#17. Через тернии к лиловым звездам

Горькой моей слезой взор опалится пусть,

Скорбной моей мечтой боль утолится пусть.

Либо, чтоб боль вобрать, век мой продлится пусть,

Либо, вмещаясь в век, боль умалится пусть.

Больше всего на свете младшая дочь императора Кошек боялась смерти. Она знала, что проживет девять жизней, но все равно тряслась от страха. И не было в холодном кошачьем замке ни души, способной ее утешить.

До чего же она жалела, что родилась второй. Отец любил свою первую дочь — Айко — так трепетно, так нежно; а Химари повторял изо дня в день, что та рождена с единственной целью — защищать старшую сестру до последнего вздоха. Родная мать твердила, что Химари — ее ненавистная жертва, и когда-нибудь обязательно заплатит по счетам.

У Айко было все, чего она желала: и наряды, и книжки, и танцы. У Химари — только ножи, украденные у стражи, и тряпичные куклы из лоскутов, выброшенных императорской портнихой. Все это регулярно отбирали, и приходилось таскать по новой и перепрятывать. Сестер объединял лишь утренний и вечерний туалет — они должны были быть похожи, как две капли воды. Розовые ванны и бархатные полотенца, стоило только закрыть глаза, превращали Химари в самую любимую дочь императора, в самую красивую, самую необходимую. Она любила эти мгновения, отдаваясь им в мечтах целиком.

Но даже эта шаткая идиллия рухнула, как карточный домик. Подростком Айко прибежала в комнату сестры и швырнула сорочку из паучьих кружев в руки. От Химари требовалось только надеть наряд, ведь на кону была жизнь Айко. И Химари повиновалась, ничего иного ей не оставалось, кроме как исполнить свой долг. Она была готова к тому, что тайком пробравшийся враг убьет ее, приняв за Айко, хотя колени предательски дрожали, а зубы стучали громко-громко. Айко убежала, и Химари слышала, как она кричит в коридоре и причитает, но смелости не хватило прийти ей на помощь, и девочка ждала своей участи, спрятавшись под одеялом.

Дверь распахнулась и глухо ударилась о стену. Вместо убийцы на пороге стоял император и сама Айко, цела и невредима.

— Папочка, она позорит меня! Она украла мою сорочку, ты же знаешь, какая ловкая из нее воровка! Украла, чтобы мною притвориться, и пошла в казарму. Папочка, они теперь думают, что это я, как чертовы гейши, готова отдаться за монетку! Я, а не она! — плакала Айко навзрыд. — Папочка, сделай что-нибудь! Папочка!

И Химари поняла, что ей никто никогда не поверит. Ведь она не Айко и никогда ей не станет. Девочка сжала под подушкой нож и сглотнула.

— Убирайся, — прорычал император, сверля Химари взглядом. — Я не желаю тебя больше знать. Я дам тебе час, а потом спущу амфисбен и кумо. Выберешься — твое счастье, а нет, мы не станем горевать. Ты — меньшая из потерь и не стоишь слез.

Больше никогда Кошке не было так обидно и мерзко на душе. Она сорвалась с кровати и убежала. Айко кричала ей вслед, требовала вернуть ночную сорочку, но отец одернул ее.

Химари не знала, куда бежать — лабиринты под горой, казалось, водили ее кругами. Когда она была готова сдаться и умереть навсегда, разом потеряв все девять жизней в желудке амфисбены, ее завело в Райский сад империи. Истинный Ангел, хозяин сада, сказал, что выведет ее в обмен на простую услугу — Химари должна стать одной из шисаи, жриц его двенадцати храмов. И Кошка согласилась.

***

Химари с трудом отворила тяжелые створки ворот кошачьего храма. Стянула капюшон и зажмурилась от слепящего солнца. Полигон, полный каменной крошки и пыли, замер. Кошки, разряженные в кимоно, сидели в два ряда и даже не повернулись в ее сторону. Между ними можно было пройти до самого храма, но Химари казалось, что мимо них ей не сделать и шага — смерть наступит мгновенно, а потом ее просто выкинут за ворота. Высокая тигрица в белом, как снег, кимоно прервала свой танец и обратила внимание на гостью. Химари поежилась.

