Защита

Мой университет — холодный, бетонно-кафельный. В нём вечно сквозняки, вечно пыль на лестничных пролётах, и от толкания тяжёлых дверей у меня саднит плечо. Мой университет — как старый ботинок, местами он страшен, местами натирает до крови, но в нём продавлена небольшая ямка специально под меня, и в этой ямке мне уютно хоть изредка.

Я люблю его, но по большей части в нём холодно и бесприютно. На каждом подоконнике, в самом дальнем закутке библиотеки и даже в собственной коллекционной тебя достанут, вытащат, выволокут на свет, как таракана из-под шкафа, и спросят за всё.

Сначала ты умоляешь университет: «Не прогоняй меня. Позволь просто быть здесь». Потом ты говоришь ему: «Я от тебя ухожу». И между первым и вторым — интервал не больше секунды. Но на самом деле ты никогда от него не уйдёшь, потому что университет у тебя в голове, ты смотришь на мир глазами университета, ты сходишь с ума по запаху его пыли. Ни один оргазм в мире, ни одно самое великолепное блюдо не доставит тебе столько удовольствия, сколько может принесли крохотная скорчившаяся на ржавой булавке муха.

Я плелась следом за Оппонентам по узким лестницам и коридорам, заваленным коробками. Потом толкала плечом тяжёлые двери в переходах между факультетами, потом смотрела на свою тень на крашеных стенах.

Мы прошли мимо выцветшего плаката с мускулистым молодым человеком: «Товарищ, двигай науку…» Пылевые смерчики вздымались под ногами. И я не сразу сообразила, куда попала. А когда сообразила, задумалась, был ли Совет вообще, или только померещился.

На площадке между деканатовскими колоннами, рядом с доской объявлений, стояли Аша и Галка. Они обернулись на меня и уставились, как будто увидели привидение. Ещё бы, вид у меня был — тот ещё. А они вот были относительно чистые, пусть и не такие прилизанные, как Малина.

Я оглянулась: пространство за колоннами укрывала темнота, и Оппонент исчез, как будто растворился в ней.

— Ты что опять натворила? — выдохнула Аша и уставилась на меч. — Я так и знала, что нельзя оставлять тебя одну. Ты же весь университет опозорила. Что про нас теперь подумают?

Отличное дело. «Туман, давай украдём ключ у Шефа и залезем в запретную секцию». Потом мы бросим всё и потащимся в этот призрачный, мифической Совет. Может, стоило сразу — в кабинет к ректору и устроить там небольшой юбилейчик моих достижений? Почему творим ерунду мы всегда вместе, а вот в кровище и грязи почему-то оказываюсь я одна, а они только делают возмущённые лица?

— Я ничего не творила. Там была Претендентка, потом дверь пришлось вышибать, потому что выхода не было. Потом Шеф, очереди эти. А потом Совету не понравилось всё, что я делаю. Ну не знаю я, как надо было проходить.

И тут я выслушала от них всё. Про дверь в мужской душевой. Они смеялись надо мной.

— Туман, ты правда вышибла дверь в душевой?

— Она не открывалась. Я нашла ключ, но она не открывалась. — Ушибленное плечо до сих пор ныло. Я пыталась оправдаться до тех пор, пока Аша не схватилась за живот.

— Ой, не могу! Замолчи, а то я напополам порвусь от смеха.

Галка снисходительно улыбнулся и похлопал меня по плечу. Терпеть не могу, когда они обращаются со мной как с младшенькой, тупенькой и криворукой.

— Ты разве не знаешь, что в мужской душевой тоже есть выход? Пожарный. Коридор ведёт на географический факультет, поэтому географы всегда очередь первыми занимают.

— Откуда я могла знать? Я же по мужским душевым не шатаюсь.

— И что тебе помешало проверить? Открою тебе секрет, там в этот момент никто не мылся!

Моему лицу сделалось очень горячо, я схватилась ладонями за щёки, чтобы не поджечь ими всё вокруг.

— Потому что это… мужская душевая! — Сказанное подразумевалось само собой, но Аша почему-то захрипела от смеха. Я испугалась, что она умирает. Вот-вот умрёт.

— И ты боялась, — Аша сделала паузы, чтобы вдохнуть, просмеяться и вытереть слёзы, — увидеть там что-нибудь такое, что не сможешь удержать свой естествоиспытательский интерес?

