Глава пятая. Кара

Лучи только-только показавшегося над домами солнца с трудом проникали через занавесу облаков. Город пах мокрыми листьями, несло от пробегающей под мостом реки сыростью. Высокие, четырехэтажные дома зябко жались друг к другу, моросил противный осенний дождик и с глухим стуком упал под копыта лошади лопнувший ежик каштана.

Айвэ с удивлением понял, что к хорошему быстро привыкаешь. И совсем уже не в радость возвращаться «домой». Холодившая глотку промозглая сырость, мокрые, глянцевые после дождя улицы, и эта вечная, непролазная грязь на мостовой. Не в радость и неопрятность — гниющие прямо на дороге дикие яблоки, от которых несло кисловатой гнилью, вылитые кем-то у забора помои, покрывшие мостовую пленкой вонючей грязи, хрюкнувшая за забором свинья и тяжелый, теплый запах навоза. А еще меньше в радость ехавшая за ним на спокойной кобылке безмолвная виссавийка.

Айвэ вздохнул. Глупый приказ учителя, не первый, и не последний — взять с собой целительницу душ. А ведь Айвэ вовсе не так представлял себе встречу с сыном. Он хотел подготовить Йона к встрече с виссавийцами, поговорить, объяснить. Хотя и сам, сказать по правде, понимал далеко не все.

— Не хочешь? — резко ответил ему Элан. — Целительницу для Йона выбирал сам вождь. Или ты пойдешь к Нериану и скажешь, что не доволен его выбором? Я даже могу тебя проводить. Как по мне, так вождь излишне с тобой возится. Если ты остудишь его желание тебе помогать, Нериану будет только во благо. Так что, идем?

Айвэ, вестимо, не пошел. Элан знал, на что давить — приказ учителя Айвэ нарушил бы, даже не задумываясь, а вот против воли вождя он не пойдет никогда.

— Я возьму с собой… целительницу.

Целительницу… Похожую на худого, испуганного подростка. Огромные, черные, как и у большей части виссавийцев, глаза на смуглом личике, тонкие косточки, казалось тронь и сразу сломаешь, играющая на губах смущенная улыбка. И эта рохля должна справиться с напуганным, загнанным в угол Йонем? Айвэ вздохнул.

— Отдашь сына ей, — приказал Элан. — И не смотри на меня так. Мне некогда с тобой возиться, ученик, так что вернись в замок как можно быстрее.

Айвэ пожал зябко плечами. Все же болезнь покинула его тело еще не до конца, холодила грудь, разливалась по плечам усталостью, и осенняя сырость будила внутри легкое беспокойство, которое Айвэ приглушил усилием воли — он не девица, чтобы расклеиваться из-за какого-то дождика.

Знакомый забор, спускающийся по пригорку до самого храма Радона, показался вдруг непрочным и на удивление старым. Лишь сейчас Айвэ заметил, что доски прогнили, что удерживающие их гвозди покрыты ржавчиной, и стоит только стукнуть посильнее...

Надо будет нанять работников и забор поправить. На зятя надежды мало — как Дилан в кузне руку потерял, так и запил. Сестре из него помощника никакого — скорее наказание, но Ирга все бубнила что-то про любовь, про двоих детей, которых не хочется лишать отца, про то, что муж у нее на самом деле хороший, очень хороший, но заблудился слегка… Айвэ слушал с тревогой, хотя в жизнь сестры не вмешивался, да и своих хлопот по уши хватало. А как начала болезнь всерьез донимать, так и вовсе о Ирге, сказать по правде, забыл. Пока не пришлось внезапно уехать в Виссавию и оставить сестре Йона.

Теперь, глядя на все это убожество незамутненным болезнью взглядом, Айвэ лишь вздыхал, сожалея о своей глупости. Лучше было приплатить побольше, да найти для Йона местечко в теплой, зажиточной семье, а не окунать с головой в эту нищету. И хоть Айвэ и оставил сестре достаточно золота, да ведь в семье пьяницы деньги долго не задерживаются.

Проснулся колокол храма Радона, разлил по округе хрустально-чистую, знакомую до боли мелодию. Айвэ вздрогнул, сообразив, что сестры, наверняка, в доме сейчас нет. Что стоит она на коленях в храме, просит у верховного бога милости для своей семьи. Давно уже просит, а бог как не слышал, так и не слышит. И детей ее, наверное, нет. Младший, смешливый Дор посыльным по улицам бегает, старший давно уже пропадает в пекарне, куда Айвэ пристроил его учеником. И оба, насколько помнил Айвэ, домой возвращаться вечерами не спешили, оставались в городе как можно дольше, проскальзывая в дом лишь поздней ночью, чтобы бесшумно свернуться на лавке и застыть до самого утра, вслушиваясь в пьяную брань отца и в отзвуки доносившихся из-за занавески криков.

