже лез, уже тыкался в облезлые стены.

— Да вот она, — произнёс Галка. — Я же говорил.

Глаза пришлось открыть. Я так долго просидела в тупиковом обрубке коридора, что сама покрылась пылью. Старая мебель принимала меня за свою. Сквозняки бесстрашно сновали под ногами.

— Ну чего ты, — сказала Аша и догадалась, наконец, опустить фонарик. — Пошли. Шеф утопал на очередное заседание учёного совета. Да ты не бойся, он отходчивый. К вечеру уже будет в хорошем настроении, вот увидишь. На счёт тезисов, правда, ворчать начнёт.

Я улыбнулась её искреннему желанию меня поддержать. Аша потянула меня за руку.

— Пошли. В пыли вся. Скоро превратишься в мёртвого автора, и что тогда? Монографии, слышишь, написать сначала надо, а потом уже помирать. Без монографий помирать бессмысленно. Галка, ты хоть ей скажи.

Они договаривались, что скажут, и даже расписали роли, но Галка, как обычно, безбожно сачковал, задумчиво глядя в потолок.

— А, — очнулся он, — ты на счёт тетрадок не бойся. Это со всеми такое бывает. Простая формальность. Они же наделали функций, как грязи, вот и приходится всем работу давать, а то заржавеют.

Я не поверила, но самую каплю успокоилась.

— Правда? И с тобой так было?

— Да раза три, — Галка легкомысленно махнул рукой. — Они с виду страшные только.

Я позволила стащить себя со стола.

***

Декан устремил взгляд в высокий с лепниной потолок, и глаза его затуманились.

— Вот раньше, понимаю, были аспиранты. Ручищи — во! Бородищи — во! Все профессора вежливо здоровались. В лаборатории не зайдёшь — до того накурено, что осцилограф можно вешать! А сейчас что… мельчает наука, братцы!

— Автоклав вчера включили всего на две атмосферы, — подсказала Сю, сидящая по праву руку от декана. Белый халат на ней был выглажен и вычищен. Сидя по правую руку от декана, очень удобно было заглядывать ему прямо в глаза.

Сидящие за длинным столом великие учёные ёрзали, покашливали и смотрели на часы. Совет назначали как раз за час до обеда, так что имелась большая вероятность опоздать. Пока самый молодой из них — заведующий кафедрой ботаники не решился:

— Ну что, начнём заседание?

Заведующего кафедрой ботаники звали Чук. Ему достался костюм не по размеру, от прошлого заведующего. Чук тонул в пиджаке, путался в штанинах. Когда он входил в дверной проём, то плечи пиджака застревали там, цеплялись за косяки, а Чук выскальзывал из его, как из раковины.

— Начнём, — согласился декан. — Только Ульмуса подождём. Где Ульмус? Почему он опаздывает?

— Умер, — подсказал Шеф. — Двадцать пять… нет, двадцать шесть лет назад.

— Умер, — расстроенно пробормотал декан. Узел галстука так давил ему на шею, что слова получились с торжественной хрипотцой, — вот ведь как бывает. Нас покидают лучшие умы. Умер, значит. А я недавно его в коридоре встречал.

— Так ходит призрак, — раздражённо перебила Сю. — Учёный умер, оболочка осталась. К аспирантам цепляется, требует лавочки у университета покрасить.

Декан подвинул к себе листы протокола.

— Уважаемые коллеги, я пригласил вас… пригласил вас… а где Ульмус? Опять опаздывает?

Сю не очень уважительно ткнула острым ногтем в протокол:

— Читайте вот отсюда.

— А, — декан подёргал за узел галстука, и его лицо приобрело нормальный, не очень синюшный оттенок. — На повестке дня следующий вопрос: рукопись аспиранта номер двенадцать — пятьдесят два, переданная комиссией. Печати библиотеки не обнаружено. Заключение комиссии: написано самостоятельно, аспирантом. Ходатайство к учёному совету: определить…

Декан сорвал с носа очки и покрутил головой, пока не наткнулся взглядом на Шефа.

— Твои что ли?

Тот молча кивнул.

— Откуда ты их берёшь только? Определить степень соответствия рукописи… принять меры. Тут тетрадки прилагаются. Коллеги, вы ознакомились с прилагаемыми тетрадками? Давайте управимся побыстрее, а то обе… научные эксперименты ждать не будут.

Чук перегнулся через стол, подцепил одни из тетрадей и открыл. Он был самым молодым из собравшихся здесь, потому принимал все слова протокола за чистую монету. И вообще считал, что прилежным трудом можно заработать себе доброе им в науке. Никто, кроме него, не пошевелился.

— Кто хочет высказаться?

За столом переглянулись. Сю протянула руку вверх, как школьница.

— Можно мне начать?