Они сказали мне, что с чудовищем на кафедре можно вообще не драться, а вежливо попросить у него выдать пропуск. И, если совсем честно, это было не чудовище.

— Вечно ты всё видишь в чёрном цвете, Туман. Тамара Петровка немного похожа на печёное яблоко, конечно, но чудовище — это слишком. Она бы обиделась.

Про сквозняки, которые гуляют под ногами у всех в очереди, нужно только выловить нужный и попросить об одолжении. Он сам проскользнёт в нужную щель и притащит все документы. Про то, как улыбаться Секретарю. Про то, что бороться с Шефом не нужно, а просто вытерпеть три его визита, и он сам откроет замок. А Чёрного Оппонента они не видели вообще — Галка намекнул, что мне померещилось с перепугу — у них Оппоненты были люди как люди. Взяли за ручку и проводили, куда положено.

Я сползла по колонне на пол и спрятала лицо в перекрестье рук.

— Ладно тебе, — протянул откуда-то сверху Галка. — Не расстраивайся. Может, не всё ещё потеряно. Ты отдохни, успокойся. В душ вот сходи. Времени у нас есть немного. Нужно дожидаться решения Совета. Ты на доску поглядывай, они вывесят объявление.

— Можешь даже в мужской душ сходить, — хмыкнула Аша и спохватилась: — Я тебе сейчас рубашку принесу. Она старая, немного заплатанная, но всё-таки лучше, чем твоё вот это.

Пока Аша бегала за рубашкой, я подпирала собой колонну под бдительным присмотром Галки. Меч лежал у меня на коленях. Если бы не он, я бы даже поверила, что Совет мне померещился.

Когда я уходила, Галка сказал Аше:

— Давай сначала есть, а потом — спать?

Судя по звуку, она хлопнула его по плечу:

— Знаешь, за что я тебя люблю? У тебя всегда есть чёткий план действий.

В одном из полутёмных коридоров эхо донесло до меня ругательные голоса. Университетское эхо любит кривляться, и голоса меняет до неузнаваемости, но было совершенно ясно, что один из них — истерически-женский. Он срывается на слёзы. Второй — поспокойнее, но тоже приобретает нервные нотки.

В другой раз я бы обошла парочку за три перехода, но сегодня у меня не было сил. И мне оказалось даже всё равно, что это — Малина и Свет. Стоило мне добраться до конца коридора, как их ссора изошла на примирение. Как только они меня заметили — обернулись. Руки Света улеглись ей на плечи. У Малины задёргался уголок рта. Она могла бы мне сказать: «Не думай, что я тебе чем-то обязана теперь». Но я прошла слишком быстро — она только рот открыла и тут же захлопнула.

Зеркало в душевой было одно на всех, навечно запотевшее и бледное, но я отражалась в нём с ног до головы. Взгляду не за что было зацепиться. Как там пишут в романах? Волосы, губы, ключицы? Ничего особенного. Рёбра торчат. Волосы слиплись, но они у меня, в общем-то, всегда примерно такие.

Если меня отмыть и переодеть, ничего не изменится. Будет всё та же вечно неправильная Туман.

Я на всякий случай заглянула в дальнюю кабинку: не было там никаких кровавых следов. Зашла в соседнюю и поставила меч в угол, рядом с мыльницей, чтобы всё время на него любоваться. Отвернула кран на полную мощность — из него потекла тонкая ржавая струйка. Родной университет.

Ну вот и всё. Вода уносила в сток обрывки воспоминаний вместе с моими засохшими эритроцитами. Совет выпроводил меня, сдал обратно в университет, с рук на руки: «Разбирайтесь сами со своими монстрами». Что ему мои глупые угрозы? Я кругом неправа. Как ещё мне извернуться, чтобы ему угодить?

Я ушла из университета, громко хлопнув дверью, а вернулась, вжав голову в плечи. Но это ничего. Галка ничего не скажет из вежливости, Аша ничего не скажет, потому что пожалеет меня, Свет ничего не скажет, потому что занят Малиной, а Шеф просто ничего не скажет. Он уже достаточно разочаровался.

Но это тоже — ничего.

Я размахнулась и засадила кулаком по стене. Двинула так, что сшибла костяшки пальцев. Между указательным и средним тут же вспухла шишка. Если на кафеле душевой до сих пор не было кровоподтёков, то теперь они появились.

