- 4 -

Утро застало нас на кафедре. Я выпила три чашки кофе, но всё равно тянуло прилечь на стол, рядом с микроскопом. Хоть на минутку. Просто закрыть глаза и тут же открыть. Голос Аши изошёл на убаюкивающие ноты.

Во сне я увидела, как открывается дверь кафедры и входит Шеф. Оранжевые блики ярко горят в его очках. Он произносит:

— Господа аспиранты, я такого от вас не ожидал.

Я вздрогнула и проснулась. Истерически скрипнул мой старый стул. Листки бумаги полетели в разные стороны, туда же покатились карандаши. Пока я ловила карандаши, Аша замолчала. Пальцы не слушались — я бесполезно шарила под столом. Именно так — стоя на коленях, прямо на полу, — я услышала, как поскрипывают половицы в коридоре. Потом открылась дверь кафедры, и на пороге появился Шеф.

— Господа аспиранты, доброе утро. Рад видеть вас на рабочих местах.

Глядя на него из-под стола, я пыталась понять: знает или нет? Или просто тянет время, ждёт, когда мы расслабимся, чтобы подловить половчее?

Ключ лежал на верхней полке, в самом дальнем шкафу, в моей коллекционной. Вернуть его я, конечно, не успела, но ведь прошла всего одна ночь. Глупо думать, что Шеф каждое утро между завтраком и визитом на кафедру, проверяет эту коробку. Но вдруг ему именно сегодня захотелось проверить.

Шеф скользнул взглядом по книжным полкам, вынул второй том определителя перепончатокрылых. Чуть дольше, чем нужно, он смотрел на меня. Может, потому что я никак не могла заставить себя вылезти из-под стола.

— Туман, ты плохо выглядишь. Стоит заняться утренней гимнастикой. Для настоящего ученого очень важна дисциплина. Пропустишь пару актуальных статей — и всё, ты в арьерсцене.

— Да, Шеф, вы правы. — Я готова была прямо сейчас бежать спортзал, лишь бы он больше на меня не смотрел.

— Сегодня недосмотришь, завтра недосчитаешь, и через месяц уже перестанешь понимать, что происходит в науке. Учти это.

— Да, Шеф.

Всегда подозревала, что он ко мне придирается. Хорошенькое дело — не спали вместе, а плохо выгляжу только я. Сходить что ли вместо спортзала за четвёртой чашкой кофе?

У дверей он обернулся.

— Не забывайте, сегодня к вечеру нужно сдать тезисы для сборника. Работайте.

Дверь захлопнулась. Аша шумно выдохнула. Она, как сдувшийся воздушный шар, спикировала на стул и поболтала в воздухе лёгкими ногами.

— Как думаете, пронесло?

— Рано говорить, — резонно заметил Галка.

— Нет, ну сейчас-то пронесло? — Тон Аши дотянулся до опасных высот.

— Помолчите, — потребовала я. Каждое их слово больно било в мою пустую и гулкую черепную коробку. — Галка, я, может, и тупая, но объясни мне. Почему мы не могли просто подойти к Шефу и попросить у него новую тему для тебя? Хочешь сказать, он специально…

Аша сверлила меня таким взглядом, что я предпочла замолкнуть. Поднялась — под ногой хрустнул карандаш. Я переложила листы из стопки в стопку и принялась перекладывать снова, когда Галка сказал:

— Туман, знаешь, я не могу сейчас объяснить тебе всего. Только пойми, Шеф не всегда бывает прав.

Я дёрнулась, так что аккуратная стопка завалилась на бок. Ножки стула заскрипели по полу.

— Как это — Шеф не всегда прав? Ты что, вообще уже?

Аша сердито дёрнула Галку за рукав, но он не обернулся — всё ещё смотрел на меня, упираясь подбородком в спинку стула.

— Ты потом сама поймёшь. Он…

— Не говори при мне такие вещи! — Я была нервная от недосыпа или ещё от чего. Ножки стула снова заскрипели. Я задвинула стул по самое «не могу» и уткнулась взглядом в пустой лист. Галка подождал — я ощущала на себе его печальный взгляд — и тоже отвернулся к книжкам. Больше мы не сказали друг другу ни слова.

