#36. Возненавижу, если смогу...

Распахнутая калитка родного дома покачивалась и отстукивала свою одинокую песню о забор. Хайме замотал головой, прогоняя навязчивые воспоминания, поправил связку амулетов на плече и, стараясь никуда не смотреть, направился сразу на порог.

Коты ждали его в лесу, за деревней, и он обещал им обернуться быстро — только вещи забрать, и все. Поэтому он широкими шагами прошел мимо разрушенной кухни, комнат сыновей, и остановился только в самом дальнем конце, у спальни. Под ногами старый пол не трещал даже, а скорее чавкал прогнившими досками. Напротив разбитого зеркала угадывался лиловый след пламени. И если бы Хайме тогда не потушил его, вернувшись за Химари, священный огонь сожрал бы здесь все.

Пыльная спальня хранила кисло-сладкий запах Химари, оставшийся с ее последнего визита. Хайме облокотился плечом о дверной проем и закрыл глаза. Теперь он прекрасно понимал, почему тогда в дом заходить не хотелось. Все как будто умерло. И никакими амулетами, яблоками этот уничтоженный мир семейного счастья было не спасти. Даже если Химари выживет; даже если дети не ослушались его и покорно остались самообучаться в храме Самсавеила у моря, а значит, после присоединятся к ним; даже если все закончится хорошо — обратно они уже никогда не вернутся. И как раньше жить тоже не смогут. Хайме казалось, что спокойная жизнь его ждет только в гробу.

Подул ветер, и с прохудившейся крыши на кровать посыпались снежинки. Дом тоскливо завыл и затрещал. Хайме, будто очнувшись от дремы, направился к ширме, упавшей на стену. Поставил ее ровно, открыв манекены. Один, пустой, принадлежал Химари, и то боевое кимоно она изорвала в клочья во время войны в честь своей мести. А вот второй манекен хранил его одежду — черное нижнее кимоно, широкие штаны — хакама, и темно-лиловый верхний жакет — хаори. В ногах манекена лежал пластинчатый нагрудник и пара наручей. Перевязь под катаны и кожаные ремни были перекинуты через плечо манекена. Хайме сгреб вещи и бросил на кровать. Наконец-то можно было удобно одеться.

Старое холщовое кимоно и штаны полетели на пол. Леденящий холод вместе с сыростью дома тут же облепил все тело, но Хайме остался стоять, опершись о мечи. И когда ощущение мороза прошло, принялся одеваться. Потуже затянул пояс широких штанов и, присев, принялся плотно обматывать ремешками голень, ткань послушно ложилась по складкам и приминалась к ноге под обвязками. За штанами пошла легкая рубашка, следом кимоно с широкими рукавами, сужающимися от локтя до запястья плотно по руке. Наручи, нагрудник, мешковатый хаори. Хайме подвязал к поясу перевязь под катаны, но сами мечи сжал в кулаке.

В саду что-то глухо застучало, и Хайме, быстро перекинув амулеты через плечо, рванул наружу.

Перед домом было пусто. Калитка покачивалась на сломанных петлях, погрызенная неваляшка перекатывалась одним боком в снегу возле меча Торы. Хайме принюхался, но посторонних не было. Только об яблоню в саду бились качели. Само дерево тихо шелестело почти что осыпавшейся листвой и как будто звало.

Хайме облокотил катаны о порог, неспешно подошел через мостик к дереву и глубоко вздохнул. Морозный воздух обдал холодом легкие и глотку, разбудив невыносимые воспоминания.

Кошке тогда перевалило за четыреста, еще не было родных детей, но уже умерли Волчата. Все, что наполняло их быт на окраине Волчьего города — сложные задания, за которые хорошо платили. Для Химари их щедро выдавали со всех женских храмов Самсавеила, и как назло — то соблазнить вассала, то прикинуться любовницей купца, то обольстить вояку и выведать все его тайны. И ведь не скажешь — не смей соглашаться! Она опять воспользуется его уходом на заказ, и сбежит по своим «священным» делам. И почему все тайны Самсавеила, которые надо было ей скрыть, хранили лишь мужчины? Почему обязательно нужно было рисковать жизнью?