— Кто ты? — мягкий вкрадчивый голос главной шисаи храма совсем не вязался с ее острыми чертами лица и хищными глазами.

И Химари посмотрел на свои руки, истесанные камнями, что кровь пропитала все бинты, спрятала израненную ногу позади другой, чувствуя, как изнеможенное тело дрожит то ли он усталости, то ли он страха. Она прошла уже десять кошачьих храмов, и в каждом ей отказали. И если она могла понять, почему в мужской храм ей нельзя даже служанкой, то отказ в женских монастырях больно бил по самолюбию. Прошло уже пять лет, как она ушла из императорского замка, а при виде ее белых львиных ушей и хвоста все захлопывали двери перед самым носом. Кому захочется связываться с принцессой, пусть даже она не нужна императору.

— Химари, — пробурчала Кошка, не поднимая головы. Врать не было смысла.

— Ты — белая Львица, из императорского рода, — подняв с земли посох, шисаи медленно подошла, вышагивая на гэта, увенчанных колокольчиками. — Ты — проклятье императора. Зачем ты пришла?

Химари попятилась. Она не знала, что ответить. И не нашла ничего лучше, кроме как упасть в поклоне к ногам шисаи.

— Прошу, возьмите меня! Я буду служить вам. Я хочу быть вашей конэко! Я все выдержу, я со всем справлюсь. Поверьте мне, я прошу.

Шисаи толкнула ее посохом в плечо, коснулась подбородка и задрала голову. Скривив губы, посмотрела на высушенное летним солнцем лицо, серые тусклые глаза, белые растрескавшиеся губы. И, развернувшись, направилась через полигон обратно. Химари уткнулась лбом в стиснутые кулаки. Не было сил даже горевать. Куда теперь? Умирать? Так страшно терять жизнь.

— Победишь — приму, — и тяжелый посох полетел через весь полигон в Химари. Огрел навершием — кошачьей головой — и скатился под ноги. — Я не верю твоей покорности, и это единственная причина, по которой я даю тебе шанс.

Химари удивленно посмотрела на белую Тигрицу, даже не потянувшуюся развязывать оби тяжелого кимоно, словно не считала гостью важнее дохлой мухи. Вот так? Без крова, без пищи — в бой, посмотреть, стоишь ты чего-то или нет. Спохватившись, что несколько десятков пар глаз пристально следят за ней, Химари подняла посох и, опершись на него, встала. Оглядела высеченные письмена трости, крепко стиснула пальцы там, где переливались на солнце лиловые камушки, и они больно врезались в ладонь. Химари вдруг осознала, что не умеет драться.

— Не стой столбом!

И в мягкое пушистое ухо прилетела затрещина. Кошка удержалась лишь благодаря посоху. Но шисаи и не думала учить, ждать и церемониться. За первым ударом последовал второй — по лицу. Третий — поддых. Четвертый — в раненную ногу, до слез. Пятый — в бедро, стоило Химари опереться на другую ногу. Шестой — по спине ребром ладони. Седьмой…

Седьмой исчез в никуда. Падая, Химари встала на больную ногу и, провернув посох в руке, со свистом опустила его набалдашник на скулу шисаи, рассекая бархатную кожу от уха до губы. Упала, не устояв, и выронила посох. Тут же подтянула руку к груди, ее пекло, но она словно была совсем чужая. Словно кровь разом прилила к ладони и предплечью, распирая плоть изнутри.

Нужно было вставать, бороться, но только не лежать, баюкая раздробленные кости ступни. Она привстала на локтях, обернулась. Над ней стояла Тигрица с занесенным над головой посохом, по губам текла кровь, по лицу и рукам уходили лиловые полосы. Удар, и мир утянул Химари в бездну.

***

Химари очнулась после удара Тигрицы, когда грубые руки плотно затягивали на ее ступне жесткие бинты поверх дощечек. Дернулась, не понимая, где она и что происходит. Но ее осадили, заставив лечь снова.

