#21. Паук в смоле

Ни повода мечтать о встрече благодатной,

Ни капли стойкости в разлуке необъятной,

Ни собеседника для жалобы невнятной…

О, горестная страсть, восторг невероятный!

Степи уже давно сменились редким леском, протоптанная дорожка исчезла среди охристых стволов, а сохнущая зелень смешалась перед глазами в бледную кашу. Ева зажимала рот рукой, словно это могло спасти ее от укачивания. Пальцы отвратно пахли желудочным соком и скудным завтраком. Передний край седла сильно давил под ребра, но именно эта боль не позволяла расслабиться и сползти с коня. Люция медленно вела того за поводья подле своей лошади, изредка подтягивая ослабевшую Еву за ворот куртки.

— Вон там хорошее место для ночлега, остановимся? Рядом вода — Ева умоется. А я на охоту схожу, — встревоженный голос Химари прозвучал совсем рядом.

— Я не слышу воды, — Люцию Ева тоже не видела.

— Научись мне верить.

После их отъезда из постоялого двора единственным, что видела Ева, была земля, листва и шея коня. Она помнила, как они выбирались лесом из округа Лис, за ними погнались разбойники. Их Ева не боялась, хоть и кричала, что было мочи, но от мысли, что конь ее сбросит или упадет вместе с ней. Лес закончился окраиной Хэбиных болот, которые она благополучно проспала. Но потом Люция и Химари решили пойти округом Медведей, чтобы миновать родной для Евы Ошиный край. И все бы хорошо, но на вечных пригорках Куминого леса и разбитых тропах Еву страшно укачивало. Смолистый аромат ели пропитывал легкие, и оттого становилось только хуже. Лошадь переступала по подлеску, топтала осыпавшиеся иголки и устало фыркала, и Еву качало от каждого ее шага. Она не чувствовала ног, они горели от боли. Ей казалось, что внутренности она давно уже выплюнула. Даже глоток Конфитеора вызывал позывы рвоты. Поскорее бы добраться до округа Волков.

Ева помнила, как ее ловила Люция, когда ее вывернуло наизнанку прямо в седле. Как Химари поила с ладоней и умывала. Помнила по-мужски грубые руки Люции, осторожно поддерживающие верхом, помнила теплые Кошкины объятья и мурлыкающие колыбельные — как здорово они усыпили и скрыли эту смущающую мерзость. А теперь сон прошел, снова тошнило, бил озноб.

— Держись, паучоныш, скоро Окамий лес, — Люция неловко похлопала Еву по плечу и повела в сторону, следуя указаниям Химари.

Ева уткнулась лбом в колкую лошадиную гриву и замычала. До чего же ей не нравилось причинять неудобства фурии и Кошке. Они не заслужили таких хлопот! Она только мешает им и тормозит. Во рту снова стало кисло и солено одновременно, по горлу прошел слабый спазм.

Рядом послышался озадаченный голос Люции.

— Потерпи, — она осторожно обхватила Еву под мышки и потянула на себя. Ловко перехватила под колени, беря на руки как Алису когда-то давно в подсмотренном прошлом. И Ева точно так же прижалась к ее груди, и точно так же положила руку на плечо.

И мир показался сущей ерундой. И кони были не страшны, и собственная слабость стала пустяком. Неужели кто-то может не любить эту Гарпию, одним своим теплом прогоняющую всякий страх? Неужели кто-то не может простить ей сотни унесенных жизней и искалеченных судеб?

Люция отнесла Еву к воде. За небольшим оврагом и впрямь было озерцо, спрятанное в ярко-зеленом оазисе посреди высыхающего леса. Бескрылая положила Еву возле дерева, заглянула в глаза, словно пытаясь понять, насколько той плохо. Удостоверилась, что все не так уж худо, и, поднявшись, ушла.

— Я разведу огонь и воды натаскаю, идет? — донесся голос Люции за спиной.