Уж своей шкурой он рисковать привык, но никак не ее. Непозволительная роскошь. Кошка не заслуживала глупой смерти, оправдывая титул шисаи. Она не должна была. Не обязана. Пусть бы лишь служила в храмах, у Мест Силы. Но только не так.

Вот и сейчас она задерживалась. Уже на сутки. Снег медленно сыпался крупой под ноги, ветер заметал следы. Хайме сел на край обрыва и принялся всматриваться в поля и леса. Она должна была прийти оттуда. Если ее ничего не задержало. Если она еще жива.

Но она не приходила. Кимоно набрало влаги, снег присыпал Хайме от лап до ушей, а он все сидел и сидел, дожидаясь ее.

По дороге застучали копыта, калитка скрипнула, выведя из томительного ожидания, он сорвался с места и бросился ей навстречу.

— Химари, какого черта? Предупреждать… — и замер, увидев ее, повисшей на калитке.

Кимоно сочилось кровью, волосы багровыми сосульками лежали по плечам и груди, лапы дрожали. Она подняла на него глаза, блаженно улыбнулась алыми зубами и рухнула в снег.

— Я тебе помру! — огрызнулся он, поднимая ее. Она что-то простонала и закатила глаза. — Ничего-ничего, сейчас я тебя перевяжу, и будешь, как новенькая. И черта с два я тебя пущу на следующий заказ!

— Не надо, — едва слышно просипела она, слабыми руками хватая его за ворот кимоно.

— Что именно — «не надо»? И вообще заткнись, только силы тратишь, — он сорвал с ее пояса катаны и бросил в снег, туда же полетели наручи, нагрудник и пустые патронташи.

— Я уже умираю, ты не поможешь мне, — прошептала она и погладила его по щеке. Кровавый след остался на коже и тут же замерз. — Я знаю, я чувствую это. Просто побудь со мной рядом, пока я не умру. Пожалуйста.

Он сглотнул подступивший к горлу ком и кивнул.

— У яблони посидим? — прижал ее покрепче, окутал силой Самсавеила. Она и впрямь умирала. — Я побуду с тобой, ничего не бойся.

Яблоня тихо покачивалась, купаясь в вихре снежинок, снег скрипел под лапами, провожая до обрыва. Хайме присел на самый край и посадил Кошку рядом, уложив на колени. Пробитые внутренние органы хлюпали от каждого ее вздоха, а дыхание становилось все более прерывистым.

— Я летела к тебе быстрее ветра. Я выполнила задание, но так боялась умереть там. Без тебя, — шептала она, уткнувшись носом в его руку. — Поговори со мной.

— Не о чем, — он пожал плечами. — Я тебя вторые сутки жду. Не ем, не сплю. А тебе все равно. Не предупредила, даже не писала оттуда. Полгода почти! Танцевала, пела там, на сямисэне своем треклятом играла, а я сидел здесь. Сидел и думал, как ты развлекаешь какого-то урода, — шипел сквозь зубы и, сам того не замечая, все сильнее сжимал ее раненое плечо.

— Я убила его, — прошептала она. — Прости меня.

— Это ничего не меняет! Ты должна быть дома! Заботиться о моих детях, выращивать розы в саду. А ты… Ты!

— Я люблю тебя, — промурчала она, проведя мокрой от крови ладонью по его щеке. Коснулась пальцами губ, оставив железный привкус во рту.

— А я тебя — ненавижу! Слышишь?! Ненавижу! — закричал он и по-звериному от обуревавшей его злобы обнажил клыки. — Ненавижу твою работу! Ненавижу твои заказы! Не-на-ви-жу! Тебя ненавижу. Ты только и делаешь, что говоришь, как меня любишь, а сама шляешься черти где! Ненавижу!

