_14_

Пытка тишиной бесконечна. Пустое, холодное ничто издевалось надо мной. Я пересчитал все лампочки дежурного освещения по часовой стрелке, потом против часовой, по диагонали, по вертикали и спиральной разверткой. Я узнавал в скоплениях огоньков на темном потолке любимые созвездия, я мысленно бороздил просторы маленькой галактики. Мне кажется, я сошел бы с ума, если бы не услышал тяжелую поступь шагов по коридору и другой тихий, шаркающий звук. Вообразить можно, что угодно, но в Улье, в казарме неофитов по полу могли волочить только чье-то бездыханное тело. Я подскочил, но снова рухнул на лежанку. Надо дождаться, пока сержант уйдет. Куда он бросил Тезона? Разведчик ли там или другой неофит? Опять плутать по лабиринту перегородок? Так, спокойно, сейчас должен пройти дежурный. Ушел. Вперед!

Лейтенант Тур лежал ничком, а его голое, разрисованное синяками, ранами и ожогами тело как будто специально выставили на всеобщее обозрение. Смертельно бледный, неподвижный. Разбитая фарфоровая кукла.

— Тезон, — позвал я, и не узнал собственный голос, — Тезон.

Разведчик не услышал, не вздохнул, не пошевелился. Я встал рядом с ним на колени, не в силах протянуть руку к шее, чтобы прощупать пульс. Проснись, Тезон! Я не уйду без тебя в лагерь. Мы еще Королеву не видели! Проснись. Пожалуйста.

Я наклонился к самому уху и четко сказал.

— Встать, кадет!

Тело лейтенанта скрутило судорогой на вдохе, а на вдохе я услышал короткое «тьер». Жив, проклятый! Жив! Что ж ты матом меня цзы’дарийским кроешь, разведка? А если бы услышал кто-то другой?

Тезон открыл глаза и еще раз выругался. А я уселся рядом, подобрав под себя ноги.

— Ну и где ты был все это время?

Надо же с чего-то разговор начинать, а то еще чего доброго обниматься полезу.

— В допросной, — сипло сказал Тезон и закашлялся. Надо было воды принести, хоть в углублении барельефа на пряжке ремня.

— Чего от тебя добивался этот садист? — спросил я, имея в виду сержанта Грута.

— Погоди, — сказал лейтенант и застонал, приподнимаясь на локтях.

— Лежи! — пытался осадить его я.

— Нормально все, — дернулся Тезон. — Кости целы. Меня спас экзамен, представляешь. Грут даже расстроился, что не получилось полноценной тренировки. На экзамен нужно явиться в боеспособном состоянии.

Говорил разведчик тихо и медленно, едва шевеля губами, на которых коркой запеклась кровь.

— Он тебя все это время физподготовкой мучал? — я не верил своим ушам.

— Нет, — ответил лейтенант, — пытал. Натурально пытал. Только это такое занятие. Что-то вроде духовной практики, но вместо изучения внутреннего я, познаешь физические пределы организма.

Я ничего не понял, а разведчик криво усмехнулся и все-таки сел на лежанке.

— Ему было интересно, насколько гибкие мои кости, пластичны мышцы, до какой степени выворачиваются суставы. Каков болевой порог и так далее.

Тезон устало положил голову на руки.

— Потом потащил в тренировочный зал и требовал показать приемы боя. Затем снова вернул в допросную. Дарион, это не просто часть курса подготовки васпов, это самая его суть. Их пытают ежедневно без жалости и сострадания. Мы ненавидели своих инструкторов в Училище? Да инструкторы ласковые и заботливые родители по сравнению с сержантами Улья. Я видел в другой допросной ребенка на дыбе с колото-резаными ранами. Ребенка. Это не исключительное событие. Здесь так каждый день.

— Не может быть, — выдохнул я.

— На меня посмотри, — развел руками Тезон.

Я замолчал, откинувшись спиной на перегородку. Измученный и бледный разведчик выглядел не просто подавленным, а уничтоженным. Цзы’дарийцы за годы тренировок учатся игнорировать физическую боль. Готов поспорить, что сержант остался доволен высочайшим болевым порогом Тезона. Что-то другое добило лейтенанта.

