Глава девятнадцатая. Потайная темница

После ухода вождя стражники избили его еще раз. На этот раз из страха. Едва живой, шипящий от боли, Рэн вполз в угол своей камеры, и его едва не вырвало на несвежую солому. Его трясло от боли и беспомощности. Рэн мог бы ответить. Одним только выплеском силы ответить. На всех хватило было. Рэн мог бы позвать в эти стены подругу-смерть, Рэн мог бы…

Ничего он не мог. Лишь сжаться в комок, глотая беспомощные слезы, и молиться, чтобы боль хоть на миг стала меньше.

— Суки, — сказал рядом мужской голос. — Сами развлекутся, а нам отвечай… Ты, малец, скопытиться не вздумай. Королю это не понравится…

Рэн не знал, понравится это королю или нет, но незнакомому гвардейцу, что за ним пришел, точно не понравилось. Когда его вытащили из камеры, когда Рэн, не в силах стоять, свалился на каменный, холодный пол, гвардеец начал орать так громко, что в ушах зазвенело. Рэн молчал. Даже когда за спиной раздались звуки глухих ударов и чужие голоса начали уверять, что это не они, Рэн молчал. Сил говорить уже не было. Сил сочувствовать кому-то — не было. Было лишь отупляющее душу облегчение — в коридоре не так сильно воняло соломой и холод каменной кладки так здорово облегчал боль.

Долго лежать ему не дали. Рэн как сквозь полный боли кошмар помнил, как его грубо тащили по коридорам, не переставая ругать дураков-стражников, как привели в скудно обставленную комнату с голыми, каменными стенами и едва пробирающимся через крохотное окошко солнечным светом. Как швырнули на узкое ложе, от чего все тело взорвалось болью. Как замаячило перед глазами нечто зеленое, и тихий голос на виссавийском начал шептать слова успокоения.

Рэн слушал жадно, пил чужую силу большими глотками, захлебываясь от облегчения. Он чувствовал, как отзывается тьма внутри, как благодарно втягивает зеленые всполохи, как тело набирается сил, а боль понемногу уходит, растворяется в полном пыли воздухе чужой каморки.

Ему так хотелось спать…

Ему так хотелось подольше смотреть во внимательные, сочувствующие глаза молодого целителя, вспоминая глаза брата. Ему так нравился сейчас изумрудно-зеленый цвет его одеяний, ласковые переливы тонкой, как паутинка, ткани. Это знакомо… это близко. От этого пахнет вербеной, домом… и безопасностью.

— Вождь не будет доволен, — холодно сказал виссавиец, оборачиваясь к гвардейцу. — В отличие от вас мы помним, что этот мальчик не виноват в смерти Ольгиена.

— Вам так не нравится, что ларийцы любят виссавийцев? — усмехнулся гвардеец. — Настолько любят, что рискуют всем, чтобы за вас отомстить?

— Нам не нужна такая месть!

— Но вам нужна любовь и понимание? — так же спокойно ответил гвардеец, скидывая на грубо сколоченный стул золотистый плащ. — А это ведь вполне естественно — защищать того, кого любишь? Пусть даже защищать так?

Рэн усмехнулся через полудрему. В чем-то гвардеец прав… И не прав одновременно. Целитель упорствует ведь не просто так, а потому что тоже… защищает.

— Вождю не нужны ваши оправдания, — продолжил виссавиец. — Вождю не нужны мучения этого человека.

— Моему королю нужны. Это его народ, и он лучше знает, как его порадовать…

Дальше Рэн не слышал, погрузившись в тяжелый, но уже лишенный боли сон. Проснулся он, когда солнце уже начало окрашиваться красным, от грубого толчка в плечо.

— Вставай!

Рэн медленно сел на ложе и вздрогнул, когда ему на колени упала простая, черная туника:

— Переоденься! — одернул его гвардеец, оказавшийся крупным мужчиной с перекосившим лицо шрамом и несколько косыми плечами. — Есть я тебе пока не дам, уж прости. Не хочу, чтобы тебя вырвало перед королем, он этого не любит…

Горло сжало от страха. Еще больше от косого взгляда гвардейца, в котором проблескивало сочувствие. Если Рэну сочувствует кто-то из клана росомахи, дело и в самом деле плохо.