Почему Айвэ раньше об этом не вспоминал? Почему забыл в этой паршивой Виссавии обо всем, даже о сыне? Как ему пришло в голову оставить Йона здесь?

— Проклятие! — прошипел он, спешиваясь.

— Все будет хорошо, — легла на его плечо тонкая женская ладонь. — Пока мы живы, все можно исправить.

Айвэ медленно обернулся, заглянул в глубокие, бездонные глаза над закрывающей нижнюю часть лица тканью, и поразился. Ее он считал девочкой?

— Идем, — с легким, певучим акцентом сказала она и сама постучала в кованные, тяжелые ворота.

На стук, сначала тихий, потом более уверенный, никто не ответил. Виссавийка дотронулась ладонью до обитой железом калитки в воротах, что-то тихо прошептала, и створка вдруг приветственно скрипнула, отворяясь.

— Из тебя вышел бы отличный вор, — улыбнулся Айвэ.

Впрочем не удивительно, этот дом никогда не защищали охранными заклинаниями. Кому придет в голову лезть в жилище пьяницы? Виссавийка кивнула. Айвэ вдруг показалось, что ее глаза улыбнулись, шаловливо, как у беспечного, невинного ребенка. Впрочем, чего-чего, а вот именно такой беспечной невинности у виссавийцев в достатке. Они как дети. Видят мир в черно-белых красках, уверены, что все знают, все уже испытали, и в то же время так легко их обмануть и… ранить.

Айвэ передернулся. Уж жалеть он виссавийцев точно не станет. Их наивность и уверенность, что они делают все правильно, временами калечит. Вот его чуть было не покалечила. Уж Айвэ после знакомства с Ольгионом не поддастся ни приветливым взглядам, ни «правильным» словам, которым теперь, наверное, надо научиться и Айвэ. Ведь он хранитель вести. Синий… И какой идиот это выдумал? Хранитель вести должен быть велеречив, а у Айвэ, сказать по правде, красиво вязать слова никогда и не выходило. В морду кому заехать, это да, а заговорить, да так, чтобы человек в очевидную чушь поверил… это только у «синих» вроде Элана выходит. Только и он ведь теперь «синий». Посмеялась над ним Виссавия, видят боги, посмеялась.

Айвэ стряхнул с себя неуместные теперь мысли (о виссавийцах и об учителе он подумает позднее) и первым вошел в небольшой двор, поросший сорняками. Удивился царившей здесь тишине и запущенности, огляделся в поисках жившего тут когда-то кудлатого пса и нашел взглядом лишь полуразвалившуюся будку со ржавеющей рядом цепью.

Что-то упало и Айвэ еще успел заметить, как полетели на землю и тяжело покатились дрова, как с тихим стоном метнулась к нему от практически пустой дровни тень. Цепкие мальчишеские руки вцепились в плащ, худое тело сотрясли беззвучные рыдания, и Айвэ ласково обнял сына, проведя ладонью по слипшимся от грязи, когда-то светлым волосам:

— Все хорошо, я вернулся, теперь все хорошо, — шептал он, с недоумением смотря на затертый до дыр плащ сына, на его еще более обострившуюся худобу и синий развод, спускавшиеся от волос под капюшон плаща.

— Его тело все в синяках, — сказала целительница, окинув Йона внимательным взглядом. — Еще и в ребре трещина, так что обнимай осторожнее… мальчика били не раз, не два. Знаешь ты, где ребенка оставить.

— Не смей меня осуждать! — прошипел Айвэ.

— Я не осуждаю… — мягко ответила виссавийка. — Я всего лишь надеюсь, что больше этого не повториться. Мальчик теперь под моей защитой, я не хочу его лечить снова…

Айвэ было взвился, готовый удушить дерзкую, холодную девчонку, как дверь вдруг распахнулась, ударив по стене, и на ступеньках показалась шатающаяся, крепко сбитая фигура:

— Где дрова, щенок? Мне мерзнуть? Или вчерашнего тебе не хватило?

Йон молча дрожал, прижимаясь к отцу, виссавийка ласково провела ладонями по шеям лошадей, успокаивая встревоженных животных, а Дилан обвел пьяным взглядом двор и заметил, наконец-то, Айвэ:

— Зятек, едить твою, — радостно захохотал он, раскрывая Айвэ объятия. — Вернулся? Сыночка забрать захотел? А на лапу… за присмотр? Мы его кормили… а жратва нынче дорогая, год злой, урожай никакой… да и богат ты, вон какую лошару отхватил. Так что это…

— Ты бил Йона? — тихо прошипел Айвэ.