Он зарычал от обиды и ярости. А опустив глаза, задохнулся.

Она смотрела на него мертвым потухшим взглядом. Черная от туши дорожка слез замерла на щеке и заиндевела. Единственным, что она увидела в ответ на свою любовь — презрение. Последние слова, что она услышала перед смертью — как он ее ненавидит.

И вдруг в груди его разросся ужас. Он проник в самые отдаленные части души жутким вопросом — а вдруг это последняя ее жизнь? Она ведь так торопилась. Он положил замерзшие пальцы на ее горло, но как ни пытался, ничего не почувствовал. Нужен был холодный разум, а в нем бушевала буря.

— Химари, — прохрипел он, баюкая ее на руках. И больше ничего вымолвить не смог. Горло мерзко стянуло от невыносимых эмоций и болезненных чувств.

Кровь растеклась по его кимоно, впиталась в снег и растаяла в корнях могучей яблони. Дерево склонило над ним голые ветки, будто укрыло от начинающейся метели. А он обнимал ее, едва сдерживая дрожь. Все, о чем он молил небо — чтобы в храме Самсавеила она очнулась. Тогда у него появится шанс все исправить. И больше никогда не говорить ей — «ненавижу». Она ведь так торопилась умереть у него на руках.

Хайме зажмурился и затряс головой, прогоняя воспоминания. Однажды он ее уже потерял, и осознание того, насколько дорога она ему была, бередило душу.

На самом деле, Химари не принадлежала ни Котам, считавшим ее Принцессой; ни империи, изувечившей все, что у нее было; ни Самсавеилу, служение которому составляло всю ее жизнь. Хайме не хотел, чтобы она принадлежала кому бы то ни было. Даже Инузоку. Особенно Инузоку. Этот город не имел на нее никаких прав, и эти Кошки — тоже. Она принадлежит ему и детям, а значит, защищать ее должен только он.

Калитка сада скрипнула, и Хайме внутренне сжался. Ветер донес запах незнакомого Волка. Тот, видимо, шел по тигриным следам и вознамерился решить все проблемы, что нависли над городом, одним махом. Как будто просто лишиться вожака стаи, Инпу, было мало.

Кот дернул звериным носом в поисках других запахов, но Волк был один. А это могло значить либо то, что Волк считал себя мастером, либо то, что он был чертовски глуп. Хайме не стал терзать его ожиданиями и вышел из сада к дому.

Волк был в полном доспехе — штанах, высоких сапогах со стальными щитками, плотной куртке и таком же пластинчатом нагруднике, что и кот. Волосы по плечи свисали со лба сосульками, в звериных глазах читалась жажда убийства. Холодная ярость. В руках он сжимал обычный двуручник и медленно двигался вбок, к ступеням. Катаны, брошенные Хайме у порога, скрылись за его спиной, и Волк довольно оскалился.

— Ты, кажется, Хайме. Тот шисаи, который сын легендарной Ясинэ и муж Кошачьей принцессы. Угадал? — усмехнулся Волк. — Я Жоккару, советник и брат Инпу.

Хайме деловито огляделся. До катан не добраться, но ржавый меч Торы торчал из ребер сгнившего Ангела в паре метров. К тому же с десяток амулетов звенели на плече.

— Плохая мысль! — зарычал Волк, заметив, куда смотрит Хайме. И тут же метнул в него нож.

Кот успел отпрыгнуть и, поравнявшись с трупом, вытащить старый клинок. Осыпавшая кожаная рукоять оказалась не по размеру — слишком мала, под женскую ладошку. Навершие в виде кошачьей головы врезалось в руку острым ухом. Но времени примериваться не было. Волк нападал.

Железо молодого клинка противно запело, впиваясь в зазубрины и ржавчину на Кошачьем клинке. Жоккару хохотал, осуждая бесполезный меч, и все наседал. Бил наотмашь, пользуясь преимуществом — длиной своего оружия, и оттеснял Хайме подальше от катан.