— Дай перевязать раны и пойдешь к ней, — картавый грубый голос раздался у ног. Мужской. Откуда в женском храме мужчина? Точно, ее выкинули за ворота, а он подобрал неудачницу. Химари подняла глаза на того, кто заботился о ней так неохотно. Взгляд отказывался фокусироваться, но она смогла разглядеть спасителя. Резкие черты лица, высокий лоб, волосы, собранные в тугой хвост, белые тигриные уши.

— К ней? — непонимающе просипела Химари, горло словно было набито песком.

Кот рукой указал через заросли роз. Туда, где в свете полной луны Тигрица шисаи молча избивала манекен. Каждый удар отзывался на кукле клубом лиловой пыли.

— Но я не хочу, — Химари откинулась на свернутую под головой циновку и посильнее зажмурилась.

Все казалось сном. И мужские руки, в мозолях и ссадинах, перетягивающие ее ступню; и густой аромат роз, наполнявший легкий и прятавший остальные запахи; и однообразный шепот воды в нескольких метрах от нее. А безумная Тигрица была словно венцом всего происходящего. Ее исполосованная шрамами кожа отливала бледно-сиреневым цветом под луной; свободные штаны венчались поясками на лодыжках; грудь, туго перебинтованная, казалась вровень с ребрами; черные длинные волосы были собраны в пышный пучок и подвязаны алой лентой. Лицо в следах дневного плотного макияжа, лишь стерты губы, а через левую щеку — кровавая рана, наскоро стянутая нитью. Это не было сном. И Химари завороженно смотрела на Тигрицу, наносящую манекену страшные раны, отчего плитка под ее ногами покрывалась сеном все больше. Маленькие ноги с черными подушечками били яростно и, казалось, озлобленно. Химари думалось, что на месте боевой куклы шисаи представляла ее саму.

Химари поднялась на локтях, вдруг явственно осознав, что хочет быть такой же. Такой же сильной, такой же гордой. Не думать о том, что она лишь мясо, расходный материал. Жить тем, что она — на вершине мира, и вся вселенная заботится о ней. Кошка посмотрела на руки, перевязанные даже по пальцам, что не разглядеть былых ран, и крепко сжала кулаки. Если она очнулась не за воротами, как это обычно бывало, а у послетренировочной ванны, значит, был еще шанс. Или это чудовищная издевка. Настолько чудовищная, что так похожа на правду.

— Готово, иди, — поверх перевязок Кот одел ей широкий сапог, затянул ремешки. — Потом в храме, когда вернешься, справа у дверей увидишь подстилку — теперь ты спишь там, — он помог ошарашенной Кошке подняться, ловко подхватив за плечо.

— Так я принята? — стоило ему лишь сделать шаг в сторону дверей, как она цепко схватила его за рукав кимоно.

— Она — твоя госпожа. Спроси у нее, — ответил Кот, силой разжал ее тонкие пальцы и оттолкнул руку. Не позволяя снова коснуться его, резко развернулся и ушел.

Дверь за ним хлопнула гулко, выдавая Тигрице, что кошка свободна. Химари сглотнула подступивший к горлу ежистый ком. Она запомнит его! И глаза цвета синего льда, и сжатые в линию губы, и грубые руки, и длинные собранные в хвост волосы. И даже едва уловимый аромат горького шоколада.

Собравшись с духом, Кошка направилась к Тигрице, которая теперь танцевала, завершая тренировку.

Дохромав до госпожи, Химари склонила голову и зажмурилась, что было сил. Шисаи остановилась и подошла к ней почти вплотную.

— Ты принята, Химари, — Тигрица хоть и была одного роста с Кошкой, но той казалось, что она гораздо выше, и это пугало.

— Почему? — Кошка боялась посмотреть на шисаи.

— Я увидела в тебе сольпугу, этого мне достаточно.

