#39. Счастье для чудовищ

Встанем утром и руки друг другу пожмем,

На минуту забудем о горе своем,

С наслажденьем вдохнем этот утренний воздух,

Полной грудью, пока еще дышим, вздохнем!

Кирана ошарашенно смотрела на Рауна, не в силах издать и звука. Неуклюже покачнулась на костылях, но устояла.

— Магистр?

— Я не верю, — просипела она в ответ на обращение и покачала головой, словно желая выбросить из головы его слова. — Ну почему, почему все так? — Рауну показалось, что ее голос буквально звенел от сдерживаемых слез. — Эти полгода — худшие в моей жизни!

— Мне очень жаль.

— Хильда, эти пытки, унижения. Все из-за Алисы. Так нельзя, — она подняла на него глаза, и Ворон понял, что ошибся. То звенела сталь и ярость. — Меня все это задело слишком сильно, я не могу рассуждать здраво. У тебя есть план?

— Есть только сроки — до самой церемонии стоит все подготовить, — Раун перебирал бумаги. Нужно было занять руки, хоть чем-то себя отвлечь, чтобы не думать о том, что он предает генерала.

— Это же будет в один день? Лион откажется, леди Изабель примет его отказ, снимет полномочия, а потом передаст их Алисе. Да? — Кирана так сильно сжимала ухваты костылей, что казалось — еще мгновение, и сломает.

— Именно, — Раун кивнул, припоминая прочитанный вдоль и поперек устав и законы. — Я заручусь поддержкой Ангелов — она и их генерал тоже. Посмотрим, смирятся ли они с такой неполноценной заменой, — пожал плечами и искоса глянул на Охотницу — не задел ли? Она ведь тоже неполноценна.

— Нет, это лишнее, — Кирана как отрезала. — Извини, но это дело чести. Мы сами справимся.

— Уверена?

— Да, ты же сам говорил, что Охотницы и есть — армия империи. Нам не впервой брать всю грязную работу на себя, — усмехнулась она слишком печально.

— Рычаги воздействия? Алиса многих брала в ученицы; воспитывала и тренировала каждый отряд. Для многих она, как и Люцифера, — пример. А на церемонию соберутся Охотницы со всех округов. М? — Раун сложил стопку бумажек на подпись Лиону и постучал ими об стол, выравнивая. Через несколько часов он вернется с совета, и стоит успеть все подготовить к его прилету.

— Хильда тоже обучала Охотниц. И, можешь мне поверить, гораздо лучше и самоотверженнее, чем Алиса. Хильда всю себя посвятила им, дневала и ночевала на своей работе. Думаю, Охотницы это прекрасно помнят, — презрительно фыркнула Кирана.

— Выходит, Хильда — и есть тот рычаг? — усмехнулся Ворон и искоса глянул на Магистра. Она дернула плечом, поправляя сползающий плащ, и вскинула голову, тряхнув ежиком волос.

— Да. Мы не дадим Алисе стать генералом. А ты, пожалуйста, позаботься о том, чтобы Ангелы нам не мешали, — и Кирана склонила перед Вороном голову.

— Можешь на меня рассчитывать.

***

Разбитый витражный купол церемониального зала сверкал на солнце рыжим пламенем. Даже на белых башнях можно было разглядеть витражные окна и каменную кладку. Люция равнодушно смотрела на приближающийся город, укладывая арбалетные болты в колчан. Хайме совсем недавно принес ей новое оружие и попросил охотиться вместо него. Стоило удовлетворить его просьбу, потому что сутки напролет с Химари сводили с ума. Каждый день, видя плод своей гордости и ошибок, она с трудом сдерживалась от мук совести. Паучонок говорила, что Кошка идет на поправку, и скоро восстановится. Действительно, почти все раны затянулись, щеки стали румянее. Но она все равно спала!

Стянув хрупкий обод паутины с волос, Люция едва устояла на ногах. Кошмары теперь преследовали каждую ночь, приступы и галлюцинации случались несколько раз за день. Если бы не Ева, она давно бы сошла с ума. То ли сказывалась близость лаборатории, полной стольких мучительных воспоминаний. То ли снова хотелось почувствовать то эфемерное счастье, сопутствующее тому, что ей кололи. То ли ответственность перед Хоорсом давала о себе знать. То ли Люция действительно скучала по Кошке и терзалась чувством вины. Она не знала.

