#19. Прошлое, которое прошло

Мгновеньями Он виден, чаще скрыт.

За нашей жизнью пристально следит.

Бог нашей драмой коротает вечность!

Сам сочиняет, ставит и глядит.

— Я помню себя живым. Я помню себя настоящим. Я помню Тебя — Создатель, — тихо шептал он в пустоту.

Голос его растекался по кристальным стенам и тонул в тишине.

— Я бесконечные годы рвался из Твоего ада, сбегал от безумия, что Ты мне уготовил. Всем нам. Я готов был рвать цепи, сковывающие меня, не дающие мне быть выше, смотреть зорче, видеть истину. Я искал способ вырваться из колеса мучений. Но я был лишь спицей его, и меня швыряло волей Твоей. Меня бросало на камни, кружило в пучине, выматывало и изламывало.

Тихий шепот озера, лижущего кристальный берег, грустно вторил его словам.

— Я искал выход из Твоего колеса, искал способ сломать темницу, вырваться в ничто и навеки забыться. Мне было нечего терять, и мое отчаяние жаждало пустоты и вечной нерушимой темноты. Где я буду свободен от Тебя, от Твоих глупых игр в нелепую, жестокую жизнь. Я так устал.

Он замолчал, едва слышно простонал и разразился смехом, будто кашлем.

— Я сломал Твое колесо, что распяло всю мою жизнь. Я вырвался из Твоей темницы, что не давала мне даже вздохнуть. Я разрушил то, что Ты уготовил мне. Я освободился, достигнув вечного ничто. Истины, о коей мечтал. И тогда Ты нашел меня. И пустота вокруг вмиг стала конечной, осязаемой, ужасающей.

Он качнул головой, и лиловая пыль посыпалась в его волос.

— Как был Ты зол. Как ненавидел меня. Как был… напуган? — он усмехнулся кончиками губ. — Ты кричал в белоснежной пустоте, Ты швырял в меня свою ярость, не давая опомниться. Ты лгал, что создал мир — вечную бесконечную игрушку для меня, для нас. Ты лгал, ибо она была лишь Твоей попыткой к бегству… Я вопрошал, а Ты отвечал, гневаясь на меня все сильнее. Ты не мог понять, как посмел я отвергнуть Твой подарок, как посмел я желать пустоты.

С глухим щелчком кристальное яблоко сорвалось с ветки и, ударившись оземь, рассыпалось на тысячи осколков.

— Я учил Тебя, каким должен быть Ты. Я кричал, ненавидел, указывал, спорил. Ты долго слушал. Я укорял Тебя в гордости, я просил показаться мне. И Ты вдруг спросил — какой Ты есть. Я искал Твой образ в памяти по голосу, пытаясь дать Тебе внешность по подобию своему же. Я определил Твое естество, как сумел. И Ты явился мне в точности таким же. На троне, в белоснежных одеяниях, седобородым старцем посреди пустоты. Глаза Твои смеялись надо мной, но Ты словно чего-то ждал. Я словно должен был что-то сказать. И я сказал. Признался, без капли лукавства, что ненавижу созданный тобой ад, театр избалованного Бога. Ты отвечал, что любишь Твое творение. Мы спорили вечность.

Сердце его гулко отсчитывало удары, будто это и впрямь было важно. Словно это действительно было нужно.

— Ты проиграл. Мне так казалось. Мы вмиг волею Твоей поменялись местами. И вот я восседал на Твоем троне, дрожа от ужаса и восхищения от обуревавшей меня мощи. Ты отдал мне свой ад, свое треклятое колесо мучений. Ты обернулся женщиной и ушел в созданный Тобою мир. Ты ушел умирать. Ты проклял меня, навеки предал, Ты обрек меня на свою жизнь. Ты заставил меня смотреть на бесконечный театр. Вечно смотреть на то, от чего я бежал. Ты сделал меня собою. И это было худшим из проклятий. Я искал пустоту, а должен был жить. А Ты, тот, кого я ненавидел, нашел спасение в смерти. И я искал способ Тебе отомстить.

***

Люция вошла в храм следом за Кошкой. Подняла фонарь на вытянутой руке, и огляделась в поисках вдруг исчезнувшей Химари. Лиловый свет освещал не больше метра вокруг, и Гарпия потерла фонарь рукавом куртки. Стало видно чуть лучше; презрительно фыркнув, Люция поплевала на стекла и протерла снова; потрясла лампу, словно это должно было помочь. Теперь она могла различить в конце зала знакомую фигуру Химари. Той-то легко с кошачьим зрением.