За шумом крови в ушах я не сразу услышала, что в дверь кабинки тихонько царапают. Замерла: нет, не послышалось. В дверь настойчиво скреблись.

— Занято! — рявкнула я, не оборачиваясь. Запоздало возненавидела прошлого ректора за то, что приказал свинтить щеколды. Стой теперь и размышляй, кому срочно понадобилось вломиться в единственную занятую кабинку. Тут-то мне было всё равно, кого ненавидеть, можно и ректора, раз под руку попался.

Тихо прошуршали к выходу шаги незадачливого визитёра. Я дождалась, когда закроется дверь в коридор, и выбралась. Вытиралась и одевалась в общей сложности секунд десять. С волос ещё текла вода, когда я села на лавку для ожидающих.

В карманах мы всегда носили клочки бумаги и обломки карандашей. У меня в джинсах могло скопиться такого добра на небольшой канцелярский магазин, жаль только, в Совете всё отобрали. В кармане Ашиной рубашки нашёлся такой же набор. Я расправила бумагу на колене, почесала карандашом в затылке.

Линии получались кривыми. Карандаш дырявил бумагу, к тому же ныла рассаженная об стену рука. Я чертила три раза, и каждый раз в ярости зачёркивала нарисованное. То, что так легко и просто вышло из-под карандаша на стене в коридоре с очередью, я не могла повторить даже примерно. Ветви эволюционного древа торчали во все стороны, как прутья старого веника.

Я скомкала бумажку и отправила в дальний угол. Туда же полетел и карандаш.

Потом я бесцельно бродила по безлюдным коридорам университета, закупоренная в своём ожидании, как в коконе. Старалась не забредать на обитаемые перекрёстки. В библиотеку и столовую тоже не заходила: в первой опасалась общества мёртвых авторов, во второй не хотела сталкиваться с себе подобными. В голове шумело громче, чем обычно, и все связные мысли разбегались от этого шума. Голоса Света и Малины гонялись за мной по коридорам, и сколько бы я ни сворачивала, они всё равно оказывались впереди.

Напрасно я делала вид, что жива и здорова. Любое притворство обречено на провал. Мелькнула мысль отправиться в медблок и наговорить там на неделю больничного. Они-то напичкают меня таблетками и постельным режимом, им всё равно, только что это даст? Промедление. Небольшую отсрочку большого позора. Всё равно коленки дрожали от слабости, в желудке было пронзительно пусто, и в голове стоял такой гул, что мне не выкарабкаться из него.

В кабинке туалета я сползла на пол рядом с дверью. И уже собиралась разрыдаться, но тут дверь уборной скрипнула. Я могла бы поверить в случайный сквозняк, но сквозняк не может стучать каблуками по кафелю. Рыдать резко перехотелось.

Я ждала, когда хлопнет дверца соседней кабинки, или польётся вода в умывальнике, но ничего подобного. Шаги всё приближались, потом вдруг утихли прямо перед моей дверью. Дверцы кабинок продолжались от пола до потолка, и не оставалось ни единой щели, чтобы подсмотреть. С другой стороны, пришелец не видел меня, и — я надеялась — и не слышал.

В дверь тихонько поскреблись. Может, показалось? Нет, поскреблись снова, и теперь — именно в мою дверь. Я ощутила прикосновения с её обратной стороны. Словно кто-то пытался процарапать мой кокон. Я перестала дышать и закрыла глаза.

Меня не видно. Не видно и не слышно. Меня вообще тут нет.

Шаги снова зазвучали, теперь в обратном направлении, коротко взвыла автоматическая сушилка для рук, и опять хлопнула дверь. Подождав для надёжности ещё с полминуты, я повернула задвижку и выглянула наружу.

В кафельной комнате было пусто, только мигала старая лампа над раковиной. И на полу, у моих ног, лежала «Зоологическая систематика» Майра. Меня согнуло пополам прямо на кафеле. Судорога прошлась по позвоночнику. Как будто со стороны я услышала, как скрипят мои зубы.

В душевой опять было пусто. Я бросила меч на скамейку для ожидающих, книжку Майра сунула повыше, чтобы не намокла в случае чего. Быстро, пока спазмы не вернулись, отыскала в дальнем углу палку от швабры, просунула её в ручку двери. Подумала, выбросила гнилую деревяшку и вернула на её место меч. Включила воду в кабинках, чтобы заглушить остальные звуки.