— Проклятая мода, — заговорил разведчик, — перед операцией свел все шрамы. Радовался. Потом Публий на тренировке добавил, потом первый допрос, череда поединков. И все равно это ссадины и раны, а не шрамы. Должен был догадаться, когда нашли три трупа васпов. Они же шрамами покрыты, как деревянный манекен на плацу порезами. С них форму сняли, тела фотографировали. А я внимания не обратил. Явился в Улей весь такой гладкий и чистый, а васпы так не выглядят. Сержант мне нож к горлу «Где шрамы? Как тебя тренировали?». На дыбе, говорю, висел, тренер иглы любил и щепки под ногти. Поверил, а потом спросил: «А как тогда анатомию изучал?» Ты знаешь, как мы изучали анатомию. На роботах под имитацией плоти, да на макетах виртуальных. Какие макеты у васпов? Я ничего умнее не придумал кроме как сказать, что на других. «На шудрах что ли?» спросил сержант. Я закивал. «Можно, конечно», сказал Грут, «но на себе нагляднее. Странный у тебя был сержант».

Как можно изучать анатомию на себе я никак не мог представить. Даже на шудрах это было слишком. Они же живые, хоть и тупые и уродливые.

Лейтенант молчал, ероша волосы рукой. И впервые я увидел в его взгляде пустоту. Черную, беспросветную бездну. Так и сидел голый и не спешил одеваться. А я некстати вспомнил о странном правиле, что в допросной только в обнаженном виде. Потом намек Дина про любовь и взгляд на штаны. Завертелись в голове кусочки мозаики, складываясь в пугающую картинку.

Цзы’дарийцы не единственный воинственный народ в галактике, есть еще как минимум гнароши: синекожие четырехрукие звероподобные, поклоняющиеся богу войны Драму. Есть в их религии один странный порядок — гнароши из касты воинов мужеложцы. Мне в принципе все равно, чем они занимаются по ночам в своих шатрах, но синекожие имеют дурную привычку насиловать военнопленных. Они считают, что тем самым забирают силу поверженного врага и уничтожают его окончательно.

Я смотрел на Тезона и представлял, как Грут часами рассматривает его обнаженное тело, считает шрамы, комментирует их отсутствие. Разведчик все это время связан и беззащитен. Сколько они были наедине вдвоем? Сержант назвал его бойцом. Оценил, восхитился. Совсем как гнарош. Вот только цзы’дарийцы не разделяют убеждений синекожих. Попавший в плен цзы’дариец не имея под рукой ничего колюще-режущего может перегрызть себе вены, чтобы уйти из жизни прежде, чем пережить позор и унижение. А Тезону ведь даже грызть ничего не придется. Молча повесится на своем ремне.

— Тезон, — сказал я, не совсем понимая, с чего начать, — Грут тебя голого рассматривал?

Разведчик обернулся ко мне, и пустота во взгляде сменилась недоумением. Я облизнул пересохшие губы и продолжил:

— Трогал тебя? — проклятье, даже думать об этом невозможно, не то, что говорить. — Гладил?

— Ты сейчас о гнарошах подумал? — спросил Тезон.

— Да.

— Нет, — твердо сказал разведчик, вспыхнув от гнева. — Ни-че-го не было. Выбрось эту ерунду из головы. Иначе я тебя по возвращению домой в плен к гнарошам сдам!

— Хорошо, хорошо, — я примирительно поднял руки, — понял. Молчу.

— Вот и молчи, — огрызнулся Тезон и потянулся за формой, но вытащил из стопки только исподнее. Я отодвинулся в сторону и отвернулся, пока лейтенант одевался.

— Утром Грут у меня кровь взял на анализ, — заговорил я. Понимаю, что разведчику сейчас не до этого, но если лаборатория сработает так же быстро, то после команды подъем у сержанта будут на руках точно такие же неправильные анализы и ошибку лаборанта он обязательно исключит.

— Ты говорил уже. И что? — спросил разведчик.

Не говорил, а показывал пантомимой. И показывал вчера после первого забора крови, но не важно.

— Кровь у нас не такая, как у васпов. Сильно не такая, — ответил я.

— И пахнем мы не правильно, — кивнул разведчик. — Сержант это тоже заметил. Я думал раньше, что запах сладости от васпов исходит из-за крайне специфического питания, но это бред. Тут что-то другое.

Тезон улегся и вытянул ноги, накрывшись простыней. Ему бы поспать, а тут я со своими проблемами. Хотя проблемы общие, конечно, и мы как-никак на задании.

— Дарион, — от усталости лейтенант едва ворочал языком, — ты ведь не можешь изменить состав своей крови. Значит надо принять как данность, что нас раскрыли и думать, что с этим делать.

Последние слова Тезон произносил, уже засыпая.

— Я подумаю, — шепнул я, — а ты спи.

Кажется, он меня не услышал. Пока дежурный не двинулся с обходом в нашу сторону, надо было успеть добраться в свою ячейку. Теперь, когда разведчик вернулся, мне тоже сильно захотелось спать.