Глава 15

— Навья меня задери, женщина, кто твоя родня? — ошарашено протянул Брест.

— Мда, вот уж не думала, что увижу плод любви карандаша и курицы, — поддакнула воровка.

— Родню не выбирают, — отбрила Милка.

— Мы уже приехали? — проснулся Гера.

Он сонно потер глаза, пьяно икнул и поднял голову из-за деревянного борта колымаги. Вокруг плотной пеленой висел сумрак. Путники заехали в лес, и свет, пробивающийся сквозь плотную листву, падал мягким зеленым покрывалом. Остальные стояли чуть поодаль от Геры, придерживая коней. Те нервно перебирали копытами, трясли гривами — их что-то беспокоило. Прежний навел еще хмельной взгляд на предмет удивления и, глупо хихикнув, сполз обратно на дно телеги.

— Надо меньше пить, — заключил парень. Проведя шершавым языком по высохшим губам, он скривился, — или больше. Где у нас фляга с водой?

Гера плавно огляделся и, поискав глазами заветный бурдюк, вытащил его из-под наваленной кучи разного добра. Подцепив пробку зубами, парень жадно присосался к горлышку, хищно хлебая воду.

— Так-то лучше, — наконец, он закрыл флягу, и, коротко взрыгнув, приподнялся на руках.

Прежний огляделся еще раз, удивлённо округлил глаза: стало понятно, что беспокоило коней и удивило путников.

Посреди большой поляны высилось странное, на первый взгляд, сооружение — небольшой дом на сваях. То, что вначале парень принял за дерево, на деле оказалось массивными куриными ноги, каждая толщиной с пару бревен. Под серой сморщенной кожей перекатывались тяжелые мускулы, а огромные лапы, увенчанные когтями размером с кинжал, загребали землю, срывая дерн, как лёгкую тряпицу. Дверь избы отворилась, на пороге показалась высокая старуха с клюкой. Она коротко стукнула по порогу и, мощные куриные ноги согнулись, опуская избу на землю.

Есть бабушки, низенькие и толстенькие, от которых пахнет выпечкой, а мягкие сморщенные руки готовы обнять каждого. Эта была полной противоположностью им. Высокая и худая, как жердь, в серых тряпках, переднике, который не стирался, наверное, несколько лет. Седые космы выбились из-под платка, повязанного на разбойничий манер. Большой крючковатый нос был увенчан внушительных размеров бородавкой, а хищные желтые глаза проницательно осмотрели каждого, задержавшись на Гере и Мурке. Прежний понял, что старуха тут же догадалась кто они такие. Он попытался залезть к ней в голову и прочитать её.

— Эй, калека, еще раз сунешься ко мне со своими фокусами, башку сыму, — каркнула бабка, указав клюкой на Геру.

Прежний обомлел: ещё никто за его долгую жизнь не чувствовал, когда Гера проникал к ним в души. Он не знал, как реагировать, и просто молча сполз на дно телеги.

Старуха, сверкнув желтыми глазами, поманила сухим узловатым пальцем Милку:

— Ба-а, какие люди! Ну-кась. Поди сюда.

Девушка, опустив голову и, выражая покорность всем своим видом, подошла к хозяйке избы.

— Где ж ты шлялась столько времени? В какую историю опять влипла, голуба? — бабка, схватив её за подбородок, заглянула служанке в глаза. Прочитав Милку вдоль и поперек, старуха на секунду посмотрела на Бреста и, отпустив лицо девушки, проскрипела:

— Напрасно.

Милка опустила глаза в землю, не проронив ни слова.

— Батя ведает, что ты здеся?

Девушка помотала головой, но посмотреть на старуху не посмела.

— От ить, наградил Господь подарочком, — хмыкнула она, — Пошто траву мою свистнула? А, ладно, можешь не отвечать, сама все ведаю.

Бабка отвесила ей звонкую затрещину и отправила в дом.

— А вы, привяжите коней на опушке да идите в дом, гуторить будем. И этого вашего калеку не забудьте.

Она развернулась, махнув полами длинной юбки, и прошла в избу, оставив дверь открытой.

— И это здесь ты хочешь его оставить? — обратилась Мурка к Бресту, кивая на странное двуногое сооружение.

Наёмник нахмурился, но не ответил.

— Не понял, кто кого оставит? — опять показался из телеги Гера.

Воровка вздохнула и, перекинув вожжи своего коня Бресту, пошла объясняться с другом.

Прежний нахохлился, ожидая ответа, хотя в душе уже сам всё понимал. Катерина подошла к телеге и, облокотившись на деревянный бок, погладила Геру по плечу:

— Нам придется расстаться на время, пока ты не подживешь. Не знаю, что будет у этого чародея, но ты слаб, и я не хочу лишний раз рисковать.

Гера пьяно помотал головой:

— Так, ты что меня тут оставляешь? Слушай, — он понизил голос, — эта старуха знает кто мы такие, а ещё я не могу ее прочувствовать.

— О чем это ты? — удивилась воровка.

— Черт, бабка знает, какая у меня способность! Ты же видела, как она на меня разозлилась, хотя я даже не смог проникнуть к ней в душу. Самым краешком ее зацепил, а она осерчала.

— Э, Гера, пока старуха только Милку за что-то там отчихвостила, даже не взглянув на тебя.

— Да ты что! Да как… — задыхался от возмущения Прежний, — С этой бабкой что-то не чисто! Говорю тебе!

— Ясный пень, конечно, не чисто! Да у нее изба на курьих ногах! — взорвалась Мурка, — Эта старуха — ведьма, Гера, но она вроде приходится Милке какой-то родней, так что если с тобой что случится, я со служанки три шкуры спущу.

Гера насупился и прикрыл глаза: хотел во всем убедиться сам. Он проник в душу к Катерине, как опустился в теплую воду. Когда парень расслаблялся и мысленно вторгался в чужое сознание, он словно погружался в глубокий водоем, только вместо воды его окружали обрывки слов, невысказанные мысли, страхи и желания кружились вокруг него в плавном танце, сменяя друг друга, сливаясь и расходясь. Когда Гера в первый раз почувствовал человека — это произошло спустя неделю после наступления Тьмы — он зажал голову руками и, зажмурившись, кричал от сильной боли, раскалывающей череп. Это были мысли маленькой чумазой девочки, точнее её растерянность и страх. Она стояла на дороге, рыдала навзрыд, потеряв родителей. Гера помнил хлестнувшую его боль. Казалось, в мозг забивают два гвоздя и пускают по ним ток. Он, шатаясь из стороны в сторону, побежал не глядя, пока не спрятался в каком-то подъезде, где никого не было, и стояла непроглядная тьма. Он прислонился к холодной штукатурке и тяжело дышал, не понимая, не осознавая, что же произошло. Сперва парень решил — это разовое, временное помутнение, но оказавшись рядом с первым же человеком, он опять почувствовал разряд тока, и в голове завертелись мысли, чужие мысли: «Только бы она была жива! Господи, только бы с ней все было в порядке!». Мужик в панике пробежал мимо него в подъезд и, торопливо вынув ключи из кармана, дрожащими руками пытался вставить железку в замочную скважину. Геру погрузило в пучину боли, страха и надежды, испытываемой незнакомцем. Парень со стоном выбежал из подъезда, и следующие месяцы старался избегать людей. Вокруг творился хаос и анархия, то же самое происходило в душах и мыслях. Боль находила его каждый раз вместе со встреченным человеком, иногда животным, даже инстинкты нежити возникали у него в голове, что не раз спасало ему шкуру. Спустя какое-то время парень сумел контролировать поток мыслей и чувств, приходящих извне, он научился закрываться от чуждого сознания, а если все же приходилась прочувствовать кого-то, то теперь можно было делать это почти безболезненно. Достаточно было настроиться, привести дыхание в норму и расслабиться.

Став поневоле знатоком человеческих душ, Гера научился различать их по своим ощущениям. Некоторые были, как теплое молоко: мягкие, обволакивающие, сытые. Другие, как горная река: неугомонные, такие же подвижные, но холодные. Были и такие, как мутные лужи: с грязью, гнилой водой и неглубоким дном. Душа Катерины была, как остывший термальный источник. Некогда теплый, бурлящий и полный жизни, он замер, превратившись в обычную лужу. В нём осталось только то, что плавало на поверхности: мелкие страсти, жажда наживы и основные нужды в еде, сне и безопасности. Некогда чистая вода, застоявшись, начала загнивать. Гера глубоко вдохнул и погрузился в душу подруги.

Мимо него проплыло его лицо, парень принял на себя её сомнения, тревогу. Следом нахлынула надежда на возвращение и мысли о тихом угле, где можно переждать зиму. А потом к нему приблизились обрывки планов о повторной краже рубина. Она хотела с помощью наёмника и служанки заполучить камень у чародея и сбежать с рубином, заодно прихватив свое золото, отобранное Брестом. Получив и то и другое, Прежняя вернулась бы за Герой, а после девушка планировала скрыться под шумок в неизвестном направлении.

Парень выдохнул:

— Ты спятила.

— Подумай сам, — зашептала воровка, искоса глядя на наемника, занимающегося неподалеку лошадьми, — У нас будет достаточно денег, а камень можно выгодно продать. Мы сможем пережить зиму в тепле и комфорте. Забьемся в какую-нибудь нору и…

— Катька, не надо, — прервал ее Гера, — Ты сама не знаешь, что хочешь натворить. Я видел мысли Бреста. Если он не вернет рубин, в том городе начнется резня. То, что было с нами в деревне, то же самое будет происходить по всей Триннице!

— Плевать мне на Тринницу, Бреста и прочих, — прошипела девка.

— Тогда стащи у него свое золото и беги сейчас, но не трогай этот проклятый булыжник!

— Задерите меня Трое, Гера! Тебе-то что за дело до них? Есть мы — Прежние, а есть все это остальное, — она обвела рукой вокруг, — Какая разн…

— Нет нас, дура! Мы с тобой пережитки прошлого, которые по каким-то нелепым причинам доскрипели до этого дня! Теперь новые люди, новый мир и, черт возьми, я не дам тебе разрушить все это в угоду собственному комфорту!

— Что ты имеешь ввиду? — сощурилась воровка.

— Если ты не откажешься от идиотской затеи с кражей рубина, я всё расскажу Бресту. И что-то мне подсказывает, что он не очень обрадуется такому повороту, — злобно процедил Гера, сверля девку взглядом.

Она замолчала, ошарашено отступив от телеги.

— От кого-кого, но от тебя не ожидала… — прошептала Катерина.

— Я о тебе же забочусь, чучундра, — пошел на мировую Прежний. — Если бы ты видела то, что вижу я, ты бы даже и думать забыла про эту ересь. И потом, присмотрись к Бресту.

— Чего? Это еще зачем?

— Ты этого не помнишь, но в твоей жизни был человек, с которым тебя многое связывало. Этот наёмник, — он ткнул пальцем в мужчину, стреноживающего коня, — А, Боже мой, я думаю это он… — Выдохнул парень и спрятал лицо в ладонях, — Чем больше я наблюдаю за ним, тем больше я в этом уверен, поэтому, во имя твоей души, присмотрись к мужику. Возможно, ты вспомнишь его. — Пробубнил он сквозь пальцы.

— Зачем же мне вспоминать то, что, как ты выразился, «я забыла»?

— Затем, что ты превращаешься в нечто, с чем я не хотел бы иметь дело. Ты умираешь. Умираешь душой, а я, знаешь ли, не некрофил, — Гера умолк, скрестив на груди руки.

Он знал, что посеял в девушке сомнения, и она ещё не раз будет обдумывать его слова. Пусть лучше так, чем то, что она задумала. Катерина открыла было рот, но к ним подошел Брест:

— О чем гуторим? — подозрительно сощурился он.

— О душе, — не соврала девушка, мрачно глядя на Геру.

— Ясно, — ничего не понял наёмник, — Давай-ка лучше отнесем тебя в избу. — Обратился он к Гере, — Леший эту бабку разберет, кто она такая, осерчает еще.

— Боишься? — удивленно подняла бровь Мурка.

— Нет, просто я не люблю ворожей, — буркнул мужчина, помогая подняться Прежнему.

Они доковыляли втроем до избушки. Геру кое-как с пыхтением и матюками затолкали в дверь. Брест и Мурка одновременно сунулись было в проем, но застряв в нем, потолкались несколько секунд, пока мужчина не отступил, пропуская воровку вперед. Та, окатив его подозрительным взглядом, прошла внутрь, наёмник поднял глаза к потолку, проворчав "бабы".