Великие учёные одобрительно забормотали. Тетрадки незаметно разошлись по рукам. Сю поднялась во весь свой небольшой рост. Стоя она была едва выше, чем Чук сидя.

— Я заведую кафедрой микробиологии уже сорок шесть лет. У меня и сейчас есть два аспиранта. — Она тряхнула головой, так что светлое каре растрепалось. — Это важно! И я уже перехожу к сути. За всё время моей работы я встречала разных аспирантов, и талантливых, и не очень. Но я считаю, что даже из обезьяны можно сделать кандидата наук путём грамотного научного руководства! То, что я увидела и прочитала сейчас — это переходит все пределы!

Она обвела взглядом собравшихся, случайно наткнулась на Шефа и тут же отвернулась.

— Я считаю, что дальнейшее обучение этого аспиранта невозможно. Мы все силы должны приложить, чтобы, э-э-э, выпустить её из университета. Извините. У меня всё, спасибо.

Наступила тишина, в которой Чук шумно листал страницы тетради, щурился сквозь очки, водил пальцем по строчкам и снова листал. Полковник, который сидел рядом с ним, поглядывал через плечо Чука, подмечал особо выделенные фразы, шевелил губами и округлял глаза.

Декан вернулся от созерцания потолка.

— Спасибо. Кто ещё хочет высказаться?

Полковник начал подниматься из-за стола. Поскольку процесс был долгим, говорить он начал ещё до того, как выпрямился до конца.

— Буду краток. Таких нужно распознавать на первом курсе и принимать меры. Проведём отдельное заседание и запишем меры по предотвращению. А с этим объектом уже поздно. Отчисление.

Чук долистал тетрадь до конца и поднял голову, вытянул шею, беззащитную, как у неоперившегося птенца.

— Вы почитали? Вы почитайте, только почитайте. — Он тряс тетрадкой над столом, так что казалось, из неё вот-вот должны посыпаться буквы. — Вот здесь особенно… сейчас-сейчас, я вам вслух прочитаю…

— Не надо, — сказал Шеф и поднялся. — Уважаемые коллеги. Я выслушал мнения тех, кто желал высказаться, и смею предположить, что мнения остальных подобны этим. Я также отдаю себе отчёт, что все вы действуете по уставу и желаете великого будущего нашему университету. И ради этого будущего вы стремитесь уберечь его от большой опасности. Но я прошу вас ещё раз подумать, может, нам следует принять небольшой риск неблагоприятных последствий, если есть вероятность, что стихийной силой нас вынесет к новым горизонтам науки?

Сю повернулась к декану и что-то яростно зашептала ему на ухо. Когда сидишь по праву руку, очень удобно шептать на ухо. Шеф отвернулся от них и обратился к другим обитателям комнаты с длинным столом.

— Вы все читали эту рукопись. А теперь представьте, что могло бы быть там через три года? Через пять лет?

— Если мы не взлетим на воздух за эти пять лет, — пробормотал Полковник сквозь растопыренные пальцы. — С того света, знаете ли, очень неудобно наблюдать за горизонтами науки.

Шеф поморщился. Сю перестала шептать на ухо декану и теперь улыбалась ему. Улыбалась с выражением: «Моя аспирантка всего лишь украла диссертацию».

— Знаю, есть определённый риск. Но теперь мы все осведомлены, мы можем наблюдать и принимать защитные меры. Неужели мы всем факультетом не справимся с одним только…

— Обладателем стихийной научной силы? — завершил за него Полковник, и все замолчали.

Чук закрыл тетради и отодвинул их на середину стола, как будто внезапно осознал, что крупный летящий почерк — источник заразы. Вся его поза — скрещенные на груди руки и торчащие плечи пиджака — означали крайнее неодобрение.

— А где Ульмус? — спросил декан.

— Умер, — буркнул Полковник, — ничего, скоро мы с ним встретимся.

***

Хотя решительность таяла с каждым шагом, я всё равно замерла перед его дверями. Из узкой щёлочки тянулся луч оранжевого света и знакомый запах книжной пыли. Я вежливо царапнулась о косяк и вошла. Тонко звякнул колокольчик над моей головой. Дело было к ночи, но я знала, что не смогу спокойно жить, если оттяну визит ещё сильнее.

— Запирай двери, Туман, — сказал Шеф прежде, чем я успела извиниться за внезапное появление.

Я оглянулась: ключ торчал в замочной скважине, хотя раньше его здесь не было. Раньше Шеф не боялся никаких визитёров. Я повернула ключ. Прошла мимо шкафов. Великие учёные с портретов смотрели на меня с заинтересованным ожиданием. Горела только настольная лампа.

— Садись, — сказал Шеф.

