14. Yarks "Казарма"

Эта история об особой разновидности юмора: казарменной. Далеко не факт, что дамы будут в восторге. Но не все ж им одним угождать, представителям ужасной половины тоже не грех потешиться. А я больше никогда в жизни так не смеялся. Пару раз вообще чуть не склеил ласты от смеха, натурально. И жаль, что здесь публика приличная, нельзя использовать популярную казарменную лексику. Она бы добавила неповторимого аромата.

Итак, дело было зимой. На Украине. В советских ракетных войсках. Наш полк проводил очередные плановые учения. Это значит, что вся основная техника покинула стационарную позицию, переместилась на пару десятков километров и развернулась по новой в не очень-то дремучем бору на севере Полтавщины. Меняли дислокацию мы, как обычно, ночью и очень медленно; стотонные тягачи с ракетами натужно перли по самой широкой трассе, где редкие мосты могли выдержать наш вес. Один из водителей-прапоров прикемарил за рулем, его тягач вильнул за обочину в лес и, выворачивая назад, легко, будто кегли, сшиб пару десятков подвернувшихся крепких сосен. Ничего, бывает. Командир дивизиона вяло обматерил неудачника по связи и пригрозил лишить квартальной премии. Но это еще не юмор; так, фигня.

Самый юмор был на ночных сменах — уже когда мы развернулись на лесной позиции и бдительно несли круглосуточную вахту, нацелив свои ядерные боеголовки в ближайшие НАТОвские базы. Шесть часов на дежурстве, шесть — отдыхаешь, день и ночь, сутки прочь. Наше отделение боевой охраны располагалось в бронированном МАЗе, оборудованном мощным танковым пулеметом и всеми необходимыми системами слежения. Оператор сидел перед мониторами, часовой рядом, в пулеметной башне. Ночью спать хотелось дико, особенно около трех часов, когда помогал только «ракетный» коктейль: чифир со спиртом. Пара глотков этого поганого пойла — и ясность в мыслях необыкновенная, бодрость такая, что готов пуститься в пляс. Релакс настигал уже после смены — некоторые засыпали и падали прямо на ходу. А то и головой в миску с кашей.

Так вот. Сидишь себе ночью подчифиренный, все чувства обострены до предела, и люто хочется драйва (тогда мы еще не знали этого басурманского слова), веселухи! А веселуха тут как тут!

Чтобы донести всю соль истории, необходимо сделать еще одно лирическое отступление: о шмотках. Да-да, о шмотках; дамам можно навострить ушки. Солдаты и офицеры в зимней форме одежды более всего походили на капустные кочаны: целых пять слоев снизу и сверху. По две пары белья (надетые друг на друга кальсоны и рубашки), поверх них полушерстяная повседневная форма (галифе и гимнастерка), и сверху еще ватная пара с отдельной наружной «техничкой» из похожей на парусину ткани. Итого по пять штанов и курток на каждом воине. И вся эта хрень на пуговицах!

Понимаете, к чему клоню? Именно. Нельзя ждать, пока по-настоящему приспичит — нужно готовиться заранее, ибо процесс разоблачения долгий и непростой, есть риск банально опоздать. Особенно зимней ночью, когда вокруг темно и пальцы мерзнут.

А нам, охранникам только того и надо! Мы поджидаем жертву. В качестве таковой обычно выбирается кто-то из недружественного рядового или младшