Да благослови нашу любовь / Вербовая Ольга

Закончив плести косу, Варя завязала бантиком ленту и взглянула на себя в зеркало. Прав был Глеб, когда говорил, что белый цвет ей очень к лицу.

При мысли о женихе сердце девушки забилось часто-часто. Какой он всё-таки милый и славный! Как сияют его большие глаза! А какие у него губы! Век бы их целовать и целовать, не отрываясь. А как говорить станет — заслушаешься. Что ни день — историю любопытную рассказывает. То о предках далёких поведает, что жили ещё до Третьей мировой. Будто города они строили, землю сплошным серым камнем покрывали. А в городах этих дома стояли высокие-превысокие, выше, нежели сосны в лесу за околицей. А между домами этими по дорогам повозки без лошадей ездили. Да так быстро, что самый быстроногий конь за ними бы не угнался. То про далёкие звёзды речь заведёт, будто не маленькие они вовсе, а огромные пылающие шары. И Солнце наше — такой же шар, вокруг него Земля вертится. А то возьмёт да скажет, будто те, кто белые ленточки носили, отродясь лукавому не поклонялись и кровушки младенцев не выпивали. Да и Третью мировую вовсе не они начали, а правитель одной земли заморской, что в своей вере до безумия дошёл.

Поначалу пугали Варю его речи вольные.

— Берегись, Глебушка, — говорила она. — Услышит Боженька, накажет.

Даром, что ли, отец Александр говорит, что нет большего греха, чем вольнодумство?

— А на что ж нам тогда Господь разум даёт? — вопрошал Глеб.

Задумалась тогда Варя да ничего не ответила.

А вчера так и вовсе осмелился Глеб прямо в церкви при всём честном народе сказать, что, мол, не место в храме портретам Президента, а тем паче, что не по правде он землёю нашей правит, ибо сам народ должен правителей себе выбирать. Ох, как разозлился отец Александр, крепко разозлился.

— Твоими устами глаголет Сатана! — кричал он так, словно в него самого бес вселился.

А после, обратившись к прихожанам, добавил, что отныне всякий, кто заговорит с Глебом да подаст ему руку, да будет проклят Богом.

Деревенские как услышали, в испуге отвернулись — не то что слово сказать, взгляд на него кинуть боятся, а то как бы Боженьку не прогневить.

Поглядел на них Глеб с горечью. На молодцев, с которыми с малолетства в казаков-разбойников играл, на соседушек, что к его матушке на чай заходили, на кумовьёв, что его крестили. А они его словно и не замечают.

Стояла Варя, не ведала, что ей делать. И Бога прогневить боязно, и смотреть, как любимый стоит один-одинёшенек, всеми покинутый, тоже невмочь.

А как взглянул на неё Глеб — так, словно спрашивал: «Неужели и ты, Варенька?», тут уж не выдержало её сердце девичье. Вышла она из толпы, обе руки к нему протянула.

— Я люблю тебя, Глебушка!

Ух как зароптала толпа, как зашикала! Соседушки косились не по-доброму, шептались: мол, околдовал Глеб девку, не иначе, зельем ведьминым опоил, чарами лукавыми заворожил, того гляди, совсем собьёт с пути праведного. Батюшка родной поглядел сурово, матушка отцу Александру в ноги бросилась: помилуй, святой отец, дочь мою неразумную, молода ещё, не ведает, что творит.

Смиловался отец Александр:

— Так и быть, прощу, коли Варя здесь же, при всём народе сорок раз «Отче наш» прочитает.

Что было делать — прочитала Варя. Простил на первый раз, сказал: ступай домой, дочь моя, молись о прощении своих грехов.

Варя молилась, да только не о том. Все молитвы её словами заканчивались: «Не остави, Господи, раба своего Глеба, яко же и я его не оставлю. Да благослови нашу любовь. Аминь».

На минутку ей даже боязно стало: а вдруг и впрямь проклянёт?

«Да полно, — подумалось ей. — Как может проклясть за любовь Тот, кто сам есть Любовь?»

С этими мыслями девушка заплела аметистовые волосы в косы и на других двух головах, цокая копытами, вышла из дома и помчалась к речке, заметая следы пышным хвостом. Глеб, наверное, уже ждёт её там.