— Ты в порядке? — Кот смотрел на нее исподлобья, отпаивая Химари молозивом.

— В полном! — собирая мысли в кучу, отозвалась Люция. Он не должен знать, что ей плохо, иначе не отпустит на охоту. Но чем дальше Химари, тем лучше Люции, и стоит дать хоть какую-то передышку терзающемуся разуму. — Я на охоту, вечером буду.

— Ты боишься зайцев и косуль? — подозрительно отозвался Кот. — Все ножи и стрелы забрала.

— Просто не привыкла оставлять оружие, — Люция пожала плечами и, развернувшись на пятках, быстрым шагом направилась в лес вдоль обрыва.

— Или собираешься бросить нас? — тихо спросил он, но так, чтобы она услышала. Люция вздрогнула.

— Научись мне доверять, — огрызнулась, застегивая куртку по самое горло. И даже не заметила, как стала говорить фразами Кошки.

За ней увязалась Ева. То ли не верила, что Люция пошла именно на охоту, а не подальше от них, то ли хотела побыть рядом. Паучонок пыталась остаться незамеченной, и не рисковала подходить близко. Люция же делала вид, что полностью увлечена охотой и не слышит, как скрипит снег под Евиными сапогами.

***

Обнаженный лес завывал от ветра. Добычу было видно издалека. Тощая косуля, упершись копытцами в дерево, лихо слизывала замерзший мох и жадно жевала. Непуганая добыча была слишком увлечена жалким завтраком. Люция сняла арбалет с плеча и как можно тише зарядила. Косуля пряднула ушами и осторожно опустилась на все четыре узловатые ноги. Пригнула голову и только тут заметила, что за ней следят. Рванула, споткнулась. И рухнула со стрелой в груди. Ева вскрикнула и с силой зажала рот рукой. Косуля забила копытами, хрипя от боли. Но Люция быстро настигла ее и перерезала горло.

— Столько смертей видела, а все вскрикиваешь и охаешь, — усмехнулась Гарпия, вытирая нож об снег.

— Прости, — промямлила Ева, понимая, что остальную добычу она уже распугала. Выдохнула клуб пара, взяла себя в руки и пошла по глубоким следам Люции к добыче. Ей приходилось прыгать, чтобы попасть след в след. И почему только эта фурия так широко шагает. Снова не догнать.

Косуля была уже мертва, нужно было только донести ее обратно. Учитывая, сколько они уже прошли — к ночи добрались бы до лагеря. Жаль, придется впотьмах готовить. Перевязав ноги добычи паутиной, Ева позволила дальше фурии управиться самой.

Люция молча, подхватив косулю за ноги, взвалила ее себе на плечи и, выпрямившись, пошла к обрыву на тропу. Ева чувствовала, что ей весьма тяжело, но не предлагала помощь, боясь оскорбить любимую фурию. Да и чем она могла помочь? Косуля слишком тяжела. Еве оставалось только смотреть на крепкие руки Люции и широкую мощную спину. Пожалуй, фурия могла бы заменить ей и отца, и мать. Мужественность и сила сочетались в ней с простотой и открытостью. Люции много чего недоставало, по мнению Евы, но менять ее не хотелось. Пусть лучше такая, грубая, замкнутая, простая, но почти что родная.

Паучонок больше не завидовала ей, не пыталась быть похожей. Только мечтала стать полезной. Люции становилось лучше от Евиного лечения, но она все так же избегала разговоров. Она словно не знала, что вообще делать с Евой и о чем говорить. Или просто не считала это чем-то важным и нужным. Была погружена в свои мысли и на автомате заботилась обо всех, кто ее окружал. Или делала вид, что заботилась. Или просто считала это своим долгом. Ева не могла ее понять и просто шагала следом, отсчитывая минуты и часы Люцииной охоты.

— Еще столько же, давай передохнем? — прохрипела фурия, скидывая тушу на землю и перехватывая рукой за ноги.

Ева кивнула, чувствуя, что еще немного, и Люции потребуется ее помощь. Выглядела она неважно, пот струился по вискам и щекам, взгляд затуманился. Еще немного, и снова свернется в дрожащий комок и будет бормотать что-то несуразное и неразборчивое. А ведь прошло от силы часа два пути, ей быстро становится плохо.

Но Люция пока держалась, волоча тушу за собой к обрыву. Ева вышагивала следом, выплетая паутину на случай, если фурия опять сойдет с ума.

Свалив косулю у дерева, Люция осела прямо у обрыва и закашлялась. Паучонок боязливо мялась возле нее, заглядывая в глаза, но даже дотронуться не решалась. Ее беспокоило состояние Люции, вызванное сильнейшим чувством вины, но такое не лечится паутиной, а только поддерживается. Как заставить умирающую фурию перестать себя уничтожать? Как объяснить ей, что она не виновата? Как облегчить ее страдания? И Ева металась, незаметно обматывая голову фурии тончайшей серебряной дымкой. На большее она была не способна. И сколько бы раз в день она не пыталась сделать паутину лучше, так и не продвинулась. Только кровавая была способна подарить Люции почти сутки без безумия и самобичевания. Но каждый день плести ее не представлялось возможным. Слишком больно.

Люцифера заткнула рот ладонью и сгорбилась, пытаясь унять дрожь. Ева закусила губу, отпрянув. Фурии с каждым днем становилось все хуже. И Хайме тоже, но его не рвало кровью и не сводило с ума, он просто ходил, как мертвец, тоскуя по Кошке. Еве безумно хотелось плакать. От собственного бессилия, бесполезности, слабости. Если бы только она могла облегчить их страдания. Если бы могла вернуть Кошку. Но, даже замотанная в розовую паутину, Химари крепко спала.

— Тц! — огрызнулась Люция, сглатывая скопившуюся кровь. Вытерла руку об штаны и поморщилась от мерзкого привкуса во рту. — Когда я уже сдохну?! — едва слышно прошептала и снова зашлась кашлем.

Ева уселась рядом, свесив ноги в бездну обрыва.

— Ты изменилась, — тихо произнесла она, стараясь не смотреть на мучающуюся фурию. Люция подавила кашель, стиснув окровавленными пальцами ворот куртки по горлу.

— Да ну? — просипела, отхаркиваясь кровью снова.

— Ты стала, — Ева подняла руки к лицу, сжала и разжала жесткие пальцы, пытаясь подобрать слова. — Ты стала теплее. Человечнее.

Люция усмехнулась, вытирая рукавом губы.

— Ты ошибаешься, Ева. Я жажду отмщения еще сильнее, чем раньше, — она подвинулась ближе и тоже свесила ноги. — Этот мир — Лепрозорий, цирк уродов. И я хочу положить этому конец.

— А раньше было лучше? До войны? — осторожно спросила Ева, нахмурившись. Она не знала другой жизни, но уж Люция-то точно повидала многое. Ей есть с чем сравнить.

Люция пожала плечами.

— Мир всегда был таким, какой он есть. Ни лучше, ни хуже. Просто нам кажется, что он все хуже и хуже. Посмотри на Кошек, если бы мир катился в ад, они давно бы замучили всех своими жалобами, что родились в раю, а умирают в аду, — усмехнулась она.

— То есть, всегда было плохо? — поморщившись, спросила Ева.

— Тоже нет, — хмыкнула Люция. — Всегда было — нормально, средне. Просто моя жизнь заканчивается, а горе накапливается, поэтому кажется, что ничего хорошего в жизни и не было, — тоскливо протянула она и поджала губы. — А ты взрослеешь и разочаровываешься. Это нормально. Это лучше, чем-то, как взрослела я.

— Почему? — помедлив, боязливо спросила Ева. — Почему лучше?

Люция прищурилась и посмотрела на небо, теперь такое далекое и недоступное. Затянутое снежными тучами так плотно, что и лучик заходящего солнца не пробивался сквозь них.

— А я взрослела и очаровывалась. В твоем возрасте я была уверена, что моя жизнь прекрасна, а я вырасту в совершенство. Я была влюблена в каждый уголок этого света, я боялась потерять хоть мгновение. А потом началась война, мой мир рухнул, разлетелся вдребезги. Нет ничего страшнее разочарования, а оно охватило меня целиком. Впиталось под кожу, растравило душу и изувечило все мои мечты. И некуда было бежать. Не к кому. Все, кто когда-то мог мне помочь — сами нуждались в помощи.

— И не было ничего хорошего? — едва не плача промямлила Ева.

— Было. Мои крылья, — грустно вздохнула бескрылая Гарпия и повернулась к Паучонку.

— Но ты лишилась их.

— У меня не было выбора. Но я любила небо больше всего на свете. Да и сейчас люблю.