— Давай, мальчик. Нам еще через город ехать, а опаздывать на собственную казнь некрасиво… и… — гвардеец толкнул Рэна к лохани с водой, — морду помой, а то уж совсем красавец…

Рэн и лицо умыл, и спутанные волосы мокрыми ладонями пригладил, и солому из прядей вынул — на собственную казнь заморашкой не явишься.

Странно, но страха не было. Ни тогда, когда его вывели во двор и приказали взойти на позорную колесницу, ни когда его руки крепко привязали к двум вертикальным столбам. Он даже нашел в себе силы улыбнуться, увидев почетный гвардейский эскорт по обе стороны колесницы — сосредоточенные лица, черные, траурные плащи, того же цвета, украшенные серебренной вышивкой, попоны сильных, мускулистых лошадей. А чуть позднее перестук копыт в недоброй, полной угрозы тишине, жаждущие крови улицы, прожигавшие насквозь ненавистью люди во всех окнах, расступившаяся перед повозкой и так же молчавшая толпа на площади.

Рэн заставил себя стоять все так же гордо выпрямившись, когда резанул веревки острый кинжал стоявшего за спиной гвардейца. Потирая затекшие запястья, стараясь не замечать замершую в ожидании толпу, Рэн подчинился тихому приказу и медленно сошел с колесницы, направляясь к помосту...

На затканном черным бархатом ложе, в хрустальном саркофаге, окруженном морем белоснежных хризантем, Ольгиен смотрелся даже лучше и величественнее, чем в Виссавии. Жаль, что он сам этого не видит, старику бы понравилось. Жаль, что не слышит, как хрустят чуть влажные цветы под ногами Рэна, как стекает по белоснежным лепесткам рано выпавшая этим вечером роса, отражая бурый свет закатного солнца.

Когда до ложа осталась всего пара шагов, Рэна заставили остановиться прямо под удерживаемой двумя толстыми столбами деревянной перекладиной. На некоторое время многочисленная толпа застыла в вязком, густом молчании, будто в один миг задохнувшись от предвкушения удивительного, редкого зрелища. Подчиняясь мягкому, но настойчивому толчку, Рэн опустился на колени и склонил перед траурным ложем голову. Тихий голос жреца в темном балахоне начал напевно читать молитву. Хранитель закрыл глаза, узнав гимн сестре своей госпожи, ларийской богине смерти. Рэна передернуло от горького аромата, когда его еще раз толкнули в плечи, заставив окунуться лицом в цветочное море. Так же горько было и на душе… Рэн был почти уверен, что на помосте рядом с разряженным в золотые одежды Далаем не было Риана.

Вождь обещал что придет… врал?

К горлу подкатил комок ужаса. Рэн был готов выдержать что угодно, но не забвение и не одиночество. Не то, что его бросили одного… не сегодня. Не сейчас.

— Вставай!

— Повернись!

— Снимай тунику! — приказал тихий голос того же гвардейца. — И… держись. Помни, что это скоро закончится.

Сочувствует? Рэн смотрел на почти исчезнувшее за крышами домов солнце и с грустью вдруг подумал… наверное, и хорошо, что в Виссавии нет городов. Люди кажутся гораздо умнее, когда не собираются вот так, воедино, в похожее на огромного, капризного ребенка существо. Жаждущее крови, жадное до чужих страданий, скандирующее в один голос: «Смерть!»

Увы, люди умны лишь поодиночке. Вместе они на диво быстро глупеют. И сейчас, когда они собрались в единое, ненавидящее море, Рэну уже не было их жаль. Ни одного из них… сейчас, пожалуй, он был бы способен позвать темную госпожу и попросить заставить умолкнуть волну людского гама. И его вновь передернуло, на этот раз от собственных мыслей.