В избе было сумрачно. Единственный источник света — огонь в печи, от которого в тесной светёлке стояла невыносимая духота. Вдоль стен висели потускневшие пучки трав и высушенные веники. На стене напротив прибита огромная полка, заставленная разными банками, горшками и прочими пузырьками. Рассмотреть, что в них, не было никакой возможности, так как единственное окно наглухо зашторили, а теплого света очага не хватало. За печкой притулился пузатый сундук, на котором дремал упитанный кот, размером с добрую собаку. Изредка он, оглядев избу зеленым глазом, мирно зажмуривался и сопел дальше, подергивая кончиком хвоста. Милка сидела на колченогом табурете за столом и хлебала суп из миски. Старуха, ухватом вытащив из печи исходящий паром горшок, поставила его на стол.

— Тащите вашего хлопца на печь, — велела она воровке с Брестом

Наемник подхватил Геру и, напрягшись, закинул его на полати. Прежний только охнул, когда его задница оказалась на нагретой поверхности. Подтянув неподвижные ноги, парень поправил мягкие тулупы, расстеленные на печи и, наконец, удобно устроившись, облегченно вздохнул. Брест, помявшись немного, но, не дожидаясь приглашения, уселся на лавку, стоящую у стены. Мурка последовала его примеру.

— Давайте к столу, — приказала им бабка, доставая по чистой миске.

Милка бросила умоляющий взгляд на мужчину, словно извиняясь за старуху. Та грозно зыркнула на девушку, от чего служанка молча опустила глаза в плошку.

— Так, накладывайте кашу, а я гуторить буду, покамест вы тут трапезничаете.

Наёмник с воровкой не заставили себя просить дважды тем более, что от котелка шёл одуряющий аромат. Похватав деревянные ложки, они, накидали себе по полной порции, принимаясь уписывать за обе щёки. Старуха взяла еще одну тарелку, наложила в миску каши с горкой и отправила ее Гере наверх:

— На жуй, калека, на моих харчах быстро поправишься.

— Спасибо, — от всей души поблагодарил он. От запахов, заполонивших комнату, желудок судорожно сжался, выдавав громкую руладу.

Бабка кивнула и повернулась к остальным:

— Так теперь вы, — она с хрустом в коленях опустилась на табурет, — ведаю я, куда вы собрались и пошто. Дело ваше как есть гиблое, но я вам пособлю. Жалко мне единственную внучку на смерть посылать.

Брест только поднял одну бровь, но есть не перестал, Милка сидела, съёжившись, стараясь слиться со стеной.

— Значится так, Истомира ентого я знаю. Одно время дружбу с ним водили, а потому сразу вам скажу, камень вы не заберёте ни хитростью, ни воровством. Даже к башне его не подойдете: на неё наложены чары могущественные, отводящие. Выйдете на дорогу, башня на горизонте будет — неделю топайте, а к цели ни на шаг не приблизитесь, а все потому, что в другом месте она стоит и путь к ней особый знать надобно. Как пойдете, я вам помощника дам, он вас выведет. Теперь дальше. Да ты ешь-ешь, — ткнула она воровке. Та, вслушиваясь и запоминая каждое слово, забыла про аппетитную кашу. — О чем бишь я? Ах, да. Значится Истомир мужик хитрый и жадный, дюже своего не упустит. Покась есть один шанс забрать рубин — это договориться по-доброму. Уверена, найдется у него работенка для вас. Он тип хоть и ушлый, но до договоров у него бзик — точность ему важна до зарезу. Одно слово, мужик-чароплет, — скривилась бабка. — Стало быть, добраться доберетесь, с ним договоритесь, теперь самое важное. — Все в комнате навострили уши, включая кота, который забыл сделать вид, что спит, и теперь внимал каждому сказанному слову. Бабка подняла костлявый узловатый палец. — Вы не должны ни за что на свете этот камень отдавать тринникам. Истомир хоть и хитрый, но болван: истинной цены рубина не ведает. Но я про тот камень знаю. Только он попадет в лапы к церковникам, всё! — Старуха с силой хлопнула ладонью по столу, так что все вздрогнули. — Сворачивай лавочку. И ты, девка, — она обратилась к Милке, — Не думай, что знаешь главного Епископа. Это ещё та шельма!

Брест молча положил ложку и насупился. Старуха повернулась к нему:

— А ты не пыхти мне здеся. Слушай, что старые люди говорят, чай мудрее тебя будут.

Мужчина хмыкнул и покосился на воровку.

— На девку-то не смотри, не про неё толкую.

Наёмник поднялся:

— Спасибо за хлеб-соль, но что делать с камнем я уж сам разберусь.