Гарпия задрала голову, вместе с тем подняв фонарь. Высокие потолки практически осыпались, местами было видно лиловые звезды в свете подступающего рассвета. Но в целом — ничего особенного, небо как небо, крыша как крыша. Белые стены, круглые колонны, изрезанные древними письменами и рисунками. Все, все, до чего мог достать свет фонаря, было белоснежным и лишь немного окрашивалось в лиловый разными фресками на сводах. По сероватому, но все же белому, полу вились пурпурные трещины. Люция провела по одной такой ногой, счищая слой пыли, и та засияла. Странно.

В войну Ангелы устраивали набеги на Кошачьи храмы, но Люции не приходилось в них участвовать. Что-то подобное она уже видела — в Ангельском храме. Те же колонны, своды, стены. Разве что без фресок и барельефов. Эти здания как будто были построены по одним чертежам, из одних материалов. Выходит, в городе Ангелов тоже Кошачий храм? Двенадцатый?

Заскрипели высохшие петли, Химари отворила дверь в другом конце зала, и Люция вынуждена была прервать осмотр таинственных узоров и поспешить за ней. В этих стенах проводились те же богослужения? Читались те же молитвы? Люция никогда не верила религиозным сказкам, считая их основой для порядка в империи. Народом было проще управлять с помощью веры. Сложно быть религиозной, надиктовывая тексты Божьей воли.

— Вам же никогда не говорили правду о сотворении мира, верно? — Кошка нырнула за дверь следом за Люцией. — И про храмы Самсавеила и наследие Кошек тоже никто не говорил?

Ее вопросы были скорее риторическими. Между тренировками и юным крылатым, и будущим Охотницам давали уроки «О Мире». Люция знала, что мир создал Бог, но люди были глупы и беспомощны и не могли даже общаться со своим Богом. Тогда он понял, что не сможет ничему их научить, и послал Ангела. Настоящего, с шестью крыльями, и свет его озарял все вокруг, и сама природа оживала от одного лишь его дыхания. В последнее Люция с самого начала не верила, какая-то энергия, какие-то живительные реки, какое-то дыхание. Но одно она знала точно — он подарил крылья тем, кого счел достойными. Ведь надо было просветить всю империю, а волю Бога нельзя нести из уст в уста, люди должны сами увидеть Бога и рассказать остальным.

И люди увидели. И люди рассказали. Но им не поверили. И тогда Бог разрешил верным ему дарить тела животных неверующим душам. Люди увидели себя, зверей, в отражении озер и рек и поверили. И тогда Бог вернул им человечность, но до конца людьми они так и не стали, ведь с самого начала не уверовали, вот и поплатились. Отчего теперь больше нет людей, Люция не знала — ей это было не интересно. В Самсавеила она верила плохо — какой-то серафим, которого все боготворили. Для Люциферы он ничего не значил. Да и мог ли? Она презирала его, ненавидела за то, что он допустил войны, позволил своим подопечным мучить друг друга. А раз он допустил это — то он не достоин почитания и уважения.

Религия была для нее лишь орудием, способным контролировать толпу. Вера в Самсавеила и была тем самым Конфитеором для народа, обезболивающим лекарством от лепры мира. Но не более того.

— Храмы Самсавеила? — Люция фыркнула. Выходит, их всего двенадцать, Ангелы присвоили себя один. — Наследие Кошек? — Гарпия вышла на балкончик лестницы, спиралью уходившей вниз. Свесилась с бортика, вытянув руку с фонарем, но его свет не доставал донизу.

— Я расскажу, если только…

— Если только я поверю? — Люция прыснула смехом.

— Если ты обещаешь молчать, — сурово фыркнула Кошка и начала спускаться по ступеням, подняв полы кимоно.

— И вы думаете, что я поверю? — бескрылая пошла следом. Ступени были слишком узки, чтобы идти вдвоем, и она шла чуть позади Кошки, освещая фонарем стены вокруг. Выщербленные в камне письмена и рисунки завораживали, но, вместе с тем, отталкивали. Этот ход был вырублен уже в горе, как и ступени с перилами. Все из камня, в россыпи мелких лиловых кристаллов.