— Сольпугу? — Химари недоуменно посмотрела на шисаи, и только тут заметила, что нечто, казавшееся ей лентой, на деле было мохнатой лапой огромного, с тарелку, паука. Он, перебирая алыми конечностями, собирал выбившиеся локоны хозяйки в прическу. Заткнул последнюю прядь и уселся в свое гнездышко из черных, как смоль, волос, лишь пушистые лапы оставив снаружи. Кошка сглотнула, чувствуя, как немеют виски и кончается в легких воздух.

— Меня зовут Ясинэ. Я — настоятельница одиннадцатого храма Самсавеила, и одна из тридцати трех шисаи, охраняющих его тайны. Тренировки ты начнешь на рассвете. Хайме сказал, где ты спишь? — переобувшись в несуразные гэта, шисаи засеменила к парадным дверям.

Хайме, его зовут Хайме.

— Да, — Химари тут же кивнула и попятилась, пропуская Тигрицу.

Все внутри Кошки трепетало. Это снится ей! А если не снится — она станет шисаи, чего бы ей это не стоило. Она превзойдет свою госпожу.

***

Руки Химари были изуродованы бесконечными тренировками, ноги тряслись от боли, тело горело. А сколько раз она ломала белый, с кисточкой, хвост. Сколько раз сама Ясинэ таскала ее за него, осыпая проклятьями. Но Кошка знала — все было не зря. Она жила в своих мечтах стать лучшей шисаи. Она дышала своей фантазией, опьяненная боями и изяществом своей госпожи. Ей больше не о чем было мечтать.

Лук был тяжел, тетива, впиваясь в израненные пальцы, дарила нестерпимую боль, руки дрожали от перенапряжения. Но Кошка стояла перед мишенью и одну за другой тянула стрелы. Звон спускаемой тетивы отдавался, казалось, даже не в куполе тренировочного храма, а в самой голове, отчего становилось дурно. Пока не кончатся стрелы — она будет стрелять! Упадет — продолжит на коленях.

— Моя сольпуга, — мурлыкающий, с нотками издевки, голос послышался над головой.

Химари подняла глаза на балкон. Госпожа Ясинэ стояла, опершись на перила, и разглядывала ее. Кошка, мгновенно среагировав, сложила лук и поклонилась в пояс.

— Ночь на дворе, а ты шумишь, — вкрадчиво, свысока бросила настоятельница.

— Простите, госпожа. Днем я не смогла выполнить норму, но я выполню ее.

— Ты уже ее выполнила, иди спать, — Тигрица фыркнула и похлопала рукой по балкону.

— Да, моя госпожа. Но я останусь, моя госпожа. У меня еще тренировка с бо, моя госпожа, — Кошка поклонилась еще ниже.

— Я проверю завтра.

— Я не подведу, моя госпожа!

Ясинэ ушла. Химари глянула ей вслед и заметила такую редкую улыбку на губах госпожи. О, она стоит этих мук!

Химари прошла через настоящий ад тренировок, и все ради одного единственного дня, самого важного выбора в ее жизни. Госпожа Ясинэ должна была отобрать из пару сотни конэко всего десять, достойных стать куно, защитницами тайн Самсавеила и слугами трех шисаи храма.

Кошка стояла, вытянувшись по струнке, и силилась унять дрожь. Все казалось чужеродным. Кимоно в несколько слоев было душным, оби слишком туго стягивал живот, от прически ныли виски, а под косметикой невыносимо чесались щеки и лоб, от туши щипало глаза. Но она терпела. Смотрела в никуда, в то же время с ужасом отмечая, что госпожа Ясинэ, шедшая вдоль ряда из сотни Кошек, придирчиво разглядывала каждую и выбирала. Кого выберет, станут куно, а всем остальным дадут время до рассвета, чтобы либо сбежать, либо убить соперниц. Последняя выжившая тоже станет куно. Тигрица была совсем рядом, и ее беспокойный паук на ходу сочинял новую прическу. Хайме, следовавший за ней, отмечал имена в блокноте по велению госпожи. Химари сглотнула. Ясинэ прошла мимо нее, и Кошка явственно услышала шепот «Химари — нет». Надежда разбилась как хрустальный шар. Как хотелось плакать! Но ни один мускул не дрогнул на Кошкином лице. Ясинэ остановилась, заметив это, и усмехнулась.

— Сольпугу записывай. Она подходит.

***

Кошка грезила, что ей не будет равных среди куно, ведь она так старалась. Но реальность была такова, что бесчисленные тренировки выматывали, колоссальный объем знаний отказывался усваиваться, а нервы не выдерживали. Постоянная конкуренция сводила с ума. Химари больше не училась драться, она училась быть орудием убийства. Танцевала, пела, играла на флейте, перебирала струны арфы. Упражнялась со скрытым оружием и тем, что, хоть и не являлося им, может убить.

Единственной отдушиной были тренировки по маскировке, Химари охотно наряжалась в разномастные костюмы и с огромной самоотдачей играла роли служанок, помощниц, крестьянок, охотниц Кошачьего рода. Самым излюбленным образом была гейша, Химари была готова притворяться ею всегда.

Но какая гейша не может окружить гостей заботой? И Химари устраивала чайные церемонии для других куно и шисаи. Какая гейша не умеет играть на самых изысканных и сложных музыкальных инструментах? И с разрешения настоятельницы куно соревновались в игре на сямисэне на желание. Какая гейша не сможет танцем довести до умопомрачения? И Химари танцевала всегда, стараясь даже в бою не потерять лица и не сбиться с мелодии, что мурлыкала под нос. Какая гейша не сможет соблазнить мужчину?

— Не окажешь мне услугу? — тихо прошептала она, потянув Хайме на широкий рукав кимоно.

Он обернулся и, неприветливо изогнув бровь, уставился на нее сверху вниз.

— Чего тебе?

— Я репетирую танец, но все куно не такие высокие, как ты. А вдруг мне попадется высокий мужчина? — тихо пробормотала она, опустив глаза. Вслушалась в его дыхание, которое он не умел скрывать, и ждала.

— Гэта повыше попросите, — огрызнулся он, отступая. Химари тут же, как будто из страха, схватила его на рукав.

— Пожалуйста, — произнесла одними губами, подняв глаза. Расстроенно закусила губу и взяла его руку в ладони. — Хотя бы один раз. Клянусь, я больше никогда не попрошу! Ну? Потанцуй со мной. Или не умеешь?

Он хотел было вырвать руку, но она все напирала.

— Там не сложно, честно. Я же не убью тебя. Ну?

И Хайме нехотя согласился.

Одна из кошек села играть на сямисэне, остальные куно расступились, пропуская Химари и ее добычу в центр, и замкнули круг.

— Постой вот здесь, хорошо? — она оставила его посередине и, отойдя на пару шагов, застыла. Пряднула ушами, вслушиваясь в незнакомый ритм, облизнула губы и замурчала, помогая себе. Осторожно шагнула, качнулась на гэта. Краем глаза заметила, как Хайме инстинктивно дернул руками, готовый подхватить, если она упадет, и улыбнулась.

Куно на сямисэне неторопливо перебирала струны и мурлыкала, закрыв глаза. А Химари вторила ей и голосом, и телом. Медленно кружилась, обходила Хайме и тянулась, качаясь гибкой ивой. Ловила на себе его недовольный взгляд и про себя усмехалась — мог бы и не смотреть, раз так зол.

Был ли он зол?

Химари переступала на деревянных гэта в ритм музыке, а темп все нарастал. Она сделала один оборот вокруг Хайме, второй, третий, мурча под нос. И споткнулась за его спиной. Боясь потерять равновесие, нечаянно схватилась за кимоно кота. Ногти царапнули кожу под тонким шелком.

— Извини, — прошептала Химари, плавно перетекая в танце уже перед его лицом. Заметила, как шея его покрылась мурашками. Нравится?

Мурлыча, снова обошла, на сей раз специально проведя рукой по пояснице. Он вздрогнул, инстинктивно выгибая спину.

Куно за инструментом заиграла быстро, и Химари, обогнув Хайме, закружилась перед ним на краюшке переднего брусочка гэта. Она крутилась, незаметно помогая себе хвостом, и неотрывно следила за Хайме.