— Я тоже, — грустно отозвалась Ева. Она бы все отдала за крылья. Она даже готова была все отдать, но с самого младенчества не подходила Ангелам. Бессмысленная мечта растворилась в потоке страха и отчаяния. Рожденная ползать никогда не сможет летать.

Люция потрепала Еву по волосам, отчего Паучонок едва не свалилась с обрыва.

— Есть пегасы. Ты еще полетаешь, я обещаю, — улыбнулась она, стягивая потускневшую паутину с волос.

Ева с улыбкой наблюдала, как тяжело встает ее фурия и снова взваливает косулю на плечи. Обещания были именно тем, что заставляло Люцию жить. Паучонку сложно было понять, что на самом деле происходит в голове фурии, если она думает о мире, как о Лепрозории, который не так уж ужасен. Кошкины мысли уложились в ее голове совсем иначе, легче, проще, став уже мыслями и идеалами Люциферы.

***

Бескрылая медленно взбиралась на гору с тяжелой ношей на плечах, рядом маячила Ева, готовая в любую секунду помочь. Но до костра Люция готова была дойти собственными силами, несмотря на то, что лопатки и плечи сводило судорогой от перенапряжения. Чувствуй она боль, давно бы взвыла и упала без сил. Даже галлюцинации вернулись быстрее, чем должны были. Теперь она слышала Кошкин смех. Значит, дальше будет еще хуже.

Такой теплый, счастливый и легкий смех Химари все не выходил из головы. Она смеялась, так удивительно нежно и ласково, что сердце просто разрывалось от чувства вины.

Люция краем глаза увидела бледное лицо Евы и остановилась. Паучонок тоже слышала Химари. Таращилась огромными глазами на рыжий огонек на самом верху холма и что-то бормотала. Рванула, спотыкаясь и с трудом пробираясь в снегу. Люция бросилась за ней, не веря своим ушам.

У костра действительно смеялась Кошка.

Тощая, бледная, слабая, хрупкая, как фарфоровая кукла. Хайме крепко держал ее за руки, давая опору. Помогал делать шаги на трясущихся ногах, еще один, еще. А она хохотала. Лапы не держали ее, подворачиваясь под весом ослабшего тела. Кимоно висело на костях, редкие волосы так и норовили залезть в глаза и рот. Тело едва слушалось, но она так старательно вышагивала, тяжело дыша. И смеялась, смеялась, смеялась.

Хайме увидел Еву и притянул Кошку к себе, не давая упасть. Она уткнулась в него, слабо обняла и так и осталась стоять, сползая на землю на слабых лапах. А когда подошла к костру Люция — боязливо прижала уши к голове и замолчала, улыбка исчезла с ее лица.

— Неужели я такое чудовище? — пробурчала Люция, закатывая глаза.

Кошка смотрела на нее, словно первый раз видела, вглядываясь в каждую черточку, каждую морщинку. Подняла глаза на мужа, снова на Люцию.

Но бескрылая не стала ждать ее ответа, ловко сгребла Химари в охапку и подняла на руки.

— Знаешь что, Кошка, мне никогда не приходило в голову, что ты можешь быть такой дохлячкой! — фыркнула. — Мы уже три месяца с тобой шляемся! Тут вокруг зима, снега — фиг пройдешь! А ты помирать собралась. У меня планы, между прочим! — ругалась она, покачивая Химари в такт своим возмущениям. Заметив, что та даже голову в плечи вжала, фурия расхохоталась. — Я очень рада, что ты с нами, — уже добродушнее произнесла она. — Мне тебя не хватало.

— Ты так постарела, — Химари чувствовала себя виноватой. Замялась, прижавшись к сильной Люции всем телом. Как же спокойно становилось на душе, стоило уткнуться лбом в ее плечо. Словно все эти месяцы она все время так жила, прижавшись к ней, подпитываясь ее силой и уверенностью. — Спасибо, — тихо-тихо проскулила она, пряча слезы. — Спасибо.

Ева металась у Кошкиных вещей, выуживая потрепанные кисти и косметику. А Люция передала Химари обратно Хайме и ушла потрошить дичь. Ей стало гораздо легче, а Кошкина благодарность была в сто раз ценнее всего, что когда-либо имела Люция. Оно стоило того.

***

Провидица и ее фурия спали. Костер горел, облизывая сухие ветки, и отбрасывал на лице Химари пляшущие тени. Кошка же смотрела в самое сердце огня и изредка глубоко и тяжело вздыхала. В ее глазах стояли слезы.