Хайме пятился, пытаясь в то же время оценить обстановку. Каким бы прекрасным и желанным ни был Торин меч больше двадцати лет назад, сейчас он был всего лишь ржавой железкой, едва-едва выдерживающей яростные и чертовски сильные удары Волка. И сколько Хайме ни пытался атаковать, его пируэты были бесполезны против длинного двуручника.

Хайме с силой отразил Волчий клинок, обвел лезвием в землю, и с размаху пнул лапой руку Волка. Тот выронил меч, но, в то же мгновение перехватив его другой рукой, ударил снова. На то, чтобы заблокировать удар, у Хайме просто не осталось времени.

Клинок взметнулся через плечо и со свистом опустился, метя в шею Кота. В последнюю секунду тот успел выставить Торин меч в защиту и бросить все силы Самсавеила, что до этого копил, в ведущую руку.

Лезвие Кошачьего меча не выдержало влившейся в него силы и разлетелось. Обоих отбросило волной лиловой энергии. Хайме подорвался, глянул на руку и выбросил ненужную рукоять.

Волчий стон донесся из кустов у калитки. А затем вдруг сменился хохотом. Хайме кинулся к катанам, и, машинально поправив амулеты, понял, что их стало меньше. Хотел было вынуть мечи, но отложил их на ступени, осознав, что они будут бесполезны. Клинок против волка поможет только в сумбуре боя со стаей. Против одного он бесполезен, слишком много места для маневра у зверя.

Жоккару, пошатываясь, вышел из кустов. Торжествующе поднял над головой сияющий амулет и надел на шею.

Хайме недовольно скривил губы, бросил оставшиеся амулеты к катанам, снял мешающийся хаори и повесил на перила.

— Ну что, котик? Поиграем? — зарычал Волк и опустился на четвереньки.

Руки стали удлиняться, все больше приобретая сходство с волчьими лапами. Корпус вытянулся, вырос в холке. Одежда, охваченная лиловым сиянием, начала исчезать. Морда все больше походила на звериную.

Не успел Волк завершить превращение и броситься на Кота, как Хайме подлетел к нему и схватил начавший исчезать амулет. Жоккару сомкнул мощные челюсти на его плече и зарычал. Ударил задними лапами, силясь вырваться. Он не понимал, что происходит, и два сознания — волчье и человеческое метались в застенках его черепа. Человек в нем хотел убить Хайме, дотянуться до горла когтями, вспороть брюхо, разорвать потроха. Он все сильнее сжимал челюсть и не мог напиться кошачьей крови. Когти царапали нагрудник, но до глотки достать не могли. Зверь же отчаянно желал убежать. Животное видело, как наливаются лиловым глаза Хайме, чувствовало, как амулет на шее связан с его существованием.

Кот когтями удержал выскальзывающий из окровавленной ладони кристалл. Жадно впитал его силу, и к боли в плече добавилась новая. Кожа на руке разошлась старыми шрамами, пурпурные тигриные полосы покрыли предплечье и локоть.

Волк замер и с ужасом заскулил. Хайме сорвал пустой амулет и бросил под ноги. Здоровой рукой уперся в морду и, впившись тигриными когтями в нос, разомкнул челюсти. Тяжело выдохнул и скривился от боли. Раненная рука безвольно повисла, налилась болью и заныла.

Жоккару, заметив замешательство противника, присел, готовясь к прыжку. Не до конца превратившаяся нога глухо хрустнула. Он зарычал на собственное тело, оскалился, обернувшись. И не заметил удара под морду, в горло.

Хайме откинул его лапой в калитку и, прыгнув сверху, разорвал глотку когтями. Человеческие озлобленные глаза Жоккару сменились волчьими, полными ужаса. А затем и вовсе потухли. Полуволк-получеловек, изувеченный незаконченным превращением, умер.

— Вот и поиграли! — сплюнул Хайме.