Весь день было не до тезисов. Я думала со скоростью одна мысль в час, а писала и то медленнее. Малину я видела всего раз — на обеде, в столовой. Малина бросила на меня невидящий взгляд и привычно не поздоровалась. Они с Рушью весело болтали в очереди за раздачу, а я издевалась над разваренной макарониной, пыталась целиком надеть на один зубчик вилки. В горло ничего не лезло.

После обеда я кое-как домучила тезисы и, даже не перечитывая, потащила их сдавать. На площадке перед деканатом остановилась, уставившись на доску объявлений. Если бы кто-то видел меня со стороны, он бы наверняка удивился, зачем так долго изучать график выдачи талонов на питание.

Что-то было не так. В такое время университет ещё гудел шагами на лестничных пролётах и голосами в коридорах. Ещё были распахнуты двери многих комнат. Сейчас университет стоял глухой и слепой, и даже сквозняки боялись нарушить его жуткое молчание.

На лестнице послышался шум. Я стояла под светом деканатовской лампы, не замечая, как комкаю в руках свеженаписанные тезисы. Синяя паста расплывалась во вспотевшей ладони. Из-за поворота лестницы показалась Сю — научная руководительница микробиологов.

Она была живая и кругленькая, похожая на ртутный шарик, всегда смешно взлохмаченная, всегда — в белом халате, который казался не просто одеждой — частью её существа. Следом за Сю по лестнице шёл ещё кто-то.

Я обмерла. Не то, чтобы Сю никогда не поднималась на наш этаж — это, конечно, было не запрещено уставом. Но по решительному выражению её лица я поняла — это конец. Мелькнула паническая мысль: бежать. Но куда я сбегу из университета? Вместо этого я попятилась к стенке и вжалась в неё спиной. Сю мазнула по мне презрительным взглядом, вздёрнула подбородок и, не стучась, вломилась в кабинет Шефа. Малина прошуршала следом — только мелькнула пола белого халата.

Нужно было идти на кафедру, предупредить Ашу с Галкой, но я никак не могла оторвать себя от стены. Тезисы спорхнули на пол и остались там лежать. Мои вымученные тезисы. Скоро их подхватят сквозняки и утащат в тёмный угол, но мне уже будет всё равно.

Добравшись всё-таки до кафедры, я опустилась на стул и продолжила смотреть в одну точку. Хоть особо шума я не создала, Аша и Галка всё равно замолчали и уставились на меня. Оба сразу.

— Всё, — сказала я им, и вышло ничуть не патетично. Жалко вышло, глупо как-то, убого. Герой героем, а торжественные речи мне никогда не удавались. — Сейчас пригласят на заседание кафедры.

И пригласили — вошла женщина-секретарь, с оточенным карандашом наперевес. Глянула поверх наших голов.

— Аудитория два-восемьдесят два. Заседание начнётся через пять минут.

Никто не ждал пять минут. Никто не строил планов отступления. Мы знали, что никаких планов быть не может. Мы даже двумя словами не перекинулись по дороге. Я задержалась в коллекционной, чтобы встать на стул. Просто достала коробку с самой верхней полки и ключ положила в карман. Верну заодно. В любом случае — это конец.

В крошечной аудитории мы расселись как обычно: Галка с Ашей на третьем, последнем ряду, я — на первой парте, той, что ближе к двери. Не поднимая глаз, вошла Малина. Её щеки ярко пылали, как будто она переборщила с косметикой. Она обошла парты по кругу, забилась на второй ряд, в противоположной стороне от меня. Голову так и не подняла.

Дробно отчеканила шаги женщина-секретарь, села на стол рядом с трибуной. Влетела Сю и, возмущённо фыркнув, выскочила в коридор. Как будто ей от одного нашего вида сделалось плохо. Наконец, явился Шеф. Сю пригладила растрёпанные волосы и устроилась по правую руку от секретаря.

Я с тоской посмотрела на закрытую дверь. Шеф не сел. Он глянул на нас поверх очков. Поджал губы. Он был в торжественно-белом костюме — на моей памяти такое случалось всего раз. В тот день отчислили Агнессу. Агнесса была старше меня на два года, я почти не знала её, но если в университете кого-то отчисляют, ты не можешь быть безразличен. Ты всегда пробуешь поставить себя на место отчисленного.

