Глава 25

Офицер с силой впечатал кулак в стену, по кисти пробежала волна боли, однако он не обратил на это никакого внимания. Закрыв глаза, он выпустил воздух сквозь сжатые зубы и повалился на стоящий рядом стул. Старое изделие не самых искусных ремесленников тихо затрещало под напором немалого веса. Будучи мужчиной крупного телосложения, он вечно испытывал сложности с такими вот ненадёжными предметами мебели, а значительный рост постоянно заставлял пригибаться под дверными притолоками. Всклоченные волосы вместе с топорщащимися усами и порванным непонятно где рукавом суконной куртки производили тягостное впечатление, будто мужчина недавно выбежал из леса. Ножны с коротким мечом съехали, небрежно отброшенный плащ валялся в углу.

Не в силах больше сидеть, офицер рывком вскочил на ноги и стал мерить длинный коридор широкими шагами. Путешествие к одной закрытой двери, разворот на пятках, возвращение к другой закрытой двери, разворот на пятках… Мужчина уже и сам не мог понять, сколько так ходит туда-сюда. Он то и дело приглаживал волосы растопыренной пятернёй, проводил ладонью по осунувшемуся лицу, двигаясь по коридору, скользил пальцами по стене. Огоньки двух масляных ламп колыхались каждый раз, когда он проходил мимо, чуть не задевая их широкими плечами. Офицер остановился в углу и, сграбастав со столика цветастую вазу, повертел её в руке. Вскоре вернул безвкусное творение на место, но сделал это слишком небрежно. Сосуд зашатался, свалился на пол и раскололся на три крупные части. «Не только ужасно смотрится, но ещё и никчёмного качества», — раздражённо подумал мужчина.

Устав вышагивать по проходу, он снова рухнул на стул. Взгляд его начал блуждать по тёмно-коричневым стенам, мокрому от талого снега ковру, другому стулу в противоположном конце коридора.

Наконец соседняя дверь распахнулась, и в проёме показалась дородная женщина в вылинявшей тунике. Она подошла к застывшему с тревогой в глазах офицеру и сложила пухлые ладошки на мятом фартуке:

— Она очень слаба. Ребёнок плохо лежит. Роды преждевременные. Мы можем спасти вашу жену, но…

— Но что?! — рыкнул офицер и сжал пальцы на боковинах стула так, что раздался хруст.

Повивальная бабка замялась, боясь реакции отчаявшегося мужчины:

— Ребёнка вы тогда потеряете.

На лице офицера заиграли крупные желваки, глаза хищно сузились. Встав, он завис над толстухой грозовой тучей.

— Нет, спасайте обоих! — он схватил её за верх туники, ткань затрещала по шву. — Слышишь, старая, спасайте обоих! Или, клянусь Оплотом, я отдам вас нордам! — Офицер секунд десять испепелял её взглядом, затем разжал пальцы, позволив перепуганной насмерть женщине попятиться. Она часто закивала, отчего двойной подбородок задрожал точно студень, и поспешно скрылась в дверном проёме.

Давая выход клокочущему внутри негодованию, офицер с размаху пнул виноватый во всём стул, отчего тот ударился об стену и упал набок. В голове мешались самые разные мысли, хотелось кричать, выть, поговорить с кем-то, услышать ободряющие слова, но рядом был только мокрый плащ, проклятый стул и разбитая ваза.

Уперев руки в стену, мужчина зажмурился и принялся молить Оплот и все силы этого мира помочь ей выдержать, мужественно пройти через всё, родить сына, дать им возможность жить и радоваться каждому дню. Они ведь одиннадцать лет не могли зачать ребёнка и теперь, когда у них получилось, никто и ничто не имеет права забрать обретённое счастье. Жить без детей, но с надеждой можно, но жить, потеряв надежду — нельзя. Чем он тогда будет заполнять тусклые дни? Зачем будет каждое утро вставать с постели, плестись на службу, говорить с людьми? Если в Оплоте есть хотя бы часть того великого начала, о котором талдычат из раза в раз Мастера, то он должен его услышать, должен помочь, должен дать ей сил, должен сохранить жизнь им обоим. Он! Ему! Должен!

Двадцать шесть лет отданы службе, сорок два года веры в Оплот, жизнь ради Корсии и её людей. Он никогда ничего не просил для себя и только сейчас умоляет не отбирать у него радость. Пусть его схватят и будут пытать беспощадные норды, пусть разжалуют в простые солдаты, пусть они всю жизнь будут побираться по грязным подворотням Оплота Севера, но не нужно отнимать у него семью.

Пройдясь шершавым языком по нёбу, офицер открыл глаза и окинул взглядом ненавистный коридор. Узкие стены давили, потолок то опускался, то снова поднимался, узоры ковра расплывались, а тяжёлый воздух застревал в горле. Мужчина бессильно осел на пол, упёршись спиной в деревянные панели стены и позволив рукам обвиснуть вдоль тела.

Через пятнадцать минут раздался пронзительный крик. Он буквально подбросил офицера и заставил ринуться вперёд. Ударом ноги он открыл дверь, и она с грохотом врезалась в стену; с полки упала деревянная шкатулка, рассыпая содержимое.

Просторная комната показалась жалкой конурой с безвкусной драпировкой на стенах и недостаточным освещением. Тут же налетел запах какой-то лечебной травы, воздух ощущался тяжёлым и спёртым, переполненным болью и страданиями. У стены располагалась кровать, и на ней среди смятых простыней лежала его радость; слева склонилась тучная повивальная бабка, возле таза с водой суетилась молодая помощница.