Я осталась стоять, упираясь руками в край столешницы, и поймала себя на том, что нервно выгибаю пальцы. Плохое предчувствие ещё не приобрело форму, страх мутным пятном отпечатался где-то в самой глубине сознания, но я уже знала, что садиться нельзя. Сядешь — всё равно, что согласишься на поражение.

Шеф как будто не заметил моего смятения. Очки покачивались в его руках, отбрасывая оранжевые блики на ряды книг в стенных шкафах.

— То, что я тебе сейчас скажу, не подлежит разглашению. Никому, ясно? Даже тем, кого ты считаешь друзьями.

Тут я опустила взгляд на его руки: на столе Шефа, где вечно громоздились записи и книги, раскрытые на нужных страницах, горой возлежали коробки с коллекционными насекомыми, теперь лежал всего один лист. Оказывается, поверхность стола была лакированной и отражала зелёный абажур настольной лампы. Я никогда не замечала раньше.

Это было так просто и понятно, что я почти успокоилась. Значит, опять нужно куда-то идти, что-то добывать и искать чудовищ. Хорошо, если есть чудовища. Тогда можно переложить на них вину за несовершенство мира. Плохо, если чудовищ нет. Вина того и гляди рухнет прямо тебе на голову.

Я тщательно заправила за ухо прядь волос и приготовилась слушать.

— Где живёт чудовище?

Шеф поднял взгляд, и я поняла, что сказать он хотел совсем другое.

— Нет никаких чудовищ, Туман. Кроме нас самих.

Когда я покинула его кабинет глубокой ночью, я унесла с собой сложенный вчетверо листок, четыре тетрадки, спрятанные под куртку, и груз обиды, сдавившей горло.

«Ты же взрослый человек. Поступи разумно», — сказал Шеф, а мне хотелось упасть на пол и в истерике замолотить ногами. Почему я? Почему именно со мной? Почему кому-то достаются длинные ноги, кому-то светлые кудряшки, а мне — дар стихийной науки?

В темноте коридора я размышляла, долго ли ещё я могла бы продержаться в университете, если бы мы не полезли в тайную секцию. Наверное, моя тайна рано или поздно выплыла, только не так обидно и идиотски, как сейчас. Я подобралась ближе к двери, туда добирался свет от лампы над деканатом, и развернула карту, которую отдал мне Шеф.

Дорога казалась невозможно длинной, непреодолимой, и той ночью я совершенно серьёзно решила, что Шеф хочет отослать меня подальше, с глаз долой, и для этого сочинил фантастическую историю. Что никакой дороги на самом деле не существует. Что я просто потеряюсь где-нибудь в умершем городе, и никогда больше не смогу вернуться к университету.

Слёзы всё-таки потекли. Я поспешила вытереть их, хоть и знала, что теперь на лице останутся следы от размазанной пыли. Сложила и спрятала в карман карту. Поддаваться панике нельзя. Метеорологи давно говорили, что атомная зима закончилась, и за пределами университета значительно потеплело. И по университету то и дело ходят слухи, что пора выбираться наружу и изучать там всё как следует.

Значит, замёрзнуть насмерть мне уже не грозит. Это хорошо. В крайнем случае, поболтаюсь по мёртвому городу, и вернусь к университету. Может, повезёт, и к тому времени вся эта история потеряет накал.

С ума сойти, а я ведь верила, что главное — переждать, и открытая рана затянется. Всё станет, как раньше. Моя жизнь будет курсировать, как электричка, по расписанию, между библиотекой, кафедрой и столовой. Мне невозможно сильно хотелось вернуться в прошлое, тёплое и тихое, как болото.

Но дорога лежала прочь от города.

— Мне очень нужен герой, — прошептала я пустоту ночного университета, — какой-нибудь герой, чтобы спас меня. Неужели нигде не осталось самого завалящего героя?

Университет промолчал мне в ответ. Я поднялась. Нужно собрать вещи. Сделать всё то, о чём распорядился Шеф. Оставить какую-нибудь записку на кафедре. Или Шеф сам решит, что сказать про меня? Свет! Меня дёрнуло. Я не могла уйти и ничего не сказать ему. Нельзя забыть, сколько ночей мы провели вместе.

Я заперлась в коллекционной, побросала в сумку кое-какие вещи. Карту спрятала в единственный карман, который застёгивался на молнию. Четыре тетради всё равно заняли в сумке больше половины места, да и дорога предстояла слишком долгая, чтобы тратить силы ещё и на перетаскивание всякого хлама. Всё, сборы кончены. Ключ от пожарного выхода из университета у меня тоже имелся. Наследие бурного прошлого.

У двери я задержалась. Провела руками по лицу, стирая остатки слёз. Никто не должен ничего заподозрить. Особенно Свет. Ему диссертацию надо писать, и ничего бродить по городу вместе со мной. Под дверью коллекционной как раз застрял молодой сквозняк, из тех, что пуганные и пока что не сильно перевирают прозвучавшие фразы.