— У тебя не будет выбора.

***

Они спускались так долго, что Люции надоело водить фонарем перед собой, и теперь она болтала им в опущенной руке, по инерции следуя за Кошкой. Все мысли о религии выветрились утомительным спуском.

Кошка остановилась перед массивной дверью, в несколько метров высотой, и постучала костяшками пальцев по ней. Металл.

— Откроешь? Тут нужна грубая сила.

Люция подняла фонарь повыше, разглядывая сцены, отлитые в воротах.

С небес спускался шестикрылый Ангел, это Гарпия знала с детства, но вот дальше все шло иначе. Он пришел не к людям, а к девушке. Следующая сцена рассказывала о том, что у них появился крылатый ребенок. Люция даже усмехнулась — как? Крылатые бесплодны, это все знают. На следующей картине женщину держали за руки мужчины, а ребенка угрожали убить; серафим стоял в окружении людей — на коленях, сдавшись без боя. «Ну и трус», — подумала Люция. Дальше он был привязан, и у Гарпии дрогнуло сердце — люди собирали стекающую с его порезанных вен кровь. Потом он был в окружении людей, но все они были мертвы — стояли, закованные в кристаллы. А на последней отлитой сцене он был распят, а перед ним в коробочке из детской черепушки лежало сердце.

— Оно принадлежало его любимой, — тихо прошептала Кошка, касаясь пальцами отлитого сердца. И Люция присмотрелась — оно было истерто до блеска от тысячи прикосновений. — А череп — его сыну.

— А что было дальше? — недоуменно поинтересовалась Люция, поворачиваясь к Химари.

— Дальше? Открывай, я расскажу, — грустная улыбка тронула Кошкины губы.

Люция отдала спутнице мешавшийся фонарь и налегла на дверь. Уперлась ладонью и плечом, та поддалась. Гарпия толкнула еще, выдохнув в ворот, и тяжелые петли тяжело заскрипели. Она сделала еще шаг, толкая дверь. Еще, под отвратительный скрип до рези в ушах. Еще, под шкрябанье металлической двери о каменный пол зала. Уперлась в барельеф распятого Ангела спиной и, отталкиваясь ногами, сдвинула дверь еще. Та противно скрипнула напоследок и распахнулась, облепив бескрылую влажным и затхлым воздухом. Люция провалилась во тьму. Кашляя, поднялась с пола и обернулась к Кошке.

— Милости прошу, госпожа Химари, — голос заглушил новый приступ кашля.

Кошка осторожно, будто украдкой, вошла следом. Поставила фонарь у ног Люции и, рассеянно водя руками по воздуху, зашептала себе под нос. Люция пошла следом, поводила фонарем в пустоте, но свет его упирался во мрак и дым, как в стену.

Химари вдруг ударила ладонями друг об друга с таким оглушительным хлопком, что стало понятно — помещение громадно.

— Фонарь больше не нужен, оставь его, — задрав кимоно, Кошка прошествовала по запыленным плитам влево. Дошла до каменной резной скульптуры в виде дерева, ей до пояса, стряхнула с него пыль. Выудила из корней серое яблоко, протерла о ткань, осторожно поставила в крону деревца, как в клетку. И оно засияло лиловым. Вмиг окружающее пространство заполнил собой грохот камня, все вокруг утонуло в поднявшейся пыли, которая так и норовила залезть в глаза и рот.

Когда все смолкло, Люция осмелилась открыть глаза. Снова откашлялась, в горле першило.

Помещение было усыпано кристаллами разных форм и размеров. И все сияло, горело, словно раскаленное докрасна. Огромный зал был так высок, что Гарпия смутно различала барельефы на потолке, она угадала в них облака и нечто, скорее всего, символизирующее Бога — существо, так сильно похожее на шар, ветви которого паутиной тянулись ко всему сущему. Он сам состоял из одних кристаллов, пульсировал, словно это билось огромное сердце. Или не Бог — Люция не знала. Водила головой, пытаясь ухватиться взглядом хоть за что-то. От самого пола до высоченного потолка стояли фигуры, гиганты из кристаллов, облаченные в каменные одежды. Зал, который эти статуи вели до других дверей, был громаден настолько, что не было видно сцен на противоположной двери.

— Что это? — только и нашлась, что сказать, Люция. Развела руками, словно хотела спросить больше — спросить про все. Но от ужаса и восторга не могла обличить мысли в слова.