— Да ты что… — невинно улыбнулся Дилан. — Я ж его как родного. Любя. Пару тумаков, не боле… Дите же оно такое, неразумное. Коль совсем без битья, кем вырастет?

— Ты бил Йона, — протянул Айвэ и вздрогнул, когда в их разговор вмешался едва слышный женский голос:

— Сначала я.

Виссавийка опустила на плечи капюшон плаща и мягким, осторожным шагом подошла к Дилану. Айвэ поддался было вперед — храбра девчонка, да безрассудна — к пьяному да буйному лезет. Но раньше, чем Айвэ успел и слово сказать, молодая целительница вдруг стремительной молнией оказалась возле Дилана, глубоко заглянула мужчине в глаза, улыбнулась, грустно, сладко, и взгляд ее вспыхнул ровным, изумрудно-зеленым пламенем.

Стало вдруг тихо и спокойно. Даже колокольный звон притих, и воздух, казалось, загустел, наполняясь нежным, зеленоватым сиянием. Йон перестал дрожать, вырвался из объятий отца, и с удивлением и все более возрастающий гневом Айвэ увидел расплывшийся по щеке сына синяк:

— Сукин сын, — прошипел он.

«Не мешай! — прошелестел в голове тихий голос. — Успеешь еще.»

Виссавийка осторожно коснулась пальцами висков Дилана, с головой окуная его в мир своих чувств. Айвэ, который так и замер в двух шагах от них — передернулся. Сильный аромат презрения, когда аж коробит от неожиданной, непереносимой вони. И жалость, унижающая, тяжелая, бьющая в сердце острым клинком.

— Не надо, — прошептал Йон. — Прошу, не надо…

Виссавийка подарила мальчику теплый, понимающий взгляд, и погладила щеку Дилана, как бы утишая его боль.

— Ребенка бьешь? — тихо спросила она. — Большой, сильный, а с дитем иначе поладить не можешь? Разума тебе не хватает.

Дилан сглотнул, по щеке его скатилась капля пота.

— И детей забыл. И жену чуть за грань не вытолкнул. А хочешь, я тебя награжу их болью?

— Не надо, — прошептал Дилан, по-детски глупо и беспомощно повторяя слова Йона.

— Не надо? — тихо ответила виссавийка. — Не любишь чувствовать себя беспомощным? Не любишь вкуса страха, а сейчас дрожишь…

Дилан сполз на жалобно заплакавшие, сгнившие доски крыльца, и застыл, закрыв лицо руками. Виссавийка отвернулась от него, отряхнула с плаща капельки дождя, протянула руку Йону:

— Пойдем.

— Дор и Туон…

Айвэ залила волна счастья. Только сейчас он понял, что впервые со смерти матери Йон говорит. И не только говорит, но и просит, жадно, глотая слова и доверчиво цепляясь в плащ виссавийки:

— … им поможешь? Туон хороший. Булочки тайком приносит. Вкусные. И все говорит, чтобы я был сильным. Что отец за мной придет, и больше не будет ни боли, ни криков. Но у Туона нет отца…

Нет отца? А тот мычащий мужлан на крыльце? Хотя да, вовсе не отец. Йон ведь прав… дети слишком часто бывают правы.

— У них есть отец, — тихо ответила виссавийка.

— Плохой отец… обижает.

— Больше не обидит. Веришь?

— Верю, — слабо улыбнулся Йон.

— Пойдешь со мной?

Йон с сомнением посмотрел на отца:

— Айвэ не пойдет с нами, — правильно поняла мальчика виссавийка. — У него дела тут. Мы не можем помочь, мы только будем мешать. Идем со мной. Подождем его дома. Где будет хорошо и спокойно.

Несколько слов, и Йон будто проснулся от страшного сна, расцвел улыбкой, доверчивой, как когда-то, еще до смерти матери, и вложил свою ладошку в ладонь девушки.

Айвэ вздрогнул, подавил в себе тревогу, когда почувствовал, как умело плетет виссавийка вокруг сына изумрудно-зеленую сеть, как привязывает к себе мальчика неразрывной нитью, как окутывает его душу исцеляющим, ласковым туманом, заставляя открыться себе навстречу.

— Я приготовила для тебя комнату, — продолжала она. — Ты хочешь свою комнату?

— Боюсь… — вновь задрожал Йон.