Я подхватила его на руки, надёжно передавив поперёк.

— Лети в корпус математиков и передай Свету, что я буду ждать его в библиотеке. Комната номер… а, всё равно, спросишь там у своих.

Я выпустила сквозняк, придав ему дополнительного ускорения, и зашагала к лестнице. Всё должно выглядеть естественно — аспирант по ночам сидит в библиотеке. Что удивительного?

***

В корпус физиков идти пришлось через исторический факультет, потому что прямой переход уже года два как был закрыт на ремонт. Мы с историками не особенно ладили, ещё со времён войны факультетов. В переходе между корпусами пылились остатки блок-постов, сделанных из обломков мебели, но дозорных тут давно не было. Дозорные ушли дописывать диссертации.

От сквозняка трепетала на стене выцветшая карта сражения — синие и красные стрелки разбегались друг от друга. Мне повезло, что идти пришлось ночью: никто не попался навстречу кроме клубка пыли. Историки не спали, конечно, из-под многих дверей выбивались лучи света и слышались приглушённые разговоры.

Я выключила фонарик и старалась ступать как можно тише, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания. Уставом не запрещено здесь находиться, но долго бы я распространялась про уставы, если бы в тёмном коридоре меня встретили несколько недружелюбно настроенных парней.

Лестницу я нашла сразу, она была заварена металлической решёткой с навесным замком. Но стоило дёрнуть, и выяснилось, что замок висит только для вида, а решётка легко отходит, даже не скрипнув. Лестница уходила вверх, и света фонарика не хватало, чтобы увидеть следующий пролёт. И я пошла.

Третий, четвёртый и пятый этажи вели себя неплохо. Ступенек было почти столько же, как и на обычных лестницах, их высоты хватало, чтобы я перепрыгивала через одну. После пятого этажа начались фокусы. То ступеньки под ногами не оказывалось, то провалилась стена под рукой, то фонарик начинал мигать — «здравствуй, эпилепсия». Никакой мистики, в башне физиков так было всегда, жаль только, что я не смогла запомнить ни одного из их многочисленных объяснений.

Во всём университете было пять этажей — это есть строго вверх. Этажи в Башне Звездочёта, согласно математической статистике, было двенадцать плюс-минус три с половиной. Это я сама вычислила, собрав репрезентативную выборку из сплетен и домыслов.

Я запыхалась трижды, прежде чем добралась до самого верха. То ли башня подросла, то ли я обессилела. Над квадратной площадкой горела одинокая лампа, света как раз хватало, чтобы разглядеть первое слово на облупившейся табличке: «Кафедра». И катастрофически недоставало, чтобы разобрать второе. Я отдышалась и повернула дверную ручку.

Первая дверь, вторая дверь и третья. В воздухе ощутимо запахло электрическом. В последняя ручка, которую я поворачивала, хранила тепло чужого недавнего прикосновения. Я нырнула в яркий свет и ослепительный блеск огромной комнаты. У стен тянулись лабораторные столы, на которых что-то мигало и шипело.

Огромные окна от пола до потолка смотрели в небо, но небо здесь было совсем другое, не такое, каким оно виделось с нашего второго этажа. И окна здесь не носили намордников из титановых щитов.

— Я вас умоляю, не трогайте там ничего!

Я отдёрнула руку, которая сама собой потянулась потрогать странный прибор, целиком состоящий из зеркал.

— Извините.

— Просто стойте и не шевелитесь. Не выходите из круга!

Мужчина в чёрном халате поднялся из-за дальнего стола мне навстречу. Двое парней примерно моего возраста молча уставились на меня из-за его спины. Я посмотрела себе под ноги: там правда обнаружился круг, нарисованным чем-то понадёжнее мела, очень ровный, и я замерла как раз у самого края. Я шагнула назад и оказалась в его центре. Сцепила руки за спиной, как примерная девочка. Лицо Звёздочёта чуть расслабилось, и очки сползли на нос.

— Девушка? Вы что — девушка?

Двое парней за его спиной переглянулись и обменялись многозначительными ухмылками.

— Особь женского пола, — подтвердила я.

— Как вы сюда попали?

— Через крыло историков, потом я шла по лестнице. И я стучала!

Конечно, я не стучала. Я просчиталась и забыла, в какую из дверей нужно было стучать. Во вторую или третью? И вдруг бы там была ещё одна, а я бы стояла под третьей и, как дурра, ждала, что меня пригласят. Звездочёт обернулся на своих аспирантов.

— И кто из вас, интересно, забыл включить поле?

Они оба бросились прочь — только взметнулись полы халатов. Я сказала:

— Извините, что отрываю вас от дел. Мне нужна рекомендация для Совета.

Звездочёт вздрогнул, словно успел позабыть о моём присутствии. Снял очки и уставился на меня, как на неизвестный науке вид.

— Ты ничего не путаешь? Покажи свой номер.

Понятно, он хотел убедиться, что перед ним — настоящий аспирант, а не призрак университета, не чудовище с нулевых этажей. Я расстегнула пуговицу на манжете, задрала рукав до локтя — на коже чернели цифры — двенадцать — пятьдесят два.

— Биологический факультет, — произнёс Звездочёт. Потёр переносицу. — Проходите.

Он зашагал в глубину комнаты. Я тоже занесла ногу над границей круга, поколебалась и шагнула. Ничего не произошло. Меня не испепелило, не впечатало в стенку и даже ни разу не ударило током. Я протиснулась мимо громадного механизма, блестящего, как новогодняя ёлка, мимо несгораемого шкафа и оказалась вместе со Звёздочётом в его личном кабинете — в отгороженном углу комнаты, где всего-то и помещалось, что письменный стол и электрический чайник. Он сел за стол, я осталась стоять.

Физики всегда относились к нам немного снисходительно. Не презрительно, как юристы, только чуть-чуть свысока. Возможно, они так относились ко всем без исключения, а может быть, если сидишь в такой высокой башне, свысока ко всем относишься просто по привычке.

Звездочёт покопался в верхнем ящике стола и извлёк на свет прямоугольный предмет с небольшой рукоятью, подышал на него с тёмной стороны.

— Давай руку. Левую. Ты вообще-то знаешь, о чём просишь? Твой Шеф предупредил тебя, когда посылал?

Я покачала головой. На моей протянутой руке Звездочёт закатал рукав до локтя. Он ещё раз дыхнул на чернильный прямоугольник и впечатал его мне в руку, прямо на запястье, где переплетаются ниточки вен. Я вскрикнула от резкой боли. Отдёрнула руку и прижала к груди, как куклу.

— Ну и чего ты визжишь? Ходят тут: «Я в Совет пойду!» А сама даже не знает, чего стоит отзыв. Если ты сейчас так визжишь, что же ты в Совете будешь делать?

Он состроил строгое лицо и зашагал к прибору из зеркал, как будто вовсе про меня забыл. Но я ему ни капли не поверила и поплелась следом, баюкая раненую руку. Смотреть на неё пока что было страшновато.

— А что будет в Совете?

Звездочёт резко обернулся.

— Хочешь моё мнение? Не ходи туда. Что тебе так приспичило? Шеф отправляет или сама напросилась?

Я уставилась в пол — четыре кафельные плиты под моими ногами сходились и одной точке. В эту самую точку ударилась капля крови, которая сорвалась с моей руки.

— Сама…

— Сама-сама, — передразнил меня Звездочёт противным голосом. — Понаприходят такие в Совет, молодые и ранние, а нам потом проблемы разгребать. Ладно, дело твоё. Если уже решила, то иди. Давай-давай. Рекомендацию я тебе дал. Может, она тебе и пригодится.

Я шла к двери, как будто летела. Не чувствовала пола под ногами. Не так, как бывает от счастья, а так, словно уже превратилась в призрака университета. В лёгкий ночной сквозняк. И только у самой двери обернулась.

— А чем платят за рекомендацию?

Зеркальный прибор отразил мой голос и бросил в лицо растрёпанному аспиранту, который вынырнул из-за стола. Тот смешно тряхнул головой, мизинцем поковырял в ухе. Звездочёт даже не обернулся.

— Вернёшься — узнаешь. Свободна.

Я выскочила за дверь и только тогда решилась оторвать руку от груди. На рубашке осталось небольшое кровавое пятно. Порезы на руке уже начали подживать, но прямоугольник проступал отчётливо, как и надпись в нём. Мелким шрифтом: «Диссертация представляет существенный вклад в науку. Подтверждаю. Профессор, доктор наук. Число, подпись».

А я ему даже спасибо не удосужилась сказать. Я натянула рукав, застегнула обе пуговицы на манжете, хотя никогда раньше этого не делала, и побежала вниз по лестнице.

***

Километры ступенек вниз привели меня на первый этаж, к массивной деревянной двери, изукрашенной формулами, похожими на заклинания. В углах, как пауки, притаились углеводороды. Стоило мне коснуться ручки, они зашевелили конечностями-радикалами.

Я пробормотала защитное заклинание:

— Я — аспирант третьего года обучения, — и быстро проскочила в дверь.

Дальше коридор был подсвечен красными и синими вспышками. С непривычки у меня заслезились глаза, я постояла, покачиваясь от усталости, и щурилась, пытаясь прочитать надписи на стенах.

За поворотом послышались приглушённые голоса и шаги. Навстречу мне выбрались два парня в чёрных халатах. Один держался за стену руками, другой — прижимался спиной. Они посмотрели друг на друга и тут же расхохотались, и только потом заметили меня.

— Ой, — сказал один и, спиной не отрываясь от стены, по-тараканьи уполз обратно за угол.

— Ты кто? — Второй стащил с лица защитные очки и тут же их выронил. Едва поймал над самым полом.

Я посмотрела в его глаза за исцарапанными стёклами — в глазах парня прыгали незнакомые искры. Я обернулась на дверь. Углеводороды злобно зашевелили радикалами. Нет, струсить сейчас было бы хуже всего. Я почти дошла, я была даже у Звездочёта. И что, теперь испугаюсь и сбегу?

— Я… ладно, мне нужна Ведьма. Вы знаете, как её найти?

Парни хором захихикали. Тот, что прятался за углом, выглянул. Я переступила на месте — мои ноги явно хотели бежать отсюда, моя интуиция исходила на крик.

— К Ведьме хочешь? — сказал тот, что в очках. Обернулся к своему другу: — Глянь, тут девочка к Ведьме хочет. Прям сильно хочет. Может, она ещё диссертацию написала, а?

Мои пальцы сами собой сжались в кулаки. Жаль, что не прихватила с собой сачок. Сейчас бы врезала рукоятью по кому-нибудь, да хоть по стене. Мигом бы заткнулись оба. Что они вообще могут знать про диссертации? Идиоты.

Они отсмеялись, и тот, что был в очках, сказал:

— Ну пойдём. Проведём тебя, так уж и быть. Мы сегодня добрые. Скажи, Импактик, мы ведь добрые, да? Только заплатить придётся, конечно.

Тот, который периодически прятался за углом — угадайте, что — опять захихикал. Не знаю, умел ли он произносить внятные фразы.

— Не нужно, я сама найду. Можете просто пропустить меня.

— Импактик, слышишь, девочка хочет, чтобы мы её пропустили. Пропустим её?

Сжав зубы, чтобы не высказать им всё, что думаю, я прошла мимо. В узком коридоре тот, что в очках, нарочно раскорячился в проходе, чтобы я, протискиваясь, задела его грудью. Стоило этому случиться, и оба опять заржали, как ненормальные.

Мне в лицо бросилась горячая краска. Дышать я начала только через десять шагов, а до этого только яростно хрипела, и пальцы скрючивались сами собой. Я жалела, что не отрастила когтей, примерно как у Малины, иначе вцепилась бы кому-нибудь из троглодитов в наглую рожу.

Коридор был очень узкий и тёмный, дорогу озаряли только редкие разноцветные искры, сыплющиеся с потолка мне под ноги. Изредка попадались таблички на дверях. Все они были зашифрованы, вроде: «отдел разной х-ни» или «очень важная х-я». Я читала их, но понятия не имела, что это значит. Время просыпалось сквозь пальцы, как песок. Передо мной оказалась наглухо заваренная железная дверь. Тупик.

Из-за спины послышался голос:

— Видишь, Импактик, девочка нас не послушала и заблудилась.

Я развернулась: они стояли, перегораживая собой все пути к отступлению. Если на тебя нападают превосходящие силы противника, нужно сразу демонстрировать, какая ты большая и сильная. Ну или хотя бы закричать во всё горло:

— Что вам надо? Я вас не знаю.

Тот из парней, который умел строить связные предложения, поковырялся пальцем в ухе и выдал:

— Вообще-то, глупая ты девочка, мы и есть — Ведьмины стражники. Я — Скопус, а его зовут — Импакт. Дошло до твоей тупой головы? Ты никуда не попадёшь, пока не заплатишь. Ты что, в первый раз тут? Нет, ну как достали эти первокурсники, ходят и ходят. Хоть бы правила сначала читали. К твоему сведению мы в науке — самые наикрутейшие. Ясно, первокурсница?

Он ткнул туда-то в потолок. Я подняла голову и различила там, за серой дымкой, мелкий-мелкий шрифт. Фиолетовую печать в половину стены. Что конкретно там было написано, я не прочитала, и разбираться не стала.

— Но я всю жизнь занимаюсь наукой, а про вас никогда не слышала.

— Это не наши проблемы, — второй из стражников хихикнул, но как-то неуверенно и коротко.

Я не сразу поняла, что он заговорил, потому что он натянул свитер до самого носа. Речь вышла глухой, будто доносилась из колодца, поросшего мхом.

— Я чую кровь.

Я кивнула и на всякий случай попятилась. Импактик в натянутом до носа свитере, подошёл ко мне. Засопел, принюхиваясь. Я едва удержалась, чтобы не закричать на него. Он поводил носом у моего плеча, спустился ниже. Ещё немного, и мой локоть дёрнулся бы, компульсивно, как раз на уровне его носа. Но прежде, чем это случилось, Импакт поднял голову. Сгорбленный, как цирковой уродец, снизу вверх глянул на меня.