Стянув черную тунику, Рэн швырнул ее на пол и послушно поднял руки. С перекладины упала веревка, запястье перехватила петля, и в тот же миг кто-то дернул за второй конец веревки, заставив Рэна взмыть в воздух. Услышав полоснувший толпу восторгом приговор, Рэн лишь слегка улыбнулся. Пятнадцать ударов кнутом. Дайте боги ему выжить после такого.

«Рэн…»

Зов был слабым и осторожным. Рэн медленно поднял голову, посмотрел на помост и впился взглядом в застывшего за троном Далая Риана.

«Ты же не думал, что я тебя оставлю одного, Рэн?»

Голос вождя был жестким и холодным, Рэн дрожал от смеси холода и облегчения. Погас за домами последний лучик солнца, взлетели за спиной Рэна в небо огненными брызгами фонтаны огня, и толпа взвыла от радости. Рэн не видел вождя на погруженном в темноту помосте, но он его чувствовал. Всей душой. И задохнулся вместе с толпой от восторга, когда щелкнул, разгоняясь, кнут, когда невидимая рука вырвала душу из объятого огнем тела и на белоснежные хризантемы брызнули первые капли крови.

В ужасе Рэн дернулся в чужом теле и успокоился, услышав совсем близко голос вождя: «Тише…»

…вокруг ровным потоком лилась знакомая белоснежная сила. Где-то в глубине едва слышно пульсировало сердце целителя судеб, и белоснежные потоки на миг вспыхивали ярко-синими искрами… Рэна заворожила чужая душа, в которой он на время нашел приют, заворожил пьянящий голову аромат силы вождя… и так хотелось остаться здесь навсегда, да только Риан не дал ему выбора, заставив увидеть и почувствовать то, что видел и чувствовал он.

Согласно уговору, Риан стоял перед королем босой, в тонкой, белоснежной тунике. Вождь, а вместе с ним и Рэн, не отрываясь смотрел на ярко освещенный помост, где кнут вспарывал спину кричащего от боли, распятого в воздухе человека.

«Риан… Ты…»

«Я отделил твою душу от тела, ненадолго, чтобы ты не чувствовал боли, — голос вождя был холоднее стали. Гневается? Рэн чувствовал, что не на него, на себя. — Потерпи немного…»

— Жалеешь своего человека? — спросил король.

— Хороших людей не так и много, чтобы ими разбрасываться, — спокойно ответил Риан. — Жаль, что именно Рэна ты выбрал жертвой.

— Ты считаешь его жертвой? Считаешь, что смерть и мучения этого мальчика слишком высокая плата за то, чтобы ты жил? — Далай усмехнулся. — Я так не считаю. Твои люди служат тебе и должны быть готовы отдать за тебя жизнь. Потому что твоя жизнь — важнее. Если умрешь ты, им ведь тоже придется не сладко? Всем.

— Моя жизнь? — капли крови на хризантемах казались черными.

Рэн чувствовал, как впитывает толпа сладостный запах, как упивается криками, перемежаемыми со свистом кнута. Как радуется, подобно ребенку, увидевшему новую игрушку. И его тошнило от этой радости. Нет, не его, вождя тошнило. Заливало душу горечью, через которую пробивалось яркое, незнакомое Рэну воспоминание…

Янтарный солнечный свет, пробивающийся через бахрому сосен. Истошный крик: «Рэми!» Судорожно прижимающееся тело. Огромные черные глаза, потухшие в ответ на вопрос:

— Кто ты?

Красивая девушка в беспамятстве на руках Айвэ, мягкость ее щеки под пальцами. Как сквозь туман чужие слова — нам пора, Рэн ждет, уже слишком поздно, Риан…

«Рэн… не смей копаться в моей памяти, — предупредил вождь. — Или отправлю тебя назад раньше, чем задумывал…»

«Но…»

Рэн чувствовал, что там было что-то большее. Он знал ту девушку, сам не помнил откуда, но знал. Он даже на миг забыл о помосте и о собственной спине, изуродованной кнутом, но ночь напомнила о себе холодным голосом вождя:

— Я не цепляюсь за свою жизнь, Далай, — сказал Риан и Рэн с ужасом понял, что вождь говорит правду. — Для меня смерть как близкая подруга, которая в один прекрасный день принесет мне облегчение. Как возлюбленная, чей поцелуй подарит мне вечное блаженство…

— Не нравятся мне твои мысли, Риан.

