Наследники Тьмы / Зауэр Ирина

Проза

Пожалуйста, не уходи. Позволь рассказать тебе историю, а потом попросить о помощи. Я постараюсь покороче, если получится.

Старый мастер умер днем, очень тихо. И я, когда принес ему чай с мятой, заметил это не сразу. Переставший дышать, навсегда замерший в кресле, мастер Тан мало отличался от себя обычного — смотрящего в пустоту, неподвижного, то ли путешествующего мысленно по далеким мирам, то ли решавшего Великую Задачу, то ли общавшегося с существами из Иного. Друзья? Не было у него ни коллег, ни друзей. К человеку, известному как Мастер Тьмы, никто особенно в гости не набивается.

Как только я увидел господина Темного мертвым — не знаю, для чего обязательно нужно, чтобы другой человек узрел смерть мастера, словно она сама по себе, без веры в нее, не имеет силы, — и вышел в коридор, дверь в комнаты как будто стерлась. И появится только перед наследником Силы. Такова легенда.

Те, кто верил в нее больше других, первыми пришли в замок на следующий день после смерти господина Тана.

Как узнали? Замок снаружи был черным как ночь, цвет мастера и его Силы. Когда хозяин умирает, его цвет уходит вместе с ним, и замок делается обычным, серым.

Цвет мастера умер, но его Сила — нет. Черная? У силы нет цвета, как и у насилия. И нет никакого подвоха. Но люди думают, что есть. И даже при этом приходят в замок после смерти его хозяина, чтобы напроситься в преемники.

Первым появился барон Диш — сына представить хотел. Не мне, конечно, замку, Силе. На меня, открывшего дверь, посмотрел обычно — как на слугу. Я и есть слуга, и неважно, что мастер звал по имени, просил, а не приказывал: «Алеф, принеси, пожалуйста, синюю шкатулку из шкафа Хаоса». «Алеф, можешь завтра приготовить «День и Ночь» сразу после полудня?» «День и Ночь» это пирожные такие, мастер угощал ими Иных, они почему-то очень любят сладкое.

Так вот. Барон привел сына, молодого Эйю Диша. Парень неплохой, но неумен. Как только отец ушел, сразу потребовал провести в сокровищницу. Пришлось объяснить, что у мастера не было сокровищницы и даже собрания артефактов, из которого можно что-то позаимствовать. Разве что шкаф Хаоса. Туда положишь что угодно, а достанешь только то, что по-настоящему нужно. Баронский сын проторчал у шкафа битый час, снова и снова протягивал руку и брал с полки вещь, а рука оказывалась пустой. Когда надоело, ушел бродить по замку.

Потом пришла чародейка, Миола. Ничего не просила и не требовала, но была слишком уж уверена, что Силу получит именно она. Поэтому вела себя как хозяйка. К ее чести — со мной обращалась вежливо, хотя по имени и не звала.

После были и другие люди, много. Знаешь, так обидно за мастера — при жизни до него никому не было дела, разве что поболтать о нем наверняка любили, а после смерти толпа народа принялась бродить по замку, ища комнату, в которой он умер. Самым последним притащился Горвал, старый рыцарь, зачем-то нацепивший латы. По всему было видно, что старику тяжело, но гордость не позволяла признаться. Горвалу сто двадцать лет или около того. Говорят, такое проклятье ему досталось от смертельно раненого дракона — он стареет телом очень медленно, а душа давно превратилась в труху, что пересыпается у него внутри с места на место. Этот звук можно слышать, но лучше не слушать. Горвал живет в своем замке так же замкнуто, как жил мой мастер, предпочитая уединение. Думаю, небольшое пространство легче заполнить собой и так не чувствовать себя одиноким. А еще можно с головой уйти во что-то, например, в магию, как чародейка.

Миола? Да, красивая и умная. Именно она первой отказалась от возможности получить мифическую Силу.

Это случилось на второй день, когда визиты случайных людей, досужих прохожих и любопытных горожан прекратились. Двери были незаперты, но никто больше не приходил. Это все-таки Темный замок. Нет, никакого зла. Просто некоторые вещи тут ближе, чем где бы то ни было.

Так вот, Миола… Она чаще других звала меня — принести что-то, ответить на вопрос. Словно привыкала быть госпожой, убеждала себя, что обязательно станет ею. И все это немножко напоказ. Как всегда бывает, когда в человеке не хватает веры или уверенности. Это, если подумать, тоже одиночество. Так что в конце концов ей просто захотелось поговорить. Молодой Эйю Диш занимался глупостями — простукивал стены, нашел даже пару тайников. Рыцарь заперся в комнате с видом на пропасть. Поэтому чародейка обратилась ко мне.

— А ты никогда не хотел обладать Силой?

— Нет, госпожа. У меня уже есть.

— Правда? — она, кажется, удивилась, потом догадалась: — Ах да. Старая истина о том, что человеку не нужно попусту желать большего. Может и так. Но мне недостаточно того, что у меня есть.

— Почему, госпожа? — спросил я.

— Потому что обладать большей силой всегда хорошо. И потому что это традиция — желать заполучить больше. Иначе тебя просто не будут уважать.

В этот миг она показалась мне почему-то маленькой девочкой, которая хочет новую игрушку.

— Не знаю, госпожа, так ли нужно человеку чье то уважение, кроме собственного? Мнение людей — кривое зеркало. Никакая Сила его не выправит.

— Но перед лицом Силы они будут делать вид, что выправлены, — улыбнулась Миола.

— Значит, настоящая Сила нужна, чтобы получить ненастоящее уважение?

Не уверен, что хотел спрашивать ее об этом… Думается, такими были вопросы, которые чародейка обязательно должна была задать себе самой, но почему-то не спешила. Поэтому пришлось делать это другому, постороннему.

Ее лицо изменилось.

— Ты тоже зеркало мнения, кривое, как и у других. Сила может дать мне и большее. Непритворное.

— Уверен, что это так, госпожа, — не стал спорить я. — В конце концов, не все зеркала кривы — ваше собственное мнение и решение — правильные и прямые. И если вы решили, что Сила необходима, значит, так и есть.

Миола задумалась и больше со мной не говорила до самого вечера, когда я увидел, как она выходит из ворот замка. Словно почувствовав мой взгляд, чародейка обернулась и кивнула.

— Дело не в Силе, а в зеркалах, — сказала она. — Боюсь, мое тоже кривое, если я надеялась, что стоит тратить время на самообман. Если я хочу настоящего, то должна делать настоящее. Только эта сила принесет мне уважение к себе.

И ушла.

Но двое других остались.

Не знаю, на что надеялся рыцарь и хотел ли он заменить утраченную душу Силой. Или просто искал в замке Тьмы убежища. Но это ведь не такая Тьма.

На следующий день Горвал пришел в столовую, когда я подавал обед молодому Эйле, сел за стол. Юноша поморщился, да и я едва удержался, чтобы не скрипнуть зубами — шуршание, которое рыцарь принес с собой и которое сейчас медленно затихало, делало мир серым, плоским и шершавым, похожим на тюрьму, чьи стены сдвигаются все ближе. По счастью, это быстро прошло. Но в самом конце обеда рыцарь предложил Эйле не ждать, кто первый найдет Силу, или кого первым найдет она, а решить дело поединком молчания. Молодой Диш сначала фыркнул — он не видел смысла в таком поединке, ведь старый рыцарь вовсе не предлагал сидеть тут, смотреть друг на друга и молчать. Можно было ходить по замку, заниматься чем угодно, даже по одиночке. Как узнать тогда, что другой не нарушит обещание молчать и не проиграет дуэль? Призвать в свидетели Тьму.

На самом деле, хорошее предложение, просто Тьму оба понимали по-своему. Но они дали обещание молчать перед лицом той Тьмы, что была настоящей. И разошлись по тем самым своим делам.

Не могу сказать, чем занимались оба. Иногда я слышал шуршание в замковом коридоре — то ли мыши, то ли рыцарь, бродил там, и несколько раз видел Эйю Диша на балконе замковой башни. Молчание на самом деле очень многое делает человеком и мало кто может этому сопротивляться или предсказать результат. Поэтому люди так боятся тишины. В ней рождаются мысли и звучат они оглушительно. Настоящий поединок был именно в этом — кто из двоих сможет устоять против собственных мыслей. Я думал, что рыцарь, ведь он не был в настоящей тишине и шуршание остатков души могло заглушить мысли. И ошибся. Вечером замок наполнился звуком голоса, хрипло поющего очень странную песню:

— Я не видел неба, лишь серую туч взвесь,

Словно камень подвешен и может вот-вот пасть.

Я не видел счастья, но знал, что оно есть.

Только вот я, похоже, утратил над ним власть.

Я не знал покоя и часто хотел в бой,

Чтоб тоску одиночества — вдребезги, в пыль в хлам.