Три бледно-голубые бабочки за стеклом — вот и всё, что осталось от Агнессы.

Я увидела вдруг, что глаза Шефа глубоко запали и губы стали совсем бледными. Он по-прежнему держал спину прямо, но плечи опустились, как будто от тяжёлого груза. Волосы на затылке намокли и взъерошились. Но голос — голос остался прежним. Если бы этот голос приказал мне: «Заберись на крышу и прыгни», я бы прыгнула. Без вопросов.

— Может, кто-нибудь из вас хочет начать? Или предоставите эту честь мне?

Стало тихо. Замолчали университетские сквозняки. Притихла вода в трубах. Остановились часы над деканатом.

Начинать никто не хотел. Запоздало я подумала, что, может, и имело смысл сочинить речь по всем законам риторики и перехватить слово, прежде чем на наши несчастные головы посыплются обвинения. Но теперь — поздно барахтаться. Идём ко дну.

— Что же, — Шеф отвернулся к тому месту, где когда-то было окно, а теперь громоздился металлический щит. В свете электрических ламп мне почудилось, что его глаза за стёклами очков влажно блестят. — Начну я. Сегодня моя коллега, — Сю важно кивнула, — обнаружила у своего аспиранта листы диссертации. На этих листах был штамп закрытой секции. Вряд ли вы были в курсе, но на всех библиотечных изданиях стоят особые знаки. Разглядеть их у вас вряд ли получится.

Шеф выразительно постучал пальцам по дужке очков. Сю опять кивнула. Моё сердце пропустило удар. Так глупо проколоться. Нежели Галка ничего не знал об этом? Или в суматохе позабыл сказать Малине? Она тоже хороша, в первый же день после похода подсовывать Сю готовую диссертацию. Тут и без невидимых знаков догадаться недолго. Подождала бы полгодика что ли. Сделала вид, что на самом деле пишет.

— Потому имело смысл сначала переписать всё украденное своей рукой. — Шеф как будто прочитал мои мысли. Я ощутила, что катастрофически краснею и уставилась в парту. Он остановил взгляд на Малине, но бесполезно — она головы не поднимала. — Но вот что обиднее всего: среди нарушителей было трое моих учеников. Это ведь, господа, не просто хулиганство. Это уже преступный сговор. Или вы решили угробить репутацию кафедры раз и навсегда? Что же я сделал вам такого, чем обделил? С завидным упорством вы трое прокладываете себе дорогу к отчислению. Туман, может, ты расскажешь мне?

Как чуть что, сразу — Туман. Хотела бы я посмотреть, что скажут на моём месте Галка с Ашей, так ведь нет. Можно было спрятаться за ладонями и притвориться невидимкой, как Малина, но это уже было выше моих сил. Я встала.

— Я хочу объяснить. Мы ничего не крали в закрытой секции. Мы пошли туда совсем по другой причине. — Я подняла голову, потому что от скрюченной позы начинало ломить в затылке. Шеф смотрел на меня, не торопил, не кричал. Ждал, что я скажу. — Мы хотели найти новую тему для Галки. Вот и всё.

Почему-то я была свято уверена, что такое признание снимет с нас примерно половину вины. Ведь тема — это не украденная статья, не книга, которую ты на самом деле не написал — это просто тема, сочетание слов, карточка без алой печати — разорви и выброси.

Шеф смотрел на меня, не отрываясь, и я поняла, что вина не снята.

— Вы хотели найти новую тему? Я правильно понимаю, Галку не устраивала прошлая тема, и вы, втайне от меня, решили выбрать новую? Получше той, которую ему одобрил научный руководитель? Так, Туман, я всё правильно понял? И чем же тебе не угодила твоя прежняя тема, Галка?

Лучше бы мне сразу оторвать себе язык, рот зашить грубой ниткой и спрятаться под партой на веки вечные. Вместе с тем, как горячая краска хлынула мне в лицо, я зажмурилась от злости. Почему Галка не предупредил меня? Почему мы не сообразили договориться, что будем говорить в случае поражения? Какого чёрта Малина именно сегодня подсунула Сю глупую краденую диссертацию?

— Туман сказала правду, — Галка поднялся. — Она не виновата. Это я всех подговорил. Необдуманно и подло с моей стороны. Моё эгоистичное желание взять другую тему появилось, вероятно, из-за моей слабохарактерности и трусости. Теперь я точно знаю, что это было ошибкой, решить, что в другой теме я смогу совершить значительный прорыв.