— О, смертная, твои показатели приближаются к нулям. Ты чем вообще занималась?

— Наукой, — пробормотала я, ощущая большой подвох.

— Ха, расскажи кому-нибудь другому. Я тут решаю, кто занимался наукой, а кто нет. У тебя нулевые показатели, это считай, почти что смерть!

— Мы все когда-нибудь умрём, — усмехнулась я. — Это естественный отбор, ребятки Так что, я иду к Ведьме?

Он таращился мне прямо в глаза, и у меня от этого мурашки бежали по спине.

— Ты бы это… не ходила туда, куда собираешься. Я так, по-дружески советую. Вон Скопус подтвердит.

— Импактик никогда не ошибается в таких вещах, — кивнул Скопус. — Ты зачем к Ведьме собралась?

— Я в Совет иду. Мне нужна рекомендация. Я уже взяла у Звездочёта, и…

Мы стояли и глупо таращились друг на друга. Я судорожно пыталась проглотить весь этот разговор, но он застрял в горле и — ни в какую. Они хлопали глазами, как будто вымершие трилобиты танцевали перед ними кан-кан, задирая членистые конечности под самый потолок.

— Ты сумасшедшая, да? — выдавил, наконец, Скопус.

— На нашей памяти никто из тех, кто уходил в Совет, ещё не возвращался, — прогудел Импакт из-за свитера.

— И ты не вернёшься.

Не знаю, кто из них это сказал. Может, это сказала заваренная наглухо дверь — я бы ни капли не удивилась. С каждой секундой холодало, и вот я уже поняла, что ни минуты здесь не простою. Но всё равно спросила:

— И многие уходили?

Стражники разом отвели взгляды — каждый уставился в стену. Я сорвалась:

— Ладно, мне плевать, я уже у Звездочёта была, я у Шефа из кабинета карту вынесла, так вы меня к Ведьме проводите или нет?

Они переглянулись, и Скопус пожал плечами. Импакт натянул свитер по самые глаза.

— Ладно, идём. Раз такое дело, мы с тебя даже платы не возьмём. Что с тебя брать-то, с убогонькой? Держи уж.

Он приблизился, быстро — я не успела отшатнуться — подхватил мою руку. Подживающую кожу окатило болью. Я зашипела через стиснутые зубы, но стражник не обратил внимания — мелькнул быстрой тенью. Они оба растворились в темноте, и я поторопилась следом, чтобы не остаться среди кабинетов разнообразной «х-и» и окончательно смешаться с пылью.

Логово ведьмы затерялось среди никуда не ведущих лестниц и дверей. Я не хотела смотреть, что там, в несуществующих комнатах, но Скопус распахнул передо мной одну из дверей и гордо вскинул подбородок.

— Ух ты, — пришлось мне выдавить из себя, потому что иначе я рисковала смертельно обидеть Стражников. — И давно тут у вас такое?

Он махнул рукой:

— Да всю жизнь. А вот здесь мы складируем убитых гуманитариев, — он кивнул на соседнюю дверь.

За дверью было пусто и тихо, но в пустоте парили облачка пара. Я моргнула, и бесформенный дым сложился в человеческое лицо. Что-то в этом лице показалось мне знакомым. Я моргнула — и это опять был просто дым.

Импакт привычно захихикал, а я закашлялась.

— Что это такое?

— Это души. Точно! Мы их заманиваем к себе сказками о Ведьме, которая исполняет любое желание. Мы обещаем им заоблачные статусы, славу и почёт во всём университете, а потом этого… ну того… Ловим на плагиате. И всё, выносите. Их душа остаётся у нас, а тело… тело болтается где-то в университете, может, даже разговаривает с тобой и за руку здоровается. Поняла, да? Поняла шутку? Гуманитариев ловим на плагиате! На ци-ти-ро-ва-нии, ты себе можешь представить?

Импакт толкнул меня локтем в бок, и я наконец начала дышать.

— Да не обращай внимания, — хмыкнул Скопус. — Он шутит. Это просто дым. Мы уже почти пришли.

Ещё несколько лестничных пролётов, дверей и порогов, и мы оказались под единственной на весь этаж лампочкой. Тут же была дверь, а на двери висела табличка: «Начальник аспирантуры».

— Это — логово Ведьмы? — не поверилось мне.

— Оно самое! Даже не сомневайся. Ты посмотри в эти честные глаза, — Импакт приблизил своё лицо к моему — над воротом свитера были видны и правда — только глаза. Цвета я не разобрала, но в нос ударил густой травяной запах, и я невольно отшатнулась.

— Что вы тут курите?

— Ксерокопии, — изображая привидение, взвыл за моей спиной Скопус.

— Думаешь, дать ей покурить наши ксерокопии? — поинтересовался Скопус у своего товарища.