— Тогда тигр на тебе. А я поохочусь. Только сперва с Евой управлюсь, — и вот уже Химари подошла к дереву, под которым полулежала Ева. — Встать можешь?

Как только из-под ног исчез конь, Еве сразу стало легче. И теперь, пожалуй, она могла бы встать. Люция и не такое пережила! А она что, хуже? Слабее?

И хуже. И слабее. Но силы встать все равно нашлись. Покачнувшись, Ева потерла запястьями глаза, все восемь, и побрела к озеру. Химари ей не помогала, только встала чуть позади, наблюдая и контролируя. Ева грустно улыбнулась, окунув руки в прохладную воду. Никто не скажет ей, что она — обуза. Они солгут, будут опекать и заботиться, как и раньше. Может, стоит облегчить их ношу? Утопиться, и решить все проблемы? Ведь все равно она ничего не умеет. Костер собрать? И Люция справится. Воду таскать — ума не надо. Лечить Люцию нужды больше нет, даже отголоски кошмаров полностью исчезли с появлением Кошки. Если на них нападут, Ева будет лишь обузой, не способной за себя постоять.

— Умывайся быстрее, и пойдем на охоту, — сказала Химари, отвлекая от тяжелых раздумий. Ева, не веря своим ушам, обернулась.

— Что, простите? — спросила она, но ей удалось только беззвучно пошевелить губами.

— Ты разве не хочешь пойти со мной? Мне кое-что нужно от тебя, — подбоченившись, Химари искоса глядела на Еву и вертела в руке пару тонких черных игл.

— Хочу! Конечно, хочу! — вскрикнула Паучонок, спешно умывая лицо и шею. Прополоскала рот, намочила слипшиеся волосы, зажмурившись, и вскочила. Неужели она может быть полезна Химари на охоте?!

— Тогда пошли, — Кошка усмехнулась и направилась в лес по берегу озера. Вытащила из наручей еще шесть игл и, равнодушно махнув хвостом под кимоно, нырнула в темный редкий лес. — Будь осторожна, не только мы с тобой видим в темноте. Если кого-то заметишь — не ори, я все услышу до того, как ты увидишь.

Ева покорно кивнула и пошла за Кошкой след в след. Ей было любопытно, как будет охотиться Химари. Львицей сломает шею добыче? Вспорет брюхо клинком? Черные иглы казались сущей игрушкой.

Кошка сделала Еве знак рукой остановиться и прокралась в сторону, высматривая добычу из-за деревьев.

Паучонок, как ни напрягала глаза, не увидела никого, лишь услышала, как что-то упало в нескольких метрах от нее. Сообразив, кинулась на звук и выудила из куста птицу. Бурую, с округлым хвостом и странно торчащими перышками у горла.В животных она понимала мало, но вес был приличный. Птица едва дышала, распластав крылья. Грудная клетка была пробита, и только кончик иглы торчал меж ребер.

— Чего смотришь? Она же мучается, — фыркнула Кошка, подходя к Паучонку, забрала добычу и свернула шею. — У любого существа есть точки и узлы в теле, распределяющие энергию во всем организме. Перекроешь одни пути — заставишь страдать и биться в агонии. Пробьешь другие — убьешь. Третьи — спасешь жизнь и вылечишь многие болезни, — она отложила птицу рядом под дерево. — Но лучше всего, — Химари стиснула острый подбородок Евы и задрала голову, — работают яды.

Повинуясь завораживающим глазам Химари, Ева покорно открыла рот и позволила Кошке коснуться клыков.

— Терпи, — голос ее был спокойным и, в то же время, властным. Со звонким хлопком в руке Химари раскрылась склянка.

Острая игла кольнула небо совсем рядом с ядовитыми железами, прилегающими к деснам. Щеки запекло, Ева почувствовала снова, как течет яд по каналам, сочась с клыков. Услышала, как он капает в подставленную склянку, зажмурилась. В прошлый раз, нацедив ценной жидкости, ее оставили восстанавливаться в темнице под дворцом Мерура на целую неделю. И теперь она не ждала ничего хорошего. Яд — вот и все, что нужно было Кошке. Не утешить. Не научить. И не пообщаться. Ей нужен был только паучий яд. И горячие слезы потекли по Евиным щекам.

— Спасибо, — Кошка нежно чмокнула Еву в лоб между второй пары глаз. Убрала иглу с неба, закупорила склянку.

— И все? — непонимающе прошептала Паучиха, сглатывая капли яда. Она не чувствовала слабости и тяжести, и это казалось странным.

— Да. Мне нужно совсем немного, — Химари кивнула и, осмотревшись, выбрала полуразваленное дерево неподалеку и двинулась к нему.

Ева спешно вытерла слезы, про себя возмущаясь собственной глупости. Как могла она подумать, что Химари желает ей зла?

Кошка посмотрела склянку на просвет; раскупорила, понюхала и окунула в маслянистую бело-желтую жидкость иглу. Выждала некоторое время, шевеля ушами и вслушиваясь в шорохи полупустого леса. Ева не успела даже заметить молниеносный Кошкин жест, как черная игла из склянки исчезла в кустах десятком метров дальше. Паучонок запоздало вздрогнула, а Химари закрыла бутылек и кинулась через сохнущие кусты за добычей.

Ждать ее пришлось недолго, Кошка вернулась с тощим зайцем, но довольная.

— Твой яд — отличный паралитик. Просто находка, — потрепав Еву по волосам, Химари села на все то же дерево, бросив тушку под ноги, и принялась за работу.

Ева наблюдала, как ловко Химари вынимает из потайных складок кимоно иглы, как ссыпает их в склянку с драгоценным ядом и терпеливо ждет, когда они наполнятся сами, а потом прячет по другим складкам, в наручи и потайные кармашки брони. Она будто бы делала это тысячи раз, так легко и просто у нее выходило.

— Могу научить, — отвлекшись от своего занятия, Химари протянула Еве тонкую черную иглу, чуть влажную от яда.

И Ева, осмелившись, кивнула. В глубине души все трепетало.

Кошка спрятала склянку, всучила Паучонку охапку игл в другую руку, и встала.

— Твои пальцы для метания игл подходят просто великолепно. Попробуй, у тебя должно получиться, — она развернула Еву за локоть, а сама встала чуть позади. — Игла изящна и должна лежать в твоих пальцах, как перо, — Кошка взяла иглу из наручей указательным и средним пальцами, легко и так просто.

Химари повернула руку ладонью вниз, словно чуть-чуть махнув ею вперед. Щелкнула, и игла исчезла в стволе ближайшего дерева. Ева, хмыкнув под нос, попыталась повторить. Стиснула пальцами иглу и, махнув, бросила. Игла бесшумно упала к ее ногам.

— Еще раз, — Кошка положила иглу между пальцами Евы. Взяла ее руку в свою, согнула в локте и немного в ладони. — У тебя две руки, и твои плечи — продолжение каждой. Плечи и метающая кисть должны быть связаны прямой линией, — она выпрямила руку Евы, подняла ее, метя в листву, надавив на другое плечо, повернула, опустила и убрала свои ладони.

Ева, сильно волнуясь, повторила ее движения — руку к груди с иглой, потом резко распрямить в сторону цели, пальцами махнуть в самом конце. Игла упала рядом с деревом. И от охватившего радостного удивления Ева прижала ладонь к губам. Неужели она способна на что-то, кроме бесполезного разглядывания паутины?

— Тренируйся, — Химари погладила Еву по плечу и вернулась к своему дереву.

А Ева усердно метала Кошкины иглы одну за другой. Следуя указаниям Химари, старалась выстроить их в линию на стволе дерева; поворачивалась, пытаясь метнуть иглы в разных направлениях. Выходило посредственно, больше половины игл даже не достигали целей, но Кошка не обращала на это внимания, давая Еве возможность просто играться.

***

Паучонок обернулась на шорох, удерживая в пальцах пустые иглы. И замерла. Посреди леса на тяжелых цепях был распят шестикрылый Ангел. Висел, подхваченный оковами за руки, с распахнутыми крыльями, обмотанными цепями. И все вокруг него озарялось мощным лиловым светом. Не слепило, не обжигало глаза, а словно грело, подобно солнцу. Это был все тот же серафим, что и всякий раз во снах. Черноволосый, с болезненной кожей, не видевшей солнечного света; худой, с обмотанными серым тряпьем бедрами. Он поднял на нее глаза. Черные, безгранично глубокие, пугающе всезнающие. Позвал по имени. Заглянув в самое сердце, словно пытаясь донести больше, чем мог сказать. Ева знала, что он снова будет просить прийти к нему, умолять о прощении, признаваться в любви. И она снова не будет понимать, кто он, зачем зовет ее, что просит простить и почему любит. Он вселял в нее ужас, и она не могла с собой совладать.

— Умри! Умри! Умоляю, умри! — она швырнула в него иглу, еще одну, еще. Зажмурилась, надрывно крича. Рухнула на колени, но не перестала метать иглы.

— Стой! Хватит! — доносилось отовсюду. Но Ева не различала голоса, и не могла вспомнить, что было до появления серафима. Казалось, что не было ничего и никого. Только он, мучающий ее своими видениями.

— Ева! — ее стиснули за плечи, не позволяя поднять руку с иглой. Неужели это Ангел вырвался из своих оков?

— Ева! Прекрати! — ее повалили на землю, грубо прижали носом к траве.

И Ева заплакала от собственного бессилия.

— Ева? Ева! — ее развернули за плечо, похлопали по щекам. И Паучонок открыла глаза.

Она не могла разобрать ничего вокруг, глаза щипало до слез, мир расползался, не позволяя его разглядеть, ускользал, утекал меж пальцев времени. Все вокруг было залито теплым лиловым светом, охватывающим с ног до головы. Ева не чувствовала себя прежней. Она понимала, что вот есть она, а вот есть мир. Но она была иной. Не было больше теплых бугорков на небе с пузырьками яда, не было еще шести глаз, пальцы стали короче и мягче. И что-то лежало на руках легкой ношей, теплое, родное, любимое. Детский вскрик заставил Еву посмотреть на свои руки, крепко державшие крылатое дитя. Младенец вертелся, укрытый четырьмя собственными крыльями, морщил круглый носик и щурился на свет.

— Ева? — до боли родной голос раздался над самым ухом.

Ева сделала шаг, не поднимая головы, и припала к любимому мужскому плечу. Довольно улыбнулась, чувствуя себя самой счастливой на свете. Наконец-то страх отступил.

— Я люблю тебя, — прошептала она, прячась в пологе его крыльев. — Не оставляй меня. Не покидай меня. Я хочу всегда быть с тобой.

Ева подняла голову и обомлела, секунду задержалась на черных бездонных глазах, чувствуя, как сердце пропускает удары. Ее обнимал шестикрылый Ангел.

И она закричала.

Все рассыпалось, как пыль. Ева орала, чувствуя, как горячие слезы скользят по щекам, мерзко собираясь под подбородком. Всхлипывала, отталкивая свое проклятье, теперь запустившее пальцы в самое сердце. Но он схватил ее за плечи, стиснув больно-больно. И она с толикой ярости взглянула ему в глаза снова. Но они были лиловыми, глубокими, встревоженными. Подведенные черной тушью, с узкой щелочкой-зрачком.

Химари тревожно смотрела на нее. И даже что-то говорила, но голос терялся, тонул в бурлящем шуме, заполнявшим собой, казалось, Евину голову целиком.

— Что случилось? Ты нашпиговала зайца, как ежа. Тебе что-то привиделось? Ты кричала, просила не оставлять тебя, а потом снова кричала. Ева? Все хорошо? Ева?