— Боишься спать один? — быстро поняла виссавийка. — Я буду с тобой, пока ты не заснешь. Я окружу твою кровать охранными заклинаниями. Никто к тебе не проберется. А через луну мы навестил Туона и Дора. И ты убедишься, что с ними все хорошо. Договорились?

— Отец? — Йон опять же повернулся к Айвэ, и, к своему удивлению, мужчина заметил в глазах сына что-то похожее на… радость.

— Иди с ней, — прошептал Айвэ, душа в себе внезапно вспыхнувшую горьким пламенем ревность.

— Я буду ждать тебя, — Йон прижался к плащу отца, а потом вдруг отпрянул и вновь протянул руку виссавийке.

«Помни. Для богов лишь смерть не имеет прощения, потому что ее нельзя исправить, — вновь раздался в голове голос виссавийки. — И спасибо тебе за Йона, это очень хороший мальчик, с очень сильным даром. Пока ты будешь в Кассии, я постараюсь его раскрыть.»

«Почему ты это делаешь?» — выдохнул Айвэ.

«Потому что мне это нравится, — пожала плечами виссавийка. — Мне нравится быть нужной. Это моя жизнь. А твоя?»

Айвэ вздрогнул, не сумев подыскать слов. Действительно, а его жизнь?

Очнувшись от хлопка после исчезновения перехода, он посмотрел на опустевший вдруг двор, на нервно переминающихся с ноги на ногу лошадей, на ошеломленно сопящего Дилана, и, подойдя к зятю, грубо ткнул его носком сапога:

— Тварь!

Цепи? Искупление? Виссавия, где никто и никогда не прощал? А Айвэ теперь в силах простить?

За все надо платить. И за удовольствие пить годами, и за слезы жены, и за детей, которые не хотят идти домой. Надо. Платить. И если Айвэ не заставит заплатить, то заставят боги, а у них плата повесомей будет.

«Только не убивай», — тихий шелест в голове.

Айвэ улыбнулся. Он и не собирался убивать.

Когда он вернулся с пучком розг, Дилан все так же сидел на крыльце, опустив голову, и не замечая, как крупные капли срываются с покатой крыши на его намокший от влаги рукав.

— Вставай! — Айвэ схватил его за шиворот и заставил подняться.

Порол долго, пока руки не устали. Потом помог Дилану добраться до кровати и долго сидел рядом, прислушиваясь к тяжелому дыханию зятя. Когда вернулась из храма сестра, он дал ей тяжелый мешочек с золотом и прошептал на ухо:

— Хочешь, чтобы он жил, не позволяй измываться ни над собой, ни над детьми.

Сестра лишь опустила взгляд, и Айвэ увидел, что ее руки дрожат, почувствовал тяжелую волну ее страха, неосознанного, животного, который почему-то обидел гораздо сильнее, чем унижения Ольгиона. Грустно улыбнувшись, Айвэ так и не нашел прощальных слов для Игри и молча вышел под тугие струи дождя.

— И все же вы жестоки, боги, — прошептал он.

— Дядя, — позвал его Туон, отделившись от тени. — Спасибо за все!

Айвэ молча прижал к себе племянника и всунул ему в ладонь кругляш амулета.

— Когда плохо будет, позовешь. Хотел твоей матери дать, но она…

— Позову, — все правильно понял племянник. — А на мать не обижайся. Женщины они такие… глупые.

— Не все, — ответил Айвэ, садясь на лошадь.

Хельга вот такой не была. Хельга знала о его даре, но никогда не боялась. Она ему верила, а он не сумел ее защитить.

Холодный дождь разошелся не на шутку. Айвэ мчался по улицам, разгоняя прохожих, и не обращал внимания на летевшие ему в спину проклятия. Он наелся этим старым миром. Он хотел обратно в Виссавию, где его не считали проклятым, где не награждали косыми взглядами, и где не было так мучительно тоскливо и больно.

— Чужая кровь на руках, — зло фыркнул Элан, когда Айвэ вошел в его покои и склонился перед ним в глубоком поклоне. — Пройди ритуал очищения, ученик, и лишь тогда придешь ко мне.

Но, когда Айвэ даже не шевельнулся, не обращая внимания, как с его плаща стекают на дорогой ковер капли дождя, Элан добавил:

— Что?

— Я чудовище, учитель? Собственная сестра меня боится…

Глаза Элана стали гораздо теплее:

— Не говори глупостей, Айвэ. И перестань есть себя ненужными сомнениями. Когда облачишься в одеяния виссавийца будешь чувствовать их страх, их зависть, а все равно…

— … буду их любить.

— Высший маг, который перестает любить людей, которому наплевать на их боль, становится чудовищем. Но тебе до такого еще ой как далеко. Надеюсь. А теперь… очищение, мой ученик. Твои цепи и так тяжелы, так не делай их еще тяжелее.

— Да, учитель.

Айвэ вошел в свои покои, зажег курения, наполняя комнату белоснежным дымом и, усевшись прямо на пол, уставился невидящим взглядом в занавешенное дождем окно. Прозрачное стекло во всю стену. Звездами вспыхивающие в полумраке фонарики в саду замка. Ровные, красивые дорожки, празднично одетые дамы, прогуливающиеся под зонтиками. Непривычный мир родной страны, расплывшийся в полумраке замок повелителя Кассии, и тихий, что-то шепчущий голос богини. Айвэ поддался голосу, полетел на его волнах, чувствуя, как душу его пронзают белоснежные стрелы света, как аура его, в пятнах боли и страданий, медленно очищаясь, постепенно зажигается ярко-синим сиянием, даря сладостное чувство успокоения.

— Интересно.

Чужой голос пробрался через пелену далеко не сразу. Режущий сталью, он выдернул Айвэ из сладостного тумана сосредоточенности, вернув в холодную, погруженную во мрак комнату.

Толстые курительницы уже перестали чадить сладким ароматом. Дождь прекратился, песчаные дорожки в саду матово блестели в свете фонарей.

Рассыпались по небу еще неяркие звезды, покачивались за окном тени деревьев. Ухнул тревожно филин, и Айвэ всколыхнув внутри волны силы, приготовившись к драке. Добрые гости не приходят незваными.

— Кто ты? — спросил Айвэ худую тень, застывшую на лавке у окна.

Лица незнакомца в полумраке было не разглядеть. Айвэ различил лишь взлохмаченную бороду, запутанные, длинные волосы и крылья ниспадающего с лавки плаща. На запястьях пришельца мерно светились синим татуировки архана, голос его был осипшим и усталым.

— Они уже нашли мне замену? — прохрипел незнакомец.

— Уйдешь сам или мне тебе помочь? — холодно ответил Айвэ.

Играться с незваным гостем не было никакой охоты. Айвэ должен успеть выспаться до рассвета, чтобы свежим явиться к Элану. Он должен выставить этого незнакомца вон, пусть даже силой, если иначе не получится. Разборки арханов при дворе повелителя Кассии его волновали мало. Своих хлопот хватает. А за разговор с каким-нибудь мятежником или беглецом Элан тоже по головке не погладит. И без того учитель весь вечер нудел, объясняя, как важно послу Виссавии быть как можно более незаметным и как можно менее вмешиваться в чужие дела.

— Да ты грубиян, друг мой, — усмехнулся незнакомец, даже и не думая слезать со скамейки.

— Я тебе не друг!

— Не гоже гостю так относиться к хозяину…

Хозяину? Этот придурок либо безумен, либо пьян, либо одурманен эрсом. Что, впрочем, Айвэ не касается. Пусть отрывает зад от скамьи и катится прочь, другим голову дурить.

— Дух замка дал мне эти покои, — холодно ответил Айвэ. — Так что убирайся, пока я не позвал дозор. А тогда будет хуже.

— Сколько же я спал, что нравы так изменились, и рожане получают личные покои в замке, — незнакомец показал на запястья Айвэ. — Ты даже не высокорожденный… Возомнил себя великим магом. Мне ли отдать тебя жрецам?

— Отдай, — пожал плечами Айвэ. — Думаю, мой вождь будет недоволен.

— Вождь? — прохрипел незнакомец. — Ах да, наверное, Виссавия. Великая страна целителей… всегда неприступная и закрытая. Неужто Рэми начал помогать таким, как ты? С него станется. Хотя жив ли этот Рэми?

— Рэми? — Айвэ мигом забыл о своей враждебности к незнакомцу. Второй раз он слышит это странное имя. — Почему ты назвал вождя Рэми?

— А как ты его называешь? — устало спросил незнакомец, протягивая руку. Когда на его ладони появилась чаша с отваром, Айвэ очень даже усомнился в своих правах на эти покои. Дух замка слушает пришельца, значит, он действительно имеет власть. Вопрос только какую.

— Нериан…

— И гордый мальчишка не возражает? — поперхнулся отваром незнакомец.

— Не смей его так называть!

— Я имею право называть его так, как хочу, великий маг Виссавии…

Незнакомец вдруг оказался совсем близко, толкнул Айвэ в кресло и коснулся его висков прохладными пальцами.

«Смотри, — прошептал он. — Словам ты ведь все равно не поверишь, правда?»