— Не думаю. Эти биологи вечно такие несобранные. Ещё отключится прямо здесь, и что мы с ней будем делать?

И оба захихикали. Я развернулась к ним. Пальцы сами собой скрючились, предвкушая расцарапывание одного лица, а потом и второго.

— Вы что, опять издеваетесь?

Лицо Скопуса сделалось трагичным, он слез в ворот свитера по самую макушку. От греха подальше, я дёрнула дверь с надписью «Начальник аспирантуры» и окунулась во влажную, пахучую тишину по другую её сторону. Голоса Стражников разом отдалились.

Я посильнее зажмурилась и простояла так, пока голоса не утихли. Когда я открыла глаза, темнота вокруг больше не была такой глубокой: я увидела стены узкого коридора и светлый прямоугольник выхода впереди. Оттуда раздавались ритмичные звуки, словно кто-то пытался вогнать нож в каменную стену.

Дверь легко поддалась.

— Здравствуйте. Я пришла к вам…

Женщина сидела прямо на полу. Седые волосы спускались ей на колени и стелились по паркету, как сухие водоросли. Я запнулась о порог и остановилась. В комнате было пусто: ни мебели, ни плакатов на стенах. Только лампа покачивалась под потолком, только капала вода из прохудившейся трубы. Капли ударяли об пол с тем самым ритмичным звуком, который я уже слышала.

Посреди комнаты сидела очень худая, очень седая женщина, похожая на высохшую гусеницу из семейства Пядениц.

Я постучала костяшками пальцев о дверной косяк. Она даже не подняла головы.

— О, жалкая смертная, потревожившая мой покой, видишь ли ты, что я занята смертельно? Выйди немедленно и закрой дверь с тобой стороны, иначе страшные проклятия обрушатся на твою несчастную голову.

— Ой, извините. — Я попятилась и захлопнула за собой дверь, и уже оттуда крикнула в сужающуюся щель: — А я только спросить хотела. Мне нужна справка! Я иду в Совет.

За дверью минуту молчали. Потом раздался тот же самый, обезличенный, обречённый голос:

— Входи, смертная. И дверью не хлопай, ибо призову я демонов страшных из бездны.

Я по стеночке прокралась в комнату.

— Так мне справка нужна, в Совет, — пробормотала я.

— Не произноси при мне это имя! — Её скрюченные пальцы мелко затряслись.

— Хорошо, — я была на всё согласна, — произносить не буду. А справку дадите?

— Садись. — Выражение её лица не менялось. Она смотрела вверх и чуть в сторону, мимо меня. Я даже обернулась посмотреть, что там, но ничего, кроме серой сырой стены не увидела.

Я осторожно опустилась на пол, сложила ноги по-турецки, и заглянула Ведьме в лицо. Самое главное здесь — никогда не показывать страха. Если почуют страх — кинутся и загрызут. Ведьма заговорила, едва разжимая сухие, бесцветные губы.

— Известно ли тебе, смертная, что с того времени, как мир вокруг университета рухнул, многие герои уходили в Совет, и никто из них не вернулся?

— Да, мне тут по дороге сказали, — я сказала слишком быстро, почти перебила. Прикусила язык — а ну как Ведьма обидится.

Она долго молчала. Мысль о том, что я сломала алгоритм, начинала покусывать меня изнутри черепной коробки.

— И ты всё равно желаешь туда идти?

Алгоритм работал. Я зря беспокоилась.

— Да.

Она воздела руки к небу, и серая пыль взвилась тайфуном. У меня защипало глаза, пока я тёрла их, пока вытирала выступившие слёзы, Ведьма слепила из пыли полуосязаемое нечто, и суставчатым пальцем вывела на нём магические знаки.

Лишняя пыль рассосалась по углам, я видела, как тонкие струйки пыли растекаются по углам. Раз — и в мир вернулись звуки. Я снова услышала, как капает вода. Я посмотрела на свои руки — они больше не были бесцветными, и линии жизни проступили на них опять. Потрогала лицо — лицо было на месте.

— Бери, — старуха протянула мне серый ком пыли, который, если смотреть на него под углом, напоминал бумажный лист с призраком синей университетской печати.

Я протянула к нему руку, но пальцы прошли сквозь пыль.

— Ты не так берёшь. Для того, чтобы взять эту справку, нужно всем сердцем верить, что она существует. — Высохшая рука Ведьмы затряслась.

Я зажмурилась и изо всех сил принялась верить. Так, как я верила в эволюцию, но с эволюцией было проще — я знала, что она есть. А вот на счёт справки всё время сомневалась.

Снова потянула руку — и на этот раз серая пыль осела мне на ладонь. Ведьма удовлетворённо кивнула, её бесцветные глаза закрылись.

— Теперь иди. И не возвращайся, если не сумеешь защититься.