17

Одноглазый подвесил меня на цепях на вывернутых за спиной руках, но так, что ноги еще стояли на полу. Неприятно, но терпимо. Не успевшие срастись ребра все еще причиняли страдания, но не в моем положении приговоренного к смерти жаловаться на то, что вскоре должно показаться мелкой неприятностью.

Мир я видел перевернутым и только то, что находилось за спиной, слышал тяжелые шаги и чувствовал удушливо сладкий запах, исходящий от васпы. Господин преторианец появился у меня за спиной, вернее его начищенные до блеска черные сапоги, красные брюки до и выше колен и длинная тонкая трость у бедра. До этого момента я был уверен, что предмет исключительно декоративный, как наградное оружие. Но трость преподнесла сюрприз, вдруг выбросив на конце острое металлическое жало. Осы. Действительно осы.

На моей обнаженной спине, как на листе бумаги преторианец чертил схемы и графики к своему будущему рапорту. Сначала вырезал острым жалом квадрат под аккомпанемент моего напряженного сопения. Теплая струйка крови прокатилась по спине и ягодице, капая на чистый пол яркими алыми кляксами. Я тоже буду художником, рисуя своё полотно боли.

Потом Ян разжег жаровню и положил рядом с резаной раной красный уголек, заставляя меня шипеть и корчиться, наполняя допросную вонью паленой плоти. Это пятно я посвящаю тебе, Грут, за мои ожоги от раскаленного прута.

Белой краски обморожения добавил кубик льда, и я едва не закричал, пока он таял, пуская струйки воды. Я запомнил свое появление в Улье и освежающий душ.

Желтую краску принесла кислота, шипя и разъедая кожу немилосердно. Я взвыл и задергался.

— Тихо, — коротко и сухо приказал офицер, плеснув на ожог водой, но и после стало не намного легче.

Одноглазый медленно ходил вокруг, наблюдая за своим шедевром, иногда садился на табурет и делал пометки на листе бумаги. Молча, методично, сосредоточенно. Бездушный механизм, выполняющий заложенную программу.

— Как попал… в головной Улей?

Где-то я уже это слышал. Но легенда проста и не успела стереться из памяти. Повторил все слово в слово. Надеюсь, убедительно. Не знаю. Ян молчал, а я не видел его лица. Хотя, что я там надеялся разглядеть?

— На экзамен …летели? — глухо спросил офицер.

— Не знаю, — ответил я. Преторианец сидел неподвижно и явно никуда не спешил. Выдержу ли я длинный, задушевный разговор с по-настоящему умным и въедливым собеседником? Таким, который и должен вести допрос. Все же Грут больше бил, чем действительно пытался меня подловить или запутать.

— Сержант не сказал?

Может настоящий сержант и рассказал все своим неофитам. Вот только у трупов не спросишь. Опущенная вниз голова наливалась свинцовой тяжестью, спина горела огнем. Тезон, наверное, придумал бы как выкрутиться, а я мог ответить только:

— Нет.

— Распустилась периферия. Неофитов на вертолетах, — сказал Ян.

Ни раздражения, ни сарказма. Пустой, выстуженный голос.

— Кто там такой умный? — поинтересовался офицер, хотя в тоне голоса интереса близко не было. — Личный номер командира?

— Три Е, девяносто восемь, два, два минус, — спокойно ответил я.

— Девяносто восемь, два? Вурс? Рыжий? — переспросил преторианец.

Проклятье, я не обратил внимания на цвет волос убитых на фото. Отрезанные головы — не самое приятное зрелище, чтобы разглядывать во всех подробностях. Да, большинство васпов светловолосые, но Дин темный и рыжих я среди неофитов видел. Твердить, что не знаю, я уже не имел права. Лик командира всегда должен быть перед глазами. Все шрамы и трещинки наизусть, не то, что цвет волос. Ответить я мог либо да, либо нет.

— Да, — ответил я и болезненно выдохнул.

— Помню, — сказал Ян, — он руку неофиту оторвал. На Совете разбирали.

Офицер снова взял рапорт и стал перебирать листы, явно что-то разыскивая.

— Еще раз. Номер командира, — уточнил одноглазый.

— Три Е, девяносто восемь, два, два минус, — повторил я.

Преторианец замер, наверное, задумался.

— Сержанта три Е, девяносто восемь, два, два минус зовут Шин, — медленно проговорил Ян, — Я вспомнил. Вурса год назад убили люди.

В моих глазах черный диск тени от планеты пожрал светило. Время остановилось, моё затмение будет вечным. Офицер медленно поднялся и пошел ко мне, каждым шагом сотрясая ставшую немыслимо тесной допросную.

— Кто ты такой? — услышал я тихий, полный яда голос.

Я знал, как сильно это будет злить палача и сколько дополнительной боли принесет, но я должен молчать. Не может сын генерала сдать отца и всю группу. Тезон еще в Улье и у него есть шанс уйти. Я буду молчать, одноглазый. Кроме криков и стонов ты от меня ничего не услышишь.

Не дождавшись ответа, Ян окунул палец в свежую рану на моей спине, проворачивая и скребя ногтем. Я до хруста стиснул зубы, но не издал ни звука. Пока еще можно терпеть.