Хайме разглядывал ее из шалаша, и все не мог решиться. Зажмурился, собираясь с силами, и когда первая волна отчаяния прошла, как можно быстрее встал и подошел к Кошке. Она даже не повернулась, только дернулось белое пушистое ухо, показывая, что она готова слушать.

— Я не хочу говорить об этом, но я должен, — пересилив себя, пробормотал Хайме.

Она молча кивнула, обхватила себя за колени и осталась так сидеть. По лицу было видно, что эмоций, которые она пытается осмыслить и усвоить, слишком много. И счастье Хайме, что Люцифера и Ева так быстро вернулись с охоты и не дали ей высказать все тогда.

— Прости меня, — едва слышно прошептал он и зажмурился.

Он ожидал, что лиловое пламя хлынет на него. Уничтожит. Но этого не произошло.

— Это был ты? — хриплый от сдерживаемых слез голос оказался таким пронзительно горьким. — Все это время? Это был ты?!

— Я, — тяжело выдохнул Хайме. — Всегда я. И раньше, когда ты уходила на заказы от храмов — тоже. Я всегда был с тобой.

Ложь, что он холил и лелеял столетия, начала сыпаться. А он был к этому совершенно не готов. Уж лучше бы он умер в Инузоку и унес этот секрет в могилу, чем так.

— Почему не сказал? — тихо спросила она и поджала дрожащие губы. — Я же стольких убила.

Хайме переступил с лапы на лапу и уставился на пламя, отблескивающее лиловыми всполохами. Огонь, как обычно, вторил душе Химари. Вот и сейчас он дрожал и остервенело трепыхался, прикованный сухими ветками к земле. Кот знал, что ей невыносимо больно, но солгать еще просто не имел права.

— Сперва я следил, чтобы ты мне не изменяла, — осторожно начал он. — В том плане, чтобы не влюбилась ни в кого. Я ведь знал, что меня-то ты не любишь.

Она, казалось, хмыкнула в ответ.

— Потом я следил, чтобы тебя не казнили, лишив всех жизней, — продолжал он. — А потом это вошло в привычку. И я не был с тобой, только когда сам уходил на задания, или когда не знал, где ты, а ты врала.

— Веками, — протянула она и уткнулась лбом в сложенные на коленях руки.

— Да, — он сглотнул подступивший к горлу ком. Теперь она знала, но легче от этого не стало ни капли. — Я лгал тебе так долго, что признаться было просто невозможно.

Химари беззвучно заплакала. Как и всякий раз, когда ей было невыносимо больно. Без слез, без стона, без всхлипа. Она словно сжалась вся в маленький комочек отчаяния. Плечи задрожали, хвост обвился вокруг ног, уши прижались назад к голове. Трогать ее было бессмысленно. Ему оставалось лишь ждать, пока ее боль, разгоревшись, не испепелит саму себя, и не исчезнет.

Пламя заискрило, заполыхало лиловыми языками, взметнулось на пару метров, и опало. Химари подняла голову. Ее бессильная ярость прошла.

— Почему ты не остановил меня? — просипела она и уперлась подбородком в колени. — Я же город уничтожила. Инузоку. Дотла сожгла. Войну начала. Я могла умереть. Неужели тебе было все равно?

— Я не успел, — отчаянно бросил он. Ведь и впрямь не успел. Бежать быстрее он просто не мог.

— А если бы я умерла?! — ее слова горько сыпались и обжигали старые раны.

— Ты и так умерла! — в сердцах огрызнулся он. — Я три свои жизни на одну твою променял, — зло прошипел он. Ему это дорогого стоило, а она так безжалостно обвиняла.

— И не сказал?! — взвилась она и, обернувшись, разъяренно посмотрела на него.

Хайме отвернулся, лишь бы не видеть ее лица, и тихо продолжил.

— Я во вранье запутался. Если бы сказал, ты бы все узнала, вспомнила, сопоставила, — он закачал головой. Если уж говорить, то все, до конца, до капли. — Ты ведь мне-тигру доверяла гораздо больше, чем мне-человеку. И Хайме не должен был знать даже половины того, что знал тигр. Это было бы сродни предательству.

— И спорить не буду, — безразлично отозвалась она.

— Прости меня. За все прости, — выпалил он и сжался весь, ожидая ее приговора.

Но она только сухо спросила, будто ударила:

— Где мои дети?