Я не видел смысла быть кем-то, а не собой,

Но порой примерялся к жизням чужим — сам.

Я не видел лиц, но искал в темноте свет,

И поверив в него, власть неверья почти сверг…

Ничего не меняется. Неба вверху нет.

Только камень висит. Или я — головой вверх.

Мне подумалось, что Горвал сошел с ума от своей внутренней тишины, разбавленной шуршанием остатков души. Но что случилось на самом деле, так и не узнал. Рыцарь просто исчез, а позже я нашел на полу в коридоре горстку серой трухи.

Думаешь? Может быть, и в самом деле он все-таки нашел, чем заменить рассыпавшуюся душу и потерял бессмертие тела. Может, это самое бессмертие вложил в песню, ставшую ему душой. Теперь уже не узнать.

Главное, что в замке остался только молодой Эйле Диш, который, кажется, больше не знал, что ему делать. Мне оставалось лишь подождать, какие слова и решения нашепчет ему то, что все люди называли Тьмой.

Сам Эйле ждать не захотел — пошел в библиотеку в поисках ответа. И когда я принес ему обед, поднял глаза от большого тома в неяркой обложке и сказал:

— Это неправильная книга. Они все тут неправильные.

— Почему же? — спросил я.

— Потому что все они говорят о Тьме слишком сложно. Тьма не может быть такой сложной. — И прочел мне из того, что было на открытой странице: — «Что-то всегда есть, что-то всегда бывает. Что-то всегда бывает не так, как ты хочешь. Только худшего никогда не случается — оно вечно стоит тенью за твоим плечом, скалясь в бледной улыбке — подобии обещания… Но оно не утешает, потому что существует не для этого. Невозможность что-то изменить — это и есть Тьма».

— А как бы вы сказали о ней? — спросил я.

Он думал недолго.

— Я сказал бы, что сомнения — это Тьма. Или когда в тебе просыпается ненужное упрямство, а когда нужно, его нет. Или понять, что несчастлив. Я сказал бы, что все — Тьма, или Тьмы не существует.

Я не знал, как ему ответить. Юноша был не очень умен, но именно он мог получить ту самую, мифическую Силу и стать новым Темным мастером. Но Эйю Диш больше этого не хотел. Он закрыл книгу, вернул ее на полку и ушел, не притронувшись к обеду. Больше я его не видел. Может быть, юноша забыл о том, что понял в замке, едва выйдя за порог, но может и нет. Тогда ему уже не будет просто.

А потом была гроза и в замок постучалась ты, менестрель и собирательница историй, которая вряд ли боится мифической Тьмы и вряд ли жаждет ее, придуманную, как жаждут остальные люди. Настоящей они не хотят никогда. Потому отгораживаются от нее словами легенд и стараются отделить, изолировать или поглубже спрятать. Свои сомнения, капризы, необходимость решать, правду, пустоту. Глубину собственных мыслей, из которой так трудно выплыть. И главное — понимание, что все это есть, мучительное, шуршащее, как остатки чьей-то души.

Сила? Конечно, есть. И мифическая Тьма, которая позволит призывать Иных, чтобы говорить с ними или напускать на врагов, и настоящая, вроде способности отказаться от ненастоящей силы. Или вроде песни, ставшей душой. Может, это была твоя песня, та которую пел рыцарь. Хотя это слишком правильно, а так бывает лишь в сказках.

Почему именно здесь Тьма начинает просыпаться? Замок ни при чем, госпожа. Вот я говорил, что небольшое пространство легче заполнить собой, чтобы не ощущать одиночество. Но люди разучились заполнять что-то собой. А тут еще и миф о Тьме, которая и пугает, и привлекает. Человек, взбудораженный мифом, слышит больше собственных мыслей и не отмахивается от них.

Нет, я не прошу тебя остаться. Вижу — тебе не нужен замок, чтобы посмотреть в глаза личной Тьме. Просто запиши и эту историю и рассказывай ее там, где будешь. Можешь сделать из нее еще одну странную песню. Пусть кто-то приходит сюда снова и снова. Даже за мифической Силой — все равно каждый получит тут настоящую. Хотя бы здесь, раз для этого нужно специальное место.

Сделаешь? Спасибо тебе. Да, я буду ждать их всех, каждого, кто придет. Может даже кто-то захочет остаться. Есть же и такой миф о Тьме — что она светла изнутри. Кто-нибудь обязательно захочет это проверить.