Белая птица / Вербовая Ольга

***

Давно это было иль недавно, правда это иль вымысел — никому не ведомо. Рассказывают: возвращался как-то князь Любомир из похода дальнего да случалось ему тогда ехать через лес тёмный да зловещий. Повстречались ему там разбойники, что тащили за косу девицу младую. Та кричала, пыталась высвободиться, да куда там! Разбойников-то много, у каждого сабля кривая.

Князь был нрава бесстрашного — слез с коня, обнажил меч да один против десятерых в схватку вступил. Половину мечом порубил, другая в бегство обратилася. Самому князю руку саблей оцарапали.

Девица со страху ни живая, ни мёртвая была. А опомнилась малость — князю в ноги кинулась:

— Благодарствую, князь, храни тебя солнце ясное! Спас ты мою честь девичью! За это, как будет тебе грозить опасность смертная, прилетит к тебе птица белая да из беды лихой вызволит.

— Ну что ж, девица красная, — улыбнулся в ответ князь. — Благодарствую за доброту твою!

После вскочил он на коня да поехал своей дорогой. О девице и речах её странных он вскоре и думать забыл.

***

А дела в том царстве-государстве творились неспокойные. Как вернулся Любомир в терем свой, так и узнал, что старый царь почил, оставив своего сына Феропонта наследником единственным. Только вдруг откуда ни возьмись незнакомец появился — Платоном, старшим царевичем себя величает.

— Так помер ведь Платон-царевич! — удивился князь. — Пяти лет отроду был, когда его лютая хворь сгубила.

— Вот и люди говорят о том же. Самозванец он. Да и на государя покойного нисколько не похожий. Только бояре-то его признали. Видать, золота-серебра им посулил. Феропонта-царевича велел в темницу заточить. Да пригрозил: попытается кто освободить несчастного — не жить бедному царевичу!

Только не думал народ безмолвствовать — решено было на площади на вече собраться, потребовать, дабы убирался самозванец подобру-поздорову.

Как узнала матушка-княгиня, что её сын тоже на вече собирается, стала его уговаривать:

— Ой, не ходи, дитя моё! Чует моё сердце, добром это не кончится!

— Мне должно там быть, матушка! — ответил ей Любомир.

***

Много народу собралось на вече. Пришёл и стар, и млад, и дворянин, и мужик простой. Слуги государева докладывали, что всего собралось эдак несколько сотен. Зеваки-то и вовсе десятки тысяч насчитали.

Как дошла до царя весть о вече многолюдном, велел он стражникам своим: толпу разогнать, а ежели кто добром не уберётся — хватать да в темницу.

Послушались стражники — стали люд собравшийся дубинками колотить. Увидел князь Любомир, как одного парнишку тщедушного стражник на землю повалил, лупит нещадно, да вступил с ним в рукопашную. Тотчас же на подмогу стражнику другие подоспели — излупили князя дубинками да в темницу потащили.

Растянул палач его, сердечного, на дыбе:

— Признавайся, пёс, на каких супостатов шпионил, с кем супротив отечества своего злоумышлял?

Отвечал ему на это князь:

— Я своему отечеству верой и правдой служил, и врагам его отродясь не продавал. Это ты, палач, самозванцу подлому служишь!

Палач разгневался — пуще прежнего князя мучает. Только тот знай своё твердит:

— Не стану я самозванца государем звать! Пусть даже он велит рубить мне голову!

Как услыхал царь, какие дерзости говорит князь Любомир, осерчал шибко:

— Голову отрубить? Как бы не так! Уготовлю-ка я ему казнь лютую да позорную — четвертовать его повелю!

***

Объявили князю Любомиру волю государеву — да в темнице сырой оставили ждать дня завтрашнего да с жизнью младой прощаться. Сидит князь невесел, буйну голову ниже плеч повесил.

Вдруг откуда ни возьмись, птичка прилетела — перья белые, что снег, лапки и клюв будто из золота сделаны. Опустилась князю на плечо да и говорит человеческим голосом:

— Не кручинься, князь Любомир! Знаю я, как в беде твоей пособить!

— Как же ты мне пособить сумеешь, добрая птичка? — удивился князь.

— Завтра, как выведут тебя на место лобное казни предать, полечу я за тобой следом. Как дадут тебе слово последнее, скажи, что люд честной позабавит желаешь. Мол, есть у тебя птичка дивная, сядет на макушку человеку честному да праведному — белою останется, но ежели сядет на макушку лжецу и самозванцу — чернее ночи сделается. Тогда-то люд честной и узрит, настоящий ли государь наш, али самозваный.

— Да кто ж тебе, птичка, позволит, самому государю на макушку сесть? — спросил князь. — Уж зарубят тебя слуги государевы топорами да саблями.

— Не бойся, князь, — ответила птичка. — Не смогут они мне лиха причинить.

***

На следующий день вывели князя Любомира на площадь, на место лобное, где собрался народ до казни охочий поглазеть, как злодея и супостата четвертовать станут. Сам царь-государь на троне сидит да на помост, где Любомир стоит, глядит. А птичка белая знай себе кружится над головой князя.

Обратился тогда князь к палачу:

— Прежде чем казни меня предать, позволь мне слово молвить.

— Говори, — ответил палач. — Да поскорее. Мне со смутьянами церемониться некогда!

— Надолго я вас не задержу. А есть у меня для людей забава любопытная — птичка дивная. Сядет на макушку человеку честному да праведному — белою, как снег, останется, а коли на макушку лжеца и супостата опустится — чернее ночи сделается. Так пущай она государя нашего во всей красе покажет!

Оживился народ — чай, не каждый день подобные зрелища видеть приходится. Уж и о казни предстоящей начисто позабыл — каждому охота птицу на царской главе лицезреть.

Птичка белая к трону царскому летит. А государь-то не рад такому делу: от птицы обеими руками отмахивается да слугам своим верным кричит:

— Изрубить мерзкую пташку на мелкие кусочки да собакам на съедение бросить!

Да куда там! Слуги государевы словно окаменели: ни с места сдвинуться, ни рукой шевельнуть не могут.

— Что стоите, олухи! — прикрикнул на них царь. — Делайте что велено, а не то сами буйны головы сложите!

Да только те знай себе стоят, глаза на государя таращат.

Как ни отбивался царь от птицы белой, уселась она ему на макушку — да вдруг чёрной сделалась, словно сажа.

Увидал народ диво эдакое — загудел, зашумел, на царя не по-доброму косится.

Осерчал царь вконец — схватил с земли камень большой да запустил им в птицу чёрную. Но лишь коснулся камень перьев птичих — словно о стену железную ударился — отлетел рикошетом да царю самозваному в лоб. Так и зашиб до смерти.

А птица к князю воротилась, на макушку ему села. И тотчас же сделалась белою, словно день ясный.

Тут-то слуги государевы, наконец, зашевелились. Стали они князю Любомиру в пояс кланяться, царём величают, на верность присягают.

— Негоже, — сказал князь, — мне такие почести воздавать, покуда законный наследник в подземельи томится. Коли Ферапонт-царевич родной сын государя покойного, то быть ему царём.

На том и порешили. Вызволили из темницы наследника законного — да пошёл в царстве-государстве пир горой. Кто-то даже сказывает, будто там был, мёд-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало.

А птица белая до конца своих дней в княжеском тереме прожила. И говорят, с тех пор худые люди его порога не преступали.