Шеф молчал. Оранжевые блики в стёклах его очков погасли. Чем дольше он думал, тем страшнее мне становилось.

— Я оценил, что ты принял на себя большую часть вины, — сказал Шеф. — Но это не оправдывает остальных. У них должны быть своё мнение и своя голова на плечах. Вы все прекрасно знали, что запрещено… кстати, как вы туда попали? У вас был ключ?

Мне стало плохо. На самом деле плохо, а не метафорически — мир поплыл перед глазами, руки и ноги ослабели, к горлу подступила тошнота. Ещё немного, и я бы точно грохнулась под парту. Обмануть не получится. Теперь-то Шеф проверит коробку.

Я приподнялась, просунула руку в карман. Ключ оказался на столе перед Шефом — такой блёклый и ржавый, что было странно, как он вообще умудрился стать причиной раздора.

Шеф кашлянул. Поднять ключ получилось не с первого раза — пальцы Шефа дрожали. Я не могла на это смотреть — отвернулась.

Скорее бы всё это закончилось. Я согласна по ночам переклеивать формуляры в библиотеке хоть полгода, лишь бы не видеть, как дрожат пальцы Шефа. Лучше бы он закричал что ли, обозвал бы меня как-нибудь. Как он обычно говорил, когда сердился: «Туман, ты — одна сплошная профанация».

Я готова была быть профанацией в квадрате или даже в кубе, лишь бы не видеть, как дрожат его пальцы.

— Оглашаю решение деканата, — сказала женщина-секретарь, не переставая строчить в протоколе. — Всем вышеперечисленным аспирантам вменяется в вину проникновение в закрытую секцию библиотеки. Вещи вышеперечисленных аспирантов должны быть досмотрены на предмет нахождения печатных материалов, вынесенных из секции. Любые украденные материалы будут конфискованы и уничтожены. Личные дела аспирантов передаются в ведение научных руководителей для вынесения наказаний. Решением деканата весь факультет будет отстранён от празднования Дня Науки. Подпись. Печать. Всё удобопонятно?

— Почему отстраняется весь факультет, если провинились только две кафедры? — вскрикнула Аша, вскакивая с места.

Это был пустой спор, бесполезное трепыхание. Деканат никогда не менял своих решений. Женщина-секретарь пропустила выпад мимо ушей.

— Это чтобы нас вдобавок все возненавидели, — сказала Аша уже в коридоре.

Мне было всё равно, кто и как нас возненавидит. Мне было плевать даже на обыск в комнатах: плавали, знаем. Ничего дельного они там, конечно, не найдут, хотя и неприятно, когда в твоих вещах копаются чужие руки. Меня больше беспокоило, что Шеф так и не проронил ни слова. Ожидание его решения было куда хуже, чем полгода за переклеиванием формуляров.

Шеф так и не вышел из кабинета. Ни к ужину, ни после того, как женщина-секретарь занесла ему протоколы с результатами обыска. Всё это время мы просидели на кафедре, за столом, глядя в выцветшую клеёнку. Закипел и остыл чайник, и снова закипел, но всё это казалось ненастоящим. Мы не могли даже читать.

Когда терпение иссякло, я вышла с кафедры и поплелась в коллекционную. Там горел свет — работники деканата забыли выключить, после того как вывернули наизнанку мои шкафы. На полу валялись расхристанные старые тетрадки — на одной из них отпечатался след чужой туфли — резной треугольник и дырка от тонкого каблука.

Коллекционная пахла чужими людьми: тонкими духами и табачным дымом, сургучом из канцелярии и чёрной копировальной бумагой, которую подкладывают под протоколы. Под моей ногой переломился карандаш — гадкий звук, ненавижу. Словно ломаются кости. Посидев с полминуты за рабочим столом, я поняла, что толку никакого не будет. Потому подхватила «Зоологическую систематику» со стола, куртку со спинки стула и вышла в коридор.