— Кто ты такой? — повторил вопрос преторианец и, послушав тишину, со всей силы заехал кулаком по схематичным цветным отметинам, сбивая меня с ног и роняя вес тела на вывернутые руки. Перед глазами поплыли красные пятна, крик прорывался через закушенную губу, но я снова промолчал, вставая на ноги. Не поднимает выше на дыбу. Не из жалости, нет. Таких слов как жалость, милосердие и сострадание в Улье никто не знает. Если я слишком быстро потеряю сознание, то тем более ничего не расскажу.

— Молчишь? Это ненадолго — услышал я сухой и трескучий голос офицера. Он все еще стоял позади, — Я не дам тебе умереть, пока не узнаю. Кто ты такой?

Преторианец ушел к жаровне, шурша угольками и тихо звеня чем-то тонким и металлическим. Шильца, иглы, крючья, чем еще это могло быть? Но пока все мелочи, мне еще не ломали кости, не отрывали куски мяса от тела и не заливали в глаза расплавленное олово. Я еще жив и относительно здоров. Как быстро начну мечтать о смерти? Время здесь идет по-другому, останавливаясь на каждом приступе боли. Мне будет казаться, что прошли годы, а миновало всего пара часов или даже минут.

Ян вернулся, и в мою спину между ребрами вошло первое раскаленное шильце. Давя рвущийся крик, я успел подумать, что мне повезло попасть в руки к профессионалу. Нервный узел нашел с первой попытки. И второй узел и третий.

— Говори. И я уберу их, — пообещал преторианец.

Играешь, господин офицер. Как бы не горел сейчас каждый нерв и не молил о пощаде, а мне не хотелось, чтобы шильца вынимали. Неровные, зазубренные, они вырвут из тела маленькие кусочки плоти. Стоило только представить, какая это боль и желание избавляться от шильцев пропадало. От постоянного наклона вниз саднили подживающие ребра, мешая нормально дышать. В голове уже собиралась темная муть. Я молчал, и преторианец медлил, затягивая паузу. Выбирал следующую пытку? Все-таки пошел к вороту и начал крутить, поднимая связанные руки все выше и выше. И вот уже снова противно заскрипели плечевые суставы и загорели огнем запястья. Зафиксировав ворот, офицер шатнулся ко мне. Показалось или сбился с шага?

— Говори, — глухо и на этот раз совсем уж безжизненно сказал Ян, — Я буду ставить и вынимать шилья. Пороть прутом. Повешу на ноги грузы. Через три часа ты будешь мечтать о двух вещах. Глотке воды и обмороке. Первого не получишь, из второго я тебя вытащу. Говори.

Три часа — это почти лесть. Не выдержу я столько. Сознание уже уплывает, а голос палача звучит не громче шепота ветра. Преторианец облокачивается на меня и давит вниз, доворачивая суставы с омерзительным хрустом. И тут же рвет из тела одно шильце. Уже сквозь взрыв невыносимой боли я понимаю, что он рвет оставшиеся два одновременно. Щелк. И свет гаснет.

В темноте жарко и пахнет гарью. А еще очень страшно, будто пожар устроил я. Красное зарево обступает со всех сторон. Надо бежать, а я не могу пошевелиться. Рядом топливо на складе. Взорвется. Слизнет белым пламенем, сметет ураганом, как пушинку. Отпустите меня! Отпустите!

Мир взрывается, протащив меня через черную бездну обратно к свету. В ушах, во рту и в носу ледяная вода. Я отфыркивался, тряся головой. Сквозь мутную пелену проступали очертания большой лужи воды под ногами. Боль затихла ровно настолько, чтобы я из одной сплошной и невыносимой снова начал выделять оттенки. Огонь на спине соперничал с выкрученными суставами и вместе они играли первую партию в симфонии моих страданий. Едва я успел вспомнить про палача, как случилось немыслимое. Упало на пол, выплескивая остатки воды ведро, а следом за ним рухнул господин преторианец. Тело в кровавой форме выгибалось дугой и ломалось в судорогах у меня на глазах. Упал Ян не удачно, в угол помещения и теперь молотил руками и бился головой об стены. Его рвало желто-зеленой пеной. Омерзительное и пугающее зрелище. Я искал и не находил в себе радости от увиденного припадка. Если офицеру не вытащить запавший язык он задохнется. Нет, во мне сейчас нет сил на сострадание к палачу, только смутное понимание, что вишу я на дыбе в одной из многочисленных комнаток претории, куда нет особой нужды заглядывать кому-то постороннему. Даже если Тезон найдет меня через день или два, мышцы и сухожилия успеют порваться, так что я уже никогда не смогу ходить или двигать руками.

Преторианец затих и обмяк, оставшись в неестественно изломанной позе. Черная повязка сползла с головы, обнажив пустую изуродованную глазницу, из которой по левой половине лица расходились длинные, глубокие шрамы.

— Ян!

Крикнуть не получилось, слишком мало воздуха я мог вдохнуть за раз.

— Господин офицер!

Тело в красной форме не шевелилось. Меня охватила паника. Проклятье, никогда бы не подумал, что увижу, как вместо жертвы на пытках умирает палач. Фантасмагория, как она есть. Мне плевать, чем таким страшным болел одноглазый, мне плевать какую смерть и в каких муках он заслужил. Не здесь и не сейчас!

— Слава Королеве! — крикнул я так громко, как только мог.

Палач зашевелился и открыл глаз. А я тихо выдохнул.