В голове шумело и колотилось, в груди поселился комок из ржавых булавок. Я катала его туда-сюда по горлу, а он кололся. Нормальный симбиоз — энтомолог и булавки. У стены ещё валялся огрызок карандаша, я подняла его, попробовала рисовать на кафеле, но сразу поняла — не то. Жаль, тут поблизости не было склада — секции одиннадцать — икс, где хранились пишущие приспособления. Только я бы всё равно не успела в него заскочить до следующей судороги.

Я боялась, что свалюсь без сознания и раскрою голову об кафельный пол, потому пережидала приступ, стоя на коленях и почти не дыша. В свете запотевших неоновых ламп кафельная стена была передо мной, как холст. Шум в голове чуть поутих, разбавленный шумом воды из кранов. Как будто отодвинулась занавесь. Там, за шумом, в моей голове, хранилось прекрасное, великое древо. И оно просилось наружу.

— Ну давай. Как будто комарик укусит, — усмехнулась я самой себе и провела пальцем по лезвию меча.

Ствол дерева растёкся по кафелю, сразу сделался мохнатым от срывающихся капель крови. Я рисовала, судорожно высчитывала ветви и снова рисовала. Старалась не дышать, чтобы не спугнуть озарение. Руки тряслись так, что половина ветвей выходила пунктирной, но они тут же оживали и срастались. Узлы между ними прорастали тонкими ложноножками.

В затылке привычно ломило, в глазах привычно двоилось. Я рвалась через шум и полумрак, выхватывала кусочек за кусочком и изображала их на стене. Потухла одна из ламп — прямо над моей головой. Я заморгала, помотала головой, но тут же отшвырнула от себя мысль о ней и снова вцепилась в древо.

В дверь снаружи ударили. Ну вот и началось. Я коротко рассмеялась.

— Занято!

Ударили ещё раз. Была бы там ручка от швабры — она бы уже треснула, но меч держался молодцом.

— Давайте, — подумала я, — начинайте обещать мне следующий уровень, степень, почести и уважение. Пора уже.

Сил на то, чтобы произносить торжественные речи, не было, но я старалась думать их как можно громче. Стена под моими руками выгнулась линзой и толкнула меня на пол. Её колотило как в припадке, мелкие капли крови летели во все стороны, но древо уже вросло в стену корнями, оно уже оплетало ветвями верхние трубы. Сбросить его не получалось.

Я пробежалась к мечу — два шага туда, два шага обратно — порезала средний и безымянный пальцы. Знала, что не хватит. Но боли не было, только кровь. От усилий тошнило, словно я перетаскивала мешки с цементом, а я всего лишь рисовала на кафеле тонкие ветви. Выуживала их из темноты небытия и рисовала. Проверяла вероятности и рисовала.

И каждой новой ветвью дерево впивалось в кафель. Над моей головой оно распускалось такими соцветиями, просчитать которые я не смогла бы за целую жизнь. Оно вырастало само.

Комнату уродовали снаружи, как будто я сидела в картонной коробке, которую лупили молотком. С полка летела бетонная крошка. Она лезла в глаза, в рот. Забилась в судороге и потухла ещё одна лампа. Через щели в двери в душевую прорвался яркий свет. Я видела его, даже не оборачиваясь.

Они ничего не обещали в этот раз. Я подумала об этом мельком, когда переводила дыхание, сидя на полу. Ржавая вода поднялась до щиколоток и норовила влезть вверх по стене, наплевав на гравитацию. В тех местах, куда вода дотягивалась, кровавое дерево бледнело, но проступало снова, как только вода отступала. Ржавые ложноножки карабкались вверх по моим джинсам. Я не тратила время, чтобы сбрасывать их.

Лезьте, гады, пока можете. Недолго вам осталось.

— Всё, — сказал, наконец, динамик в коридоре, — ты труп. Ты мертвее всех мёртвых. Мы пожалели тебя в первый раз, но ты не оправдала ожиданий.

Разлетелась осколками последняя лампа. Я дорисовывала в кромешной темноте, сидя на полу. Спина болела, постоянно вытянутые руки онемели. Последний узел я выводила уже в полубессознательном состоянии. Знала, что допишу и свалюсь. Дописала — и свалилась.