Университет уже погрузился в ночную апатию. Горели красные лампы над лестничными клетками, свет просачивался из-за кое-каких дверей, и гудели сквозняки. Дорога в корпус математиков заняла теперь куда больше времени, чем обычно. Я останавливалась перед каждой дверью: мне всё ещё чудился ржавый ключ и дрожащие пальцы Шефа, и я не знала, как объяснить — даже самой себе — зачем, ну зачем мы туда полезли.

Ведь правда — пошли бы Шефу, поговорили. Он бы сам помог Галке, выдал ему новую тему, или подсказал, что делать со старой. Шеф не бросил бы нас на произвол судьбы. А Галка сказал: «Шеф не всегда бывает прав». Как он мог? Как он вообще посмел такое брякнуть?

Дверь в комнату Света была как всегда приоткрыта. Я постучала по косяку, но ответа не дождалась и вошла. Свет посмотрел на меня удивлённо, даже оторвался от исписанных листков.

— Ты чего стучишь? Я уже подумал, кто-то чужой. Иди сюда.

С тех пор, как я вернулась, мы со Светом много ночей проводили вместе. У него в комнате был огромный шкаф, за которым мы стелили покрывало, настольную лампу-прищепку цепляли на дверцу шкафа и укрывались синим с бахромой пледом. Я обычно читала, Свет — что-то чертил в толстой старой тетрадке, исписанной наполовину. Мы сидели спина к спине, в лужице электрического света, шуршали страницами, проговаривали шёпотом строчки и формулы.

Мы почти никогда не говорили друг с другом. Не вспоминали о тех временах, когда он был заперт на минусовых этажах, а мне пришлось писать заявление ректору, чтобы Света освободили. Было много всего, и плохого, наверное, было больше. Но теперь…

Теперь мне было хорошо рядом со Светом. Рядом с ним я чувствовала себя чуть спокойнее, как будто во всём переменчивом университете нашлась самая крепкая, самая надёжная стена.

Я вошла, села на своё привычное место, только теперь спиной к шкафу. Я хотела рассказать Свету, как накатывается на университет что-то большое и тёмное, опасное, как цунами, неуправляемое, как тайфун. Смертельное. Свет смотрел с тревогой.

— Мгла, что с тобой?

Я усмехнулась этому прозвищу. Правда, веселья хватило ненадолго.

— Кажется, я совершила что-то очень плохое. То, что нельзя исправить.

Свет привычно нахмурился — на переносице собрались тонкие морщинки.

— Ты о чём?

Я бы досказала, я бы обязательно досказала, но в этот момент в дверь отчаянно заколотили.

— Да открыто же! — возмутился Свет. — Что с вами со всеми сегодня?

Конец фразы уже заглушил голос Аши:

— Туман у тебя? Её Шеф вызывает. У-у, ну я ведь говорила, чтобы ты сидела на кафедре!

Она ничего не объяснила, и тут же выскочила в коридор. Я понеслась за ней, успев только махнуть Свету на прощание:

— Я потом объясню.

На обратной дороге я выслушала от Аши всё, что она думала о моих самовольных отлучках. Я не обижалась. Аша злилась не на меня. Она злилась просто в пространство, а по головам получили те, кому не посчастливилось возникнуть поблизости.

Я влетела в кабинет Шефа, забыв постучать. Горела настольная лампа. Он горбился над письменным столом. Шеф медленно обернулся ко мне, словно не ожидал увидеть. Я топталась в проходе между шкафами и всеми силами показывала, что мне стыдно.

Сегодня в кабинете царила непривычная тишина — без шуршания тоненьких лапок за закрытыми дверцами шкафов. Я исподтишка взглянула на портреты великих учёных. Они смотрели мимо. На лице каждого было написано: «Мы знаем, что ты совершила, и мы тебя презираем». Шеф снял очки. Тонкая золотистая дужка указала мне на стул.

— Входи, Туман. Садись.

Гостевой стул, который обычно пылился в углу, теперь был придвинут к самому столу. Я села и оказалась так близко, что могла бы протянуть руку — и коснуться Шефа. И я увидела то, чего не могла увидеть вначале.

На столе у Шефа лежали мои тетрадки — четыре толстые тетради, которые я исписала и аккуратно сложила в ящик. Четыре тетради, в которых заключалась почти вся моя диссертация. Их, выходит, нашли в моём столе во время обыска и притащили Шефу.

