19. Yarks "Спальник"

Ловозерские тундры близ Хибин. Геологическая партия.

Вторую недель непроглядная пасмурная хмарь и дождь-дождь-дождь. Работать невозможно.

Вся партия, семеро мужиков от тридцати до пятидесяти, мается в старой охотничьей избушке. Делать совершенно нечего, только пить. Спиртяги, слава богам, предостаточно.

В единственной комнате избушки уже который день висит тяжелый пьяный угар. Одни сидят, другие тут же валяются. Прочухавшийся с трудом поднимается — и снова за стол, за стакан. А сосед между тем тихонечко сползает на пол и занимает освободившееся лежачее место. Круговорот. В природе вообще куда ни плюнь — круговорот. Время от времени кто-нибудь высовывает опухшую морду за дверь, вдыхает свежего туману, матерится и возвращается в теплую во всех смыслах этого слова компанию.

Хомяков, геолог второй категории, дюже устал. На четвереньках он отползает от кособокого, сколоченного из грубоструганных лиственничных досок, стола и останавливается в задумчивости. Инстинкт подсказывает ему: надо домой! Хомяков слушается и направляется домой, в свой спальник. Его он находит по родному запаху. Чужие спальники и пахнут чуждо, Хомякова не обманешь! Он неуклюже втискивается в родной, такой уютный и домашний, спальник и там мирно засыпает.

Отряд не заметил потери бойца, пиршество продолжается. Сильный Кузнецов сгребает за грудки мозгляка Дорощенко и что-то гундосит ему прямо в ухо. Дорощенко вяло рыпается и попискивает в душных объятиях товарища. Похоже, он категорически не согласен с приводимой аргументацией.

И тут раздается страшный, душераздирающий крик. У бражничающих натурально стынет в жилах кровь, их взорам предстает абсолютно фантастическая картина. Один из спальников вдруг ВЗЛЕТАЕТ в воздух и ВЗРЫВАЕТСЯ в клочья. Это невозможно! Разорвать изнутри двуслойный «зимний» спальный мешок не сумел бы даже лучший тяжелоатлет планеты!

Хомяков сумел! Продолжая истошно вопить, он бросается на дверь и вместе с ней вылетает вон! Счастье для остальных, что дверь открывалась наружу — не то бы он вынес ее вместе со стеной, развалил бы всю избушку!

Еще пару минут назад все были в говно, а теперь — трезвые как стеклышки. Что это было?

Хомяков возвращается нескоро. Но возвращается — это уже хорошо. И дождь, словно по заказу, закончился, впервые за долгие дни небо прояснилось.

Хомяков рассказывает. Его все еще бьет нервная дрожь.

Геолога второй категории едва не сгубила общая интеллигентность. С Кузнецовым бы такое в принципе не могло приключиться. А Хомяков, собака, начитанный. Просыпается он, значит, от того, что душно, мало воздуха. Пытается открыть глаза, а кругом тьма тьмущая, не зги. Пробует поднять руку — и никак, жуткая теснота! И Хомяков, будучи с жестокого бодуна, не к месту вспоминает американского писателя Эдгара Аллана По — того самого, боявшегося быть похороненным заживо! В умученную алкоголем бедную голову Хомякова прокрадывается жуткая правда: упоротые собутыльники сочли его мертвым и закопали!

Ну, а дальше все понятно. Дикий, первобытный ужас, удесятеренные от страха силы, позволившие совершить невозможный подскок вверх из горизонтального положения и потрясающий воображение, поистине чемпионский, разрыв спальника изнутри.

А не фиг было дожираться до такого состояния, что бы в спальник вперед головой лезть!

… С тех пор Хомяков в рот не брал. Вообще!