Чуть сместила ногу, выводя из равновесия. Он было кинулся ее ловить, но она устояла и, махнув хвостом, продолжила крутиться.

Она повторяла свой трюк несколько раз. Обходила его, царапая спину сквозь шелк, кружилась на кончике брусочков гэта, совсем немного теряла равновесие и смотрела, как он бросается ловить. Он делал это почти незаметно, но выдавали руки.

До чего ей нравилось его реакция. До чего ей нравилось, что это ОНА ей причина.

И упиваясь своей хитрой игрой, Химари сама не заметила, как действительно потеряла равновесие. Мир провернулся перед глазами и застыл.

Химари встала ровно и подняла голову. Хайме поддерживал ее за талию. Багровый от обуревавших эмоций.

— Спасибо, — промурчала Кошка, поправив воротник его кимоно. Ласково улыбнулась, нарочно заглядывая в глаза.

Но он разжал руки и оттолкнул ее.

— Ненавижу, — процедил сквозь зубы, отступая.

Музыка смолкла, остальные куно в недоумении посмотрели на него.

— Свою работу ненавижу. Лечу вас, в чувство привожу, стою тут манекеном для ваших игрищ! Я вас всех ненавижу! — рычал он. Но смотрел только на Химари, будто вся его ненависть, вся его обида и разочарование предназначались ей одной. — Ненавижу!

Он развернулся и ушел, оставив куно одних — впервые без присмотра.

***

Химари жила мечтой, что однажды Ясинэ примет ее как родную дочь. Самовлюбленный Кот признает ее превосходство и не будет издеваться после их танца. Она мечтала, что напарницы будут ждать ее благосклонности, а не шушукаться по углам. Она думала, что если станет сильнее — окружающие будут умолять ее быть друзьями и союзниками. Но гордость и надменность никогда не проходят даром, и в погоне за своей мечтой Химари перегнула палку.

Кошка обещала шестикрылому серафиму стать шисаи, вот только ей было невдомек, что шисаи — не лучшие из куно, а особенные. Тренировок и упорства было мало, слишком мало. Вера, знания, опыт оказались полнейшей чушью, не способной ни на шаг приблизить к цели. Но Химари не привыкла мириться.

— Скажите, что я должна сделать, чтобы стать шисаи? — спросила она Ясинэ, начищая катаны.

— Сольпуга, я не первый месяц тебе толкую, что просто так шисаи не стать. Я не хочу продолжать этот глупый разговор.

— Вам не нужны шисаи? — упорно продолжала Кошка.

— В этом храме и так три шисаи, этого достаточно, — Ясинэ сгоряча огрела утико о стену, пыль глинозема практически не сыпалась с мешочка.

— Значит, чтобы стать шисаи, я должна убить одну из них и занять ее место, так? — Химари проверила лезвие клинка, проведя им по ладони.

— Нет! — огрызнулась Тигрица, перебирая остальные утико в коробочке. — И я не собираюсь ставить условия, как в первый раз.

— Тогда я поставлю! — Химари вскочила и вернула клинок в ножны. — Если вы не возьмете меня, я расскажу всем, что в женском храме Самсавеила живет мужчина. Хайме ведь нельзя быть здесь, верно? Что скажут остальные настоятели? Другие шисаи? — Кошка не видела, как побагровело лицо Ясинэ, и продолжала. — Еще я скажу, что он ваш сын, и вы его прикрываете. Хайме с его навыками ведь должен либо стать шисаи в мужском храме, либо Охотником на службе императора.

Ясинэ обернулась, и Кошка с силой сжала рукоять катаны. Горло сдавило от подступивших слез — Тигрица смотрела на нее, как отец — с тем же презрением, с той же ненавистью.

— Я знаю, что вы скажете, — прошептала Химари, едва сдерживая слезы. — Убирайся, да? И вы не желаете меня больше видеть?

— Нет, — сухо прорычала Ясинэ. — Я верну тебя отцу — он как раз ищет свою несносную дочурку.