Напряжённо отсчитывали время часы над деканатом. Секунды падали, как капли крови. Шеф сидел, закрыв глаза. Очки покачивались в его руке, подвешенные за одну дужку. По столу прыгали янтарные блики. Он вздрогнул, поморщился, как будто от боли.

— Туман, я вижу, что тебя подбили на этот поход. Жаль, что ты так легко попадаешь под влияние старших аспирантов. Они используют тебя в своих целях, а ты ведёшь себя, как ребёнок. Что не так с твоими идеалами, Туман? Я полагал, ты стремишься достичь успехов в науке. А ты… бегаешь по подвалам, ломаешь замки, нарушаешь правила. Куда это тебя приведёт?

Он поднял голову — проколол меня взглядом, как насекомое — булавкой. Я вжала голову в плечи, сжала ладони между коленями.

Я собиралась сказать ему: никто меня не подбивал. Это самостоятельное решение. Если бы я хотела бы отказаться — я бы отказалась. Это я такая плохая. Я открыла рот и тут же закрыла. Одна из тетрадей была раскрыта перед Шефом и при желании я даже могла бы увидеть, что написано на том самом развороте.

У меня плохой почерк. Размашистый, прыгучий. Сама я могу разобрать, только если помню, что писала. Выходит, Шеф весь день читал мои записи и дошёл до предпоследней главы. И он позвал меня вовсе не за тем, чтобы читать морали и декламировать устав университета. Всё, что я могла делать — кусать губы в ожидании его вердикта. У меня не было права слова.

Шеф перелистнул последнюю страницу и отодвинул тетрадь от себя.

— Туман, ты сама написала это?

Стопка из четырёх тетрадей выросла передо мной целым небоскрёбом, и я всерьёз не понимала, при чём тут мои каракули. Я ожидала совсем другого разговора. Пусть бы Шеф рассказал, что думает о моей бесхарактерности и умении вечно влипнуть в историю, а он почему-то вдруг решил заняться научными изысканиями.

— Ну да, я. Кто же ещё.

— Я имею в виду, ты не взяла их в закрытой секции?

Короткий смешок вырвался из моего рта, я испугалась и зажала рот ладонью.

— Конечно, нет. Я не вру! И я не брала ничего в запретной секции. Мы шли только за новой темой для Галки.

Шеф долго мерил меня взглядом сквозь оранжевые блики очков. Читал мысли, как будто они проступали прямо у меня на лбу. Я не сопротивлялась. Ничего такого не было в моих мыслях, что следовало бы скрывать. Теперь уже — ничего такого.

— Я вижу. Здесь нет библиотечной печати, — сказал он, переворачивая страницу за страницей. Бумага под его руками ласково шелестела. — Но ты ведь могла переписать всё набело?

Я сказала то, что он собирался услышать. Заученно повторила, как плохая актриса на сцене плохого театра.

— Я бы не успела переписать за одну ночь.

— Это верно.

Пытка недосказанностью выворачивала меня наизнанку. Я по-звериному чуяла: произошло что-то плохое, гораздо хуже, чем поход в запретную секцию и кража ключа. Но что? Неужели Шеф так разочаровался в моих способностях, прочитав рукописи?

— Скажу прямо, Туман. Дело вот в чём. Завтра утром тебя вызовут на комиссию и спросят, твои ли это записи или ты вынесла их из запретной секции. Это стандартная процедура. Но лучше для всех нас будет, если ты скажешь, что вынесла. Пусть ты любым волшебным образом умудрилась уничтожить печать библиотеки или переписать всё за одну ночь. Говори, что угодно. Ври им в глаза. Поверь мне, это необходимо.

Я схватила ртом воздух.

— Я не могу врать. У меня же отберут тетради! Их уничтожат. Как диссертацию Малины.

Шеф кивнул. В его понимании не существовало никакой трагедии. Существовало только моё упрямство, которое следовало переломить. Я уставилась на свои руки, сложенные на коленях. В кожу въелись синие чернила, ногти были коротко острижены. Джинсы — запачканы серой подвальной пылью. Это всё — в угоду науке. А вы попробуйте подцепить энтомологическую булавку длинным когтем.

Я столько времени положила на эти черновики, что сдаться сейчас означало бы предать себя саму.