— Да ты разберёсся, — насмешливо протянула бабка, — Вы мужики, только лоб могете морщить да удом мериться друг с другом. А ну сядь! Не закончила я ишо.

Брест медленно сел, стараясь сохранить лицо.

— Послушай меня сначала до конца, а потом горячись. Ведаю я, что напоролись вы уже на тринников, знаете, что это за шантрапа. Только то мелкие сошки, а Епископ и его приближенные — совсем другое. Опаснее да хитрее. С ним лично я не встречалась, но есть общие знакомцы, что имели дело. Говорят, ему само Лихо не ровня. А камень ентот силы великой, тайной. Сама я не ведаю в чем её суть, да только знаю, что Епископ давно его ищет. И вы уж поверьте мне старой, если камень утаится, то в Триннице резня начнется да костры священные заполыхают, но коли рубин все же попадет в лапы к церковникам, то дрова будут готовить по всему краю. Ибо больно много неугодных новой церкви живет здесь.

Она умолкла, скрестив руки на груди. Брест сложил кулаки на стол и захрустел пальцами, нахмурив лоб. Куда не кинь, всюду клин.

— Одного не пойму, — вдруг подала голос Мурка, — Как же тринники до вас и Истомира не добрались, раз они всю округу отапливают, сжигая еретиков?

Старуха повела плечами:

— Я ж гуторила: Истомир хитер, как старый лис, на башню чары наложил, церковники ее найти не могут, ну а мы с моей избушкой бегаем шибко, да на одном месте не долго держимся.

— Умно, — одобрила Мурка. Бабка ей нравилась, — А как же остальные? Ведь есть же еще чародеи и ворожеи?

— А то, — поддакнула старуха, — Кто подальше от сикель мест подался, ну а кто сидит, прижав хвост, нонче опасно волшбой заниматься. Раньше почитай каждый месяц с весны по осень на шабаши летали, а теперь повезет, коли на Купалу соберемси. Лысая гора, совсем уж не лысая, а поросла вся, тьфу: вытаптывать-то некому.

Бабка, крякнув, поднялась с табурета, и, откинув крышку в полу, спустилась в погреб. Вся троица переглянулась, а с печи раздался храп: Геру в душной комнате да на сытое брюхо разморило, и Прежний, уснул, свесив руку. Брест молча сверлил Милку взглядом, та пуще прежнего опустила глаза и готова была сквозь землю провалиться от стыда.

Вскоре ведьма появилась из подполья, прихватив огромный жбан холодного запотевшего кваса. Наёмник поднялся и помог его поставить на стол, за что получил одобрительный кивок.

— Скажи-ка нам, мать, — спросил он, усаживаясь обратно, — А почему же тогда нас просто не спровадить подальше от рубина, коль знаешь, что мы его в Тринницу понесем? Лежал бы камень и дальше себе у чародея этого, раз мужик силы его не ведает…

— А потому: Истомир рано или поздно почует да наверняка выяснит, что за волшба такая да как её использовать. Надежней будет, коли рубин храниться будет у простых людей, а еще лучше вообще потеряется.

— А что же вы тогда сами его не добудете? Раз в нем магия великая, — поддакнула Катерина наемнику.

— Я ж, голубушка, не мужик, мне не по нутру да не по возрасту в драчки за власть встревать, — сверкнула желтым глазом старуха, — ну, все, хватит лясы точить, мойте миски, а я за приспособой одной схожу.

Она поднялась, подошла к сундуку. Погладив по голове кота, так что у бедолаги кожа со лба на затылок съехала — кот и ухом не повел от таких нежностей, видимо, привык — бабка взяла его, как полешко, и посадила к Гере на печку.

— Посиди тут, Василёк, — ведьма скрипуче промурлыкала животинке.

Милка тем временем шустро схватила миски — свою да Бреста, отнесла их к кадке с водой. Прежняя со вздохом поднялась и последовала за ней. Старуха рылась в углу, шумно перебирая барахло в сундуке.

— Ага, нашла, — заключила она, захлопывая расписную крышку.

Ведьма, сутулясь, дошла до стола и бросила на него обычный клубок шерстяных ниток, размером с детскую голову.

— На-кась.

Наемник недоуменно уставился на стол:

— И?

— От ить дурень, — сплюнула бабка, — клубок вас до башни Истомировой доведет, а потом обратно ко мне. Отдаю с возвратом, у меня немного таких осталось: Васька, когда котёнком был, раскрутил половину, играючись.

Кот, словно подтверждая ее слова, смачно зевнул на печи, обвел всех мутным взглядом и отвернулся дальше спать. Девки, домыв посуду, вернулись к столу. Ведьма дождалась, пока все усядутся обратно на лавки, и заскрипела:

— Теперь вот что. Дело, которое вы задумали, должно выгореть, но чую, обернётся оно вам боком. Особенно тебе, — ворожея ткнула пальцем в воровку. — А посему слушай сурьезно: друга своего не слушай касательно камня, почему так — поведала уже. Что же до всего остального, он тебе правду-матку говорит: присмотрись и всё вспомнится. Еще одно: Истомиру ни полсловом, ни намеком не дай понять, что ты из Прежних: бедой может оборотиться. Теперь ты, — она повернулась к Милке, — Бате когда весточку передашь, что жива здорова, м? От ить дура, приключений ей захотелось! Ладно, дитё неразумное, сама с ним парой слов перекинуся. А ты не зыркай на меня, не зыркай, сказала — расскажу, значит, расскажу! — бабка стукнула сухим кулаком по столу. — И не смотри на меня жалобным взглядом, а послушай лучше. Про мужика забудь, не тебе он суженый, и горшки я свои перепроверю, чтоб ты зелье какое приворотное не прихватила, как сон-траву в прошлый раз.

Служанка сидела, опустив голову, со щек текли редкие слезинки. Даже в полумраке было видно, как покраснели её щеки с ушами, девушка спрятала лицо в ладони и тихо всхлипнула.

— Ничё-ничё, поревёшь побольше — поссишь поменьше, — заключила старуха, похлопав Милку по плечу, и отвернулась к Бресту. — Ну и ты, голубчик, у меня осталси. Всем не поможешь, больно тяжкую ношу ты взвалил на свои плечи. Как зазноба твоя преставилась, так от бессилья да горя припрятанного у тебя бзик и появился: всех спасти хочешь — поэтому же ты и на князя тогда с кулаками кинулся. А Миленке твоей не суждено было разродиться, помереть должна была девка, ничем бы ты ей не помог. Да, истинно зрю, не твоя то доля дома сидеть, да детишек няньчить.

Мужчина вздрогнул. Вся кровь разом отлила от лица, он сидел, как живой мертвец. Желваки напряглись под серой кожей, а пальцы сцепились в тугой замок. Бабка резала по зажившей ране, заново вскрывая её, как нагнаивающийся чирей.

— Горе твое уйдет, — продолжила она, прикрыв глаза, сморщенными пергаментными веками, — Когда судьбу свою встретишь, тогда и мир в душе найдёшь. Только камень не вертай в Тринницу, не дай ему попасть в лапы церковников, — закончила бабка, потирая виски.

Она некоторое время помолчала, гоняя на языке свои слова, словно проверяя: всё ли верно сказала, наконец, распахнула желтые ястребиные глаза и резко вскинулась из-за стола, снимая общее оцепенение да горькие мысли наёмника:

— Всё, добре лясы точить, собирайтесь и вон, пока солнце не село. До отворота к башне чародея доберетесь за час, а там клубок оземь бросьте и за ним след в след, не то сгинете на болотах. Телегу и коней тут оставьте, а припасов возьмите столько, сколько сможете в руках унесть. Что ещё… Ах да, за калеку свово не переживайте, выхожу его, раз внучка за него просила. Ну, все, пошли, — каркнула старуха, и троица, поднявшись с мест, потянулась на выход. Брест захватил клубок ниток со стола, вышел последним.

Путники рассыпались по поляне, собирая торбы, перебирая вещи и прикидывая, что с собой нести, а что оставить. Бабка вышла на порог, наблюдая за всем со стороны, мягкой поступью к ней вышел кот и, потершись о ноги, сел, сонно жмурясь. Ворожея взяла его на руки, почесывая его за ухом, пробормотала:

— Ну что, Васенька, напутствие дали им, да только чую, всё одно по-своему сделают. А потому, коли камень попадется Епископу, придется нам с вами, мои сердешные, когти рвать.

Старуха с котом в руках ещё какое-то время постояла на пороге, провожая взглядом три уходящие фигуры и, легонько топнув ногой, скрылась в доме, притворив за собой дверь. Изба, подчиняясь молчаливому приказу, поднялась на своих куриных ногах и замерла, погрузив огромные когти в мягкую лесную подстилку.