— Это «наши» дети! — взвился он. — Наши! И они живы. Если им хватило благоразумия послушаться моего приказа, то сидят в храме у моря, библиотеку вдоль и поперек изучают.

— А я развязала войну из ничего, — горько прошептала Кошка и с силой сжала колени. — Даже не на пустом месте, а на твоей лжи.

Ее слова били больно, но он как будто их уже слышал. Сам себе повторял тысячи раз, сам себя корил, сам обвинял. Она как будто повторяла. И от того, что она облекала эти обвинения в слова, произносила их вслух, они как будто сгорали. Сказанное куда менее болезненно, чем тысячи раз вымученное внутри.

— Сколько невинных, — горько шептала она. — Сколько крови.

— Я пойму, если ты меня убьешь, — прервал он ее. — Если не можешь сама — только скажи, и я сам себя убью. Скажешь уйти навсегда — уйду.

Химари молчала и просто смотрела, как пляшет огонь по веткам костра. Как будто не слушала. Не слышала.

— Скажи хоть что-то. Скажи, что ненавидишь. Скажи, как мне искупить свою вину. Хоть что-то, — взмолился он и сделал шаг вкруг костра, чтобы лучше разглядеть ее лицо.

В глазах Химари блестело море. Радужка наливалась пурпуром, зрачок все больше сужался в тонкую щелочку. Иссушенные и искусанные губы едва заметно дрожали. Еще немного, и она бы вся вспыхнула не слабее костра.

— Я понял, — кивнул Хайме и попятился. — Я все понял, — прошептал он и развернулся. Вещи брать не хотел, да и жить долго тоже не собирался.

— Ни черта ты не понял, — ее слова ударили в спину.

Кот прижал уши и остановился. Она продолжала.

— Да, ты здорово все испортил. И я испортила, — бросила она. — Мы все испортили, Хайме. Все, что имели. Но я слишком стара и слишком сильно тебя люблю, чтобы не простить.

Он знал, что должен обернуться и поблагодарить, но не мог даже пошевельнуться. А она все говорила, и слова лились из нее, будто мучили долгие годы.

— И даже не в прощении дело. Не мне прощать тебя за чужие уничтоженные жизни. Не мне тебя судить. Но, — запнулась она, и Хайме услышал, как она гладит себя по плечам, а хлопковое кимоно едва различимо шуршит. — Мне тебя не хватало.

Хайме стоял и слушал, закрыв глаза. Он так хорошо ее знал, видел все эмоции, даже не глядя на нее, чувствовал. И он прекрасно понимал, что она хочет сказать что-то личное, откровенное. Что никогда не сказала бы просто так.

— Знаешь, — протянула она, — когда Ясинэ венчала нас, я думала, что с твоей смертью я стану свободна. Научусь у нее, как быть сильной, освобожусь от тебя, а там будет самая настоящая жизнь. Идеальная. А все это оказалось ложью.

Она горько хмыкнула и, по звукам, укуталась в шерстяной плед. Глубоко вздохнула и тепло прошептала:

— Спасибо, что отдал за меня жизни. Три штуки? Неужели я была такой безрассудной самоубийцей, что ты пережил меня на три жизни?!

Хайме молча кивнул.

— Спасибо, — снова прошептала она. — И за то, что разбудил меня — тоже спасибо.

— Я все пробовал, — отозвался он, все еще боясь повернуться. — Осталось только наследие Ясинэ. Ее техники, ее приемы. Я не умею обращаться с потоками так, как она. Или хотя бы как ты. Я знал, что ты умрешь, если я ошибусь хоть на миллиметр. Но просто сидеть и смотреть, как ты с каждым днем все больше походишь на тень, я не мог.

Ответом ему было молчание. Какая-то возня, шебуршание пледа, треск веток.

Не дождавшись и слова, он обернулся.

Химари стояла в полуметре от него, слабые лапы дрожали, тело ходило ходуном. Она сделала еще шаг на непослушных ногах и подняла на него глаза.

— Не видишь что ли? Мне тяжело. Сделай милость, подойди поближе, — зашипела она и рассерженно сверкнула глазами. — Оскорбился, помирать собрался, а я, значит, иди за ним!

Она все причитала и причитала. И ее показное возмущение невольно вызывало улыбку. Хайме послушно подошел ближе, Химари запустила руки под хаори и вжалась в него всем телом. Коту оставалось только укрыть ее и обнять.