Внутри обезумевшего от волнения будущего отца страх мешался с бессильной злобой, челюсти свело судорогой от напряжения. Он бросил полный отчаяния взгляд на жену и двумя прыжками оказался у кровати.

Его радость выглядела ужасно: лицо без единой кровинки, бисеринки пота сплошь усеивали лоб, она неглубоко и часто дышала, глаза затянула мутная пелена.

— Что?.. Как?.. Чувствует… — взгляд офицера метался от жены к повивальной бабке.

— У вас сын, но она…

— Молчать! С ней всё будет хорошо.

Пересохшие губы его радости зашевелились, и мужчина тотчас наклонился к ней:

— Да, родная, я тут. Я рядом, я с тобой.

В потухших глазах затеплилось узнавание, и она едва слышно прошептала:

— У нас… сын. Мальчик… У нас получилось… Ты позаботишься о нём…

— Мы вместе о нём позаботимся. Сейчас ты полежишь, отдохнёшь, и мы вместе пойдём домой. Я накуплю твоих любимых крендельков. Или знаешь что, мы уедем в Осту. Мне надоел север. Сколько можно. Нам всем нужно тепло и солнце. Будем купаться в озёрах и гулять в садах. Какие там замечательные сады! Я оставлю службу и займусь чем-то другим. Мой отец был сапожником. Чем не занятие? И я смогу. Или буду учить новобранцев. Но только пару раз в неделю, всего несколько часов…

Вялая рука роженицы пришла в движение и потянулась к мужу. Офицер нежно обхватил кисть жены, прильнул щекой к её коже, касаясь губами холодного запястья.

Хватая ртом воздух, женщина сбивчиво вымолвила:

— Он… такой… хороший… я… мы… любила… — она испустила обжигающий сердце вздох и затихла, голова её безвольно повернулась на подушке.

Мужчине захотелось закричать, но звуки застряли в горле, словно его душили удавкой тысячи врагов. Кулаки сжались, ногти до крови врезались в ладони, а он всё продолжал неотрывно глядеть на бледное лицо жены. Произошедшее буквально раздавило его, он хотел прикоснуться к ней, пальцы потянулись к её спутанным волосам, но застыли на полпути. Вскоре он сделал новую попытку, однако по-прежнему не смог преодолеть невидимый барьер.

— У вас сын, — известила повивальная бабка, решив отвлечь убитого горем отца. Она взяла из рук помощницы выкупанного и укутанного в пелёнки малыша и протянула его мужчине.

Офицер отреагировал только с четвёртой попытки. Оторвав взгляд от жены, он повернул голову к женщине, держащей на руках шевелящийся и покрикивающий комок белой ткани. Услышав новые слова, мужчина безотчётно протянул руки, и в ладони его опустился почти невесомый малыш. Из пелёнок смотрело крохотное личико, отдалённо напоминающее человеческое. Две розоватые полоски, служащие губами, иногда раздвигались, затем снова смыкались. Немного сморщенная кожа и крохотный носик казались прекрасными и отталкивающими одновременно.

Офицер сидел в немом оцепенении минут пять, затем поднял взор на вытирающую руки о полотенце женщину:

— Зачем он мне, когда моей радости уже нет?

Толстуха удивлённо разинула рот:

— Но… это ваш сын!

Мужчина пружинисто вскочил с измятой постели и буквально перекинул ребёнка на руки повивальной бабке.

— Нет у меня никакого сына. То, что убило мою радость, не может быть моим сыном. Я не хочу больше слышать об этом и видеть… это.

— Но…

— Всё! Мне пора на службу.

— Но… нужно дать ребёнку хотя бы имя.

— Эвой, — не разворачиваясь, отрезал офицер.

— Это ведь значит «брошенный»… Так нельзя называть ребёнка.

Ничего не ответив, мужчина оставил растерянно пялящихся на него женщин вместе с новорождённым сыном и торопливо покинул комнату.

Мнущийся за дверью солдат отпрянул при виде командира.

— Чего тебе? — гаркнул офицер.

Боец отступил к стене и часто захлопал глазами, стыдясь невольно подслушанного диалога.

— Я… это… Вас хочет видеть комендант.

— Зачем?

— Он… Там собрался военный совет. Это относительно нападения нордов на Логидо.

— Без меня, что ли, обойтись не могут? — раздражённо фыркнул офицер и вышел из коридора на лестницу. Слегка перепуганный солдат трусил следом, с трудом поспевая за широкими шагами офицера.

— Комендант сказал, что они не начнут без командира ночной стражи.

Подёргав себя за мочку уха, Литон толкнул входную дверь и вышел на улицу:

— Хорошо. Пошли.

Северный ветер хлестанул по лицу, косо падающий снег вмиг облепил всклоченные волосы, набился за шиворот. Шерстяной плащ так и остался лежать в коридоре, подле разбитой вазы и перевёрнутого стула.

Желая как-то выразить сочувствие, солдат повернулся к офицеру:

— Мне жаль вашу жену. Искренне. Она была хорошей женщиной…

Литон сурово зыркнул на солдата, отчего тот сразу замолчал и отстал на пару шагов. Смахнув с усов налипший снег, недавно назначенный командир ночной стражи на ходу задрал голову к небесной пустоте.

Ничего! Там нет ничего! Теперь нигде нет ничего. Ни знакомых, ни друзей, ни службы, ни бесполезного Оплота. Что ему осталось?.. Только глушить вино и переспать со всеми бабами в этой паршивой крепости.