— Прошлое, которое уже не вернуть, — Кошка пожала плечами и пошла вдоль ряда гигантов, в пять раз выше нее. — Ты видишь первых, кто жил в этом Лепрозории, на этом чертовом острове, с которого не сбежать.

— Они были так громадны? — Люция пошла вслед за Кошкой, стараясь не упустить ни единого слова.

— Нет, это лишь образы. Обрати внимание, каждая фигура держит в руках кристалл. Присмотрись — и ты разглядишь заточенное в него существо — прообраз.

— А почему к ним тянутся кристальные нити с шара на потолке? — Люция была занята совсем не статуями и указала на щупальца Бога, хоть Химари и не могла видеть спиной.

— Потому что существа в кристаллах и есть Бог, — слова Кошки повисли в воздухе.

И Люция сглотнула, словно лишь так она могла поверить ее словам. Смириться. Понять. Принять как истину.

А принимать было что, ведь перед ней стояли чудовища, каких сложно вообразить, не будь ты с ними знаком. Монстры, так бесчеловечно похожие на населяющих остров тварей. И все они — Бог. Было о чем подумать, например — обо всем, что ей рассказывали в детстве. Сказки и впрямь оказались ложью, но чтобы так…

Первым у дверей стоял мужчина с головой змеи и телом человека.

— С другой стороны — женщины, — Химари махнула рукой направо. Теперь она встала рядом с Люцией и посмотрела на нее снизу вверх.

Гарпия кивнула, но оборачиваться не стала. Потому что следом шел мужчина с головой крокодила. Следом с головой лягушки, следом…

Ее мысли прервала Кошка — тронула за плечо.

— Ты слушаешь?

Конечно, не слушала. Ведь одна мысль, что все эти твари действительно жили здесь, а что еще чудовищней, они и есть Бог, било в ее голове все на осколки.

— Мы тут застрянем, если ты будешь глазами хлопать. Иди быстро и слушай, — Кошка потянула ее за рукав. Люция рассеянно кивнула и покорно пошла под руку с ней.

— После пресмыкающихся он создал птиц, — Химари обвела рукой следующие статуи, после многих змееподобных чудовищ. То были существа с телами людей и головами птиц, каменными крыльями, вложенными в ниши. Бесчисленное множество птиц.

— Это лишь малая часть, вообще в каждом кошачьем храме по чуть-чуть, если собрать их в одном месте — получишь всех возможных существ, но, — Кошка усмехнулась, — где найти столько места?

— То есть, в каждом храме есть этот Бог, — Люция ткнула пальцем в потолок, — и такие же статуи, но другие?

— Да. И все это один Бог. Пошли! — и Химари потянула Гарпию дальше. Мимо грифов и орлов, мимо лебедей и воробьев.

— Потом был скот, — она указала на человека с кристальной головой быка, потом с головами овцы, козы. Они, казалось, бесконечны. — А за ними — гады.

И Люция узнала в существе паука, те же восемь глаз, как у Евы, только у девочки не было жвал и клыков, а у твари были.

— Пошли! — Кошка настойчиво тянула дальше. Мимо улиток с мерзкими рожками, бабочек.

— Звери последние, — Химари остановилась у фигуры мужчины с волчьей головой, высеченной из цельного лилового кристалла.

Люция остановилась тоже, сглотнула, переводя дух. За волками шли медведи, затем лисы, множество знакомых зверей. Последними у металлических ворот, вдруг оказавшимися так близко, стояли кошки. Мощные кристальные тела в каменной броне, баюкающие мертвых богов. Маршал оглянулась — они прошли весь зал, и теперь открытые ворота терялись вдалеке.

— Что с ними стало? — тихо-тихо прошептала Люция, неизменно переводя взгляд на кристальный шар на потолке.

— Они обидели Бога, и он забрал их души. А их дети стали просто зверьми, каких ты видела на просторах империи. Глупыми, дикими, бездушными.

— Обидели? Тогда почему есть мы? Откуда?

— Он создал нас тоже, позже, но и мы обидели его.

— Но почему мы живы?

— Потому что он не может убить нас.

— Почему? Потому что он — это мы? — нелепая догадка, Люция это понимала.