— Понимаю твои терзания. — Шеф закрыл тетрадку и откинулся на спинку кресла. — Понимаю, что мои слова кажутся тебе бредом старого маразматика. Но вспомни, я никогда не желал тебе зла. И сейчас не желаю. Ваши с Галкой похождения — ерунда по сравнению с этим. Их мы как-нибудь замнём. Но теперь у нас есть проблемы посерьёзнее. Завтра утром ты предстанешь перед комиссией одна. Я не смогу пойти с тобой. Всего моего влияния не хватит, чтобы подействовать на комиссию. И тогда всё будет зависеть только от тебя. Ты сможешь сказать им, что украла тетрадки. Тогда они внесут запись о нарушении в твоё личное дело, тетрадки уничтожат, а тебя отпустят с миром.

Из меня рвался стон. Я схватилась за горло, чтобы не выпустить его. Судорожно втянула воздух. Шеф не отпускал моего взгляда.

— Или же ты сможешь сказать им, что записи твои. В этом случае я больше ничем не смогу тебе помочь.

«Расцепи зубы. Хорошо, если не можешь открыть рот и выдавить из себя что-нибудь вменяемое, то хотя бы кивни».

Я не кивнула. Поднялась, развернулась и вышла. Едва удержалась, чтобы не хлопнуть дверью.

На кафедре Аша копалась в ящике над столом и с торжественным видом выудила оттуда коробку печенья.

— Вот, на ужин не попали, так хоть с голоду не помрём.

Галка поднял голову от сложенных на столе рук. Чай в чашке перед ним стыл и подёргивался противной плёнкой.

— Туман, ну что он тебе сказал?

Я застыла в проёме между шкафами, как будто налетела на преграду. Уставилась на носки собственных кед. Великий Дарвин, как грязно! Пыль скоро эволюционирует в живых существ. Нужно обязательно помыть пол. Когда мы мыли его в последний раз? Наверняка весной. Три месяца тому назад.

— Ничего не сказал.

— Что, просто сидели и о погоде болтали? — Аша занесла печенье над чашкой и замерла. Край печенья отмок и плюхнулся в жидкость. По поверхности разошлись круги.

— Нет, мы поговорили о моих тетрадках. Их при обыске нашли.

Я села рядом с Ашей, пощёлкала пальцем по своей чашке — пустой, в неотмывающихся коричневых разводах. Никто не догадался налить чая мне. Словно я шла не к Шефу, а на войну. Словно я могла бы не вернуться.

Размокшее печенье, как каравелла, плавало в Ашиной чашке. Та гоняла печенье кончиком ложки и смотрела в стену. Там раньше висело расписание занятий, а теперь было пусто. Но Аша мерила взглядом пустую стену.

— Мне кажется, дело плохо. Он даже ссылать нас никуда не стал. Только вон с Туман о науке побеседовал, и всё. Чего это он, а?

Тогда я сказала ещё раз:

— Меня завтра вызывают на комиссию. У меня в столе нашли тетрадки. И теперь хотят выяснить, сама ли я это всё написала. — Я поднялась и упёрлась руками в спинку стула, так что спинка хрустнула.

Галка заметно дёрнулся и отвёл глаза. Другой раз я не придала бы этому значения. Галка на то и Галка, чтобы дёргаться, теребить бородку и смотреть мимо, но сейчас по кафедре как будто разлили бензин. Искра — и всё вспыхнуло.

— В чём дело?

Аша заинтересованно посмотрела на меня. Я знала, что нужно остановиться. Тот самый противный внутренний голосок, который требовал разжать зубы в кабинете Шефа, умолял меня закрыть рот сейчас. Но я уже не могла. Я вцепилась Галке в плечо.

— В чём дело, я спрашиваю? Ты знаешь, зачем это? Что за комиссия такая?

— Ты чего? — осторожно поинтересовалась Аша и отцепила от Галки мои руки. — Успокойся. Ничего смертельного пока не произошло. Да не ори ты. Сейчас из деканата прибегут узнавать, кого мы опять убиваем.

Галка прикрыл лицо рукой — заслонился от меня, как от яркого света. Ничего я от него не добилась бы, даже если бы принялась колотить головой об стенку.

— Прибегут, давно пора, — буркнула я. Развернулась и нетвёрдыми шагами дошла до выхода. Хлопнуть дверью не получилось — дверь в последнее время заедало.