— Прости, мой король.

Сидевший у ног короля тигр-телохранитель оторвал взгляд от помоста и внимательно, задумчиво посмотрел на Риана.

«Зря ты его спас, Далай, — усмехнулся он. — Дураки с такими мыслями долго не живут…»

Рэн почувствовал, как губы вождя расплылись в улыбке, и понял, что Риан смеялся над королем и его телохранителем. Что это настроение всего лишь тоска, которая в скором времени растает, как тает под ярким осенним солнцем корочка инея. Рэн чувствовал растекшееся по груди тепло, яркое, томительное, которым хотелось наслаждаться вечно.

«Пора, мой мальчик!» — прошептал вождь, и Рэн задохнулся от горечи потери. Его вырвали из тела вождя, вернули в собственное, а мир вокруг взорвался острой болью. Рэн кричал и уже не стыдился крика, когда кто-то снимал его с веревок. Его осторожно, почти ласково уложили на живот, и глаза одного из склонившихся над ним гвардейцев полыхнули целебным зеленым сиянием. Рэну стало смешно. Нарядить одного из целителей в эти тряпки, чтобы толпа ничего не заметила.

«Подарок от вождя», — услышал Рэн голос виссавийца. Медленно возвращающие чувствительность пальцы сами сомкнулись на небольшой берестяной коробочке. Не упустить! Последняя мысль, скользнувшая вместе с ним в беспамятство.

Очнулся Рэн уже вновь исцеленный, в небольшой, пару шагов в поперечнике, камере, с закрытым толстыми прутьями окном, откуда с бархатного неба подмигивали звезды и лился призрачный лунный свет.

Здесь было гораздо теплее и удобнее чем в той темнице, куда бросили недавно Рэна. И ложе было, хоть и узкое и крайне жесткое, и теплое шерстяное одеяло, в которое кто-то укутал Рэна по самую макушку. И даже одинокая свеча в небольшой нише с предусмотрительно оставленными рядом трутом и кремнем.

Но больше всего Рэну понравилась лохань на низком, грубо сколоченном столике, кувшин с водой и отражавшее лунный свет глиняное блюдо с внушительным куском пирога.

Высвободившись из теплого плена одеяла, Рэн потянулся за пирогом и только сейчас заметил, что пальцы его онемели, но все так же упрямо сжимали небольшую коробочку. Подарок вождя. Рэн сглотнул. Он знал, что просто так вождь подарки не делает, тем более в такое время. И в этой щедро украшенной едва различимыми рунами коробке должно, нет, обязано, быть нечто-то ценное.

Но сначала поесть… и без того живот от голода сводит.

Наскоро справившись с кременем и трутом, Риан поставил свечу на стол и некоторое время не отрывал взгляда от огонька, жуя пирог. Пирог оказался вчерашним, слегка черствым, да еще от души заправленным мясом, которое Рэн, как виссавиец, на дух не переносил, но почему-то вкусным и очень сытным. Выполоскав тщательно рот и вылив остатки воды в деревянную лохань, Рэн стянул с себя тунику, намочил ее подол и тщательно обтер заляпанное грязью и кровью тело. Лишь после этого почувствовал себя гораздо лучше.

Виссавийцы ненавидели грязь. Учитель заставлял Рэна каждый день купаться в источнике, говорил, что проточная, холодная до одури вода, позволяет очистить не только тело, но и душу от нечистых мыслей. А таких мыслей у Рэна в последнее время было слишком много…

Почему в Виссавии все казалось таким простым, а здесь — таким сложным?

Натянув на влажное тело тунику, Рэн опустил лохань на пол и посмотрел на небольшую, в пару пальцев в поперечнике, берестяную коробочку.

Странно… он боялся ее открывать. Боялся того, что в ней найдет. Знал, что вождь милостив, но и жесток одновременно… вдруг это новый урок?

Риан редко объяснял в чем кто-то не прав. Гораздо чаще позволял понять самому… как в случае с той девушкой, дочерью повара. Может и здесь…

Спина неприятно саднила, но не болела, и на том спасибо. Рэн опустился на ложе, рассматривая лежащую на ладони коробочку. Тонкие до прозрачности стенки, густо исписанные едва видными в свете огонька свечи рунами. Колдовская штучка. Красивая.

Открылся миниатюрный ларчик не так и сразу. Пришлось повозиться, поломать ногти и даже попробовать ее аккуратно раздавить. И ничего! Хрупкая на вид береста ломаться категорически отказывалась, руны вспыхивали при каждом усилии добраться до содержимого, и Рэн, не выдержав, использовал силу.

Тьма откликнулась радостно, с благодарностью. Воздух вокруг потемнел, засочился темным туманом, но и дышать стало на диво легче. Коробка поддалась под пальцами, распустилась на ладони цветком тонких стенок, и с открывшегося дна потек казавшийся неиссякаемым сизый туман.

— Тоже мне подарок, — буркнул Рэн, свалившись на ложе и повернувшись к стенке.

«Подарку» такой прием не понравился. Призрак нагнулся к Рэну так близко, что хранитель смерти почувствовал исходящий от него холод, и прошептал: «Ты забыл о своем обещании, мой господин? Я тебе служу, а ты проводишь меня за грань».

— Если ты не заметил, — усмехнулся Рэн. — Мне сейчас слегка не до ритуалов.

«Я заметил. Вождь приказал за тобой присмотреть… занятный он мужик, твой вождь, больно хороший. Частенько не для тех, для кого надо, хороший, но все равно занятный. За тебя чуть башку своим людям не оторвал… беспокоился. Эх, за меня бы кто так побеспокоился…»

Рэн вздрогнул. Вождь всегда помогал своим людям. Всем. И виссавийцы настолько к этому привыкли, что даже и не думали, что бывает иначе.

Призрак на какое-то время замолчал, а потом продолжил: «Пока я в этой коробке у него в кармане сидел, столько перевидал… здорово он с гвардейцами в том доме расправился. Кровищи было столько… а души как за грань-то спешили, но попали-то далеко не все. Эх… кого бы туда такого, как ты. Может, помог бы…»

— Что-то уж больно ты на жалость горазд, — прохрипел Рэн.

«Я знаю, что такое скитаться после смерти. Живым тут не сладко, но мертвым и того хуже. И не видит тебя никто, и не слышит, и от тела своего ты далеко отойти не можешь, и амулеты эти проклятые… сходишь с ума от одиночества в каменной коробке. Век, другой, третий… и уже не знаешь, сколько сидишь в этой темноте и ждешь, пока кто-то там за гранью смилостивится. И боишься до одури, что о тебе все давно забыли…

Я слышал, что сказал вождь о смерти. Легко ему говорить. Он уйдет за грань быстро и безболезненно, вы, виссавийцы, иного не допустите. Он вернется вскоре из-за грани в другое, не менее сильное, не менее одаренное тело, а что делать мне? Скажи, Рэн? И таким, как я, у которых нет хранителей смерти в услужении?»

Рэн промолчал, садясь на кровати и задувая свечу. Он и так видел застывшего у двери призрака, а от горьких слов, пронзающих душу стрелами истины и вовсе никуда не спрячешься.

— Это не моя вина, — сказал Рэн.

«Не твоя, — ответил призрак. — Но Далая, который не хочет умирать, я понимаю. Как и его безумный страх».

— Вождь… вновь убил? — перебил его Рэн, до которого только сейчас дошло, о чем говорил призрак.

«Не он. Этот его милый синеглазый дружок, Вирес. Вот кому уж нравится убивать, сколько бы он не корчил из себя чистенького».

Призрак долго говорил. Рэн внимательно слушал, впитывая каждое слово. А что ему оставалось, как не слушать? Спать больше не хотелось, до рассвета еще далеко, а думать о том, что будет на закате, Рэну, понятное дело, не хотелось. Призрак рассказывал о том, как Риан спас Ульфа, как перенес оборотней-волков на болота, как они дошли до домика… как бросилась на шею Риану девушка в слезах, назвав его как-то странно…

— Рэми, — выдохнул Рэн, поднявшись с ложа. Луна уже убежала из решетчатого окошка, но глаза уже давно привыкли к полумраку и двигаться по коморке, не натыкаясь на немногочисленную мебель, не было сложно. Рэну так не хотелось сидеть на месте. Его сжирало странное нетерпение, будто он упустил что-то очень важное…

«Да, она назвала его Рэми, — ответил призрак. — А когда он ее не узнал, потеряла сознание. Тот мальчик, Даг, что-то плел о том, что она сумасшедшая… Риан слушал как-то вполуха, приказал перенести ее в дом и позвать виссавийцев. А потом я не видел. Он и этот верзила… Айвэ перешли через переход на площадь, и мне пришлось уйти с ними».

— А Вирес?

— Он захотел остаться в домике на болотах.

Рэн никогда и ничему так сильно не удивлялся. Вирес отправил Риана к королю одного? Остался на болоте с оборотнями? С оборотнями или этой девушкой… беременной девушкой…

— Ты рассказал вождю о моем письме? — прошипел Рэн.

«У меня не было выбора, — ответил призрак. — Твой вождь умеет задавать вопросы, а у меня не было сил сопротивляться».

Рэн лег на кровать и закрыл глаза. Ему почему-то казалось, что он держит в руках полную картину всего происходящего, только не может сложить ее воедино. Король не умирает, пока не умрут его телохранители. Наверное, не только мнимый король, но и настоящий… Сван… Рэн повернулся к стене. Далай всеми силами ищет не принца, а кого, у кого на шее татуировка… как у его телохранителей. Значит, принц у него. Значит, Далай не может убить истинного наследника, пока не найдет и не убьет всех его телохранителей… сколько телохранителей может быть у короля? Пять. У Свана их было четверо… все мертвы. Точно мертвы, хранители вести не ошибаются, значит, остался один…

Рэн прикусил губу и, поняв, что дрожит от холода, слез с ложа, сдернул одеяло, и, завернувшись в него, начал ходить по коморке от окна к кованной железом двери и обратно. Человек с татуировкой на шее… человек с тат… Ульф? Рэна передернуло. Вождь давно догадался? Вот почему оберегает Ульфа с такой тщательностью… знает, что если последнего телохранителя убьют, но и Свану не жить…

— О моя богиня, — Рэн медленно сел на ложе, зарыв пальцы в слипшиеся от крови волосы. — Значит…

…он нашел телохранителя.

«Тяжело до тебя доходит…»

— И… — Рэн дернулся, вспомнив разговор с Виресом. — Та девушка… она похожа на вождя, правда?

Не дожидаясь ответа призрака, Рэн выдохнул:

— Он нам не простит… боги, он точно нам не простит… ее ребенок…

… повелитель Кассии. Вот почему Вирес остался там. Он тоже нашел то, что искал.

— Я должен отсюда выйти! — закричал Рэн. — Проклятие, я должен! Я должен поговорить с Рианом!

«Мне очень жаль, но король приказал Риана к тебе больше не пускать, — ответил призрак. — Они не хотят, чтобы Риан знал, куда тебя заперли. Боятся, что ты убежишь?»

Рэн не слушал призрака. Он медленно шел к стене, стараясь не упустить другой, едва слышный голос:

— Живым отсюда никто не выходил. А ты мог бы слегка и помолчать… сам с собой разговариваешь, спать мне не даешь. Если уж сходишь с ума, то будь так мил, сходи молча.

И тут Рэн засмеялся. Король действительно идиот. Лучшего места, куда спрятать Рэна, в том числе и от гнева своих людей, он найти не мог.