— Потому что мы его головоломка, его игрушка, его увлечение, его забава, его проклятье. Он может все, но не выиграть самого себя. А мы — и есть игра. Без начала, без конца, — грустно отозвалась Химари. — Или он просто наказывает нас этим миром. Заставляет платить по счетам самого себя — нами.

— А тот серафим, — вдруг вспомнила Гарпия и указала рукой через плечо, — он зачем прилетал? Он к нам прилетал? Или к ним?

— Убить нас, — Кошка спокойно пожала плечами и поспешила к воротам, шурша полами кимоно.

— Но мы ведь живы, — фыркнула Люция, на всякий случай потрогав себя по плечам и лицу.

— Потому что он мужчина, — и Химари звонко рассмеялась. — Он влюбился в женщину. В Бога он влюбился, хоть и был создан уничтожить его.

— Кем?

— Богом.

— Зачем?! — разум Люции не выдержал. Она не понимала ничего, оно отказывалось умещаться в ее голове. — Зачем Богу создавать кого-то, чтобы он убил его? Он создал себя, чтобы себя же убить? И в себя же влюбился?! И себя же проклял? И себя же обидел? Он полный придурок, твой Бог! Он сумасшедший! Он запутался сам в себе! Да это же рехнувшийся идиот! — и она закричала, вцепившись в собственные волосы. — Я не понимаю! Я ни черта не понимаю! Зачем все это? Зачем?! — отчаянно и вместе с тем обиженно закричала она.

— Он хочет смерти. Разрешит загадку, и исчезнет навсегда. А мы — вместе с ним, — голос Химари был тих и спокоен. Она будто уже сотни раз это повторяла и тысячи раз слышала.

— Но я не хочу быть его игрушкой, — голос Люциферы дрогнул.

— Ты уже его игрушка. В своей ловушке. В моей ловушке. Ты дышишь и чувствуешь, а значит, ты часть его жизни, ты — его жизнь, ты — он.

— Да пошла ты к чертовой матери! — завопила Люция. Она бы орала громче, сильнее, дольше. Но подвело горло, и крик сошел на сип и кашель. Уже не было важно, что Кошка мудрее, сильнее, опытнее. Все ее слова казались безумием, сумасшедшей выдумкой. Это не может, не может быть правдой! Но Люция понимала, что в Кошкиных словах не ни грамма лжи. Нет ни капли притворства, как в речах родных Ангелов. Нет ни намека на желание заставить ее поверить, покориться, подчиниться. Кошка просто рассказывала о мире, как будто не было по-другому, не могло быть. Она не заставляла верить ее словам, но сама говорила так, будто иной правды нет. А еще она провела ее в самые сокровенные помещения шисаи, куда ни одному Ангелу никогда не было хода. Она приоткрыла завесу секрета, который должны были сохранить все Кошки. Предала собственную тайну.

— Ты не сможешь его понять и не сможешь простить, — Химари грустно поджала губы. Вздохнула и побрела к воротам, словно желая закончить разговор.

— Нет. Я понимаю, — Люция посмотрела на свои руки в мозолях и шрамах. — На его месте я бы тоже хотела смерти. Ведь это больно — быть совсем одному целую вечность. Он никому не нужен, он один в пустоте. Играет в жизнь, изучает сам себя. Сам создает игрушку — и сам же играет. Он сумасшедший. Он безумный. А мы — его отдушина? — она задрала голову, чтобы посмотреть на того, кто пугал ее до глубины души. Потому и пугал. Столкни его с потолка, и он разлетится на тысячи кусочков, и каждый осколок — чья-то жизнь. — Каким чудовищем должен быть твой Бог, чтобы сотворить такое?

— Одиноким, — и Химари похлопала рукой по железной двери, на которой были отлиты картины, показывающие, как Кошки обучились у истинного Ангела управлять силой по имени Бог. — Открой, пожалуйста, она такая же тяжелая.

И Люция повиновалась. Подбежала к Кошке, мельком глянула на барельефы, сейчас они ее не волновали, они лишь видела распятого Ангела и одиннадцать Кошек, обучающихся его мастерству. Они управляли лиловыми реками, кристаллами, а на последнем барельефе заточали умерших Богов в кристальные статуи в каменных одеждах. Сущая ерунда, ставшая легендами.

Гарпия приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы можно было протиснуться боком внутрь. Отошла, позволяя Химари зайти первой, и пошла за ней, напоследок еще раз взглянув на кристального Бога.