Скрипя зубами, перераспределил потоки энергии, как учила Ясинэ. Тигриные полосы исчезли, рана слабо, но затянулась. По крайней мере, перестала капать кровью, пропитывая рукав кимоно. Боль ушла, Хайме усмехнулся. Разминка с Волком вышла не очень удачной, а значит, к настоящему бою он был не сильно-то и готов. Месть грозила и очень даже могла обернуться провалом.

Кот вспомнил, с какой болью расходились старые шрамы, и всерьез задумался, а готов ли он испытать это снова. Для Химари эта цена была разумной, и она заплатила ею в каньоне, спасая Еву и Люцию. Но и контролировала она ее всегда лучше. Даже шрамов не было.

Зато, если решиться, можно было покончить с Волками раз и навсегда. Уничтожив Инузоку, Кошки получили бы настоящую свободу. Как раньше. Как всегда.

***

Коты слушали Хайме и покорно кивали, запоминая свои задачи. А Кот все говорил и говорил, и говорил. О том, что одна группа выведет тех Кошек, что не стали в открытую противостоять Волкам. И пусть все считают их трусами и наивными глупцами — свои смерти не заслуживают. Он говорил о том, что другая группа должна будет сопроводить Волков — женщин, детей, стариков, до уже захваченных деревень. Истреблять их нельзя, это дело чести. Возмездия! А не мести.

— Господин, а какая группа нападает? Нас полсотни, а вы распределили всех только на две команды, — медичка протиснулась между мужчинами и остановилась перед ним.

— Всем все ясно? — проигнорировав вопрос, бросил Хайме и торопливо снял с плеча оставшиеся амулеты. Пересчитал — одиннадцать. На ночь должно было хватить.

— Вы не ответили, — подал голос Винс.

Хайме и не собирался отвечать. Молча намотал цепи амулетов на кулак и вытянул его перед собой.

Лиловые камни полыхнули ярко-ярко один раз и стали таять. Сила Самсавеила утекала из них, опустошая до последней капли, пока, наконец, все амулеты не стали прозрачными. Рука Хайме налилась тягучей энергией, отчетливо проступили шрамы на пальцах и ладони. Лиловые тигриные полосы исчезли под рукавом кимоно, расползлись по плоти, растравили кожу. Пурпурные полосы показались на шее и замерли.

— Нет-нет, вы не поступите так с нами! — первым закричал Винс. Он уже видел такое однажды и прекрасно знал, что ничем хорошим это не кончится.

— Уже, — коротко бросил Хайме.

Винс дернул за руку медичку, и вместе они бросились к шисаи.

Но опоздали.

Лиловый туман полился с кулака Хайме и в считанные мгновения поглотил всех Кошек. Он был настолько непроницаем, что с трудом можно было даже дышать, не то что видеть друг друга.

А потом вдруг исчез, будто и не было его совсем.

— Я думал, нам конец, — пробормотал Винс, стоя на коленях.

— Почему? — медичка подняла его, подставив плечо.

— Я видел Принцессу Химари такой, — дрожа всем телом, отозвался Кот. — Она тогда как вспыхнула лиловым пламенем, и оно стало пожирать все и всех вокруг нее. Архив, помню, за считанные минуты уничтожила. Мы потушили водой из источника Самсавеила, от обычной оно только разгоралось.

— И ты всерьез решил, что он убьет нас? На него не похоже, — медичка принялась высматривать в лесу всполохи лилового света. Где-то там они то и дело мелькали.

— А что тогда он собрался делать? — Винс оглядел вверенную ему группу. Его задачей было спасение других Кошек.

— На себя он взял Волков-мужчин. Его же не видно в этом тумане, — пожала плечами девушка и принялась пересчитывать своих.

— Он же умрет там, — прошептал Кот и грустно покачал головой.

— Брось, одичавшие за ним пойдут хоть в огонь, хоть в воду. И, пожалуй, из них убийцы будут получше, чем из нас, — медичка толкнула Винса локтем в бой. — Не ной. Он дал нам задание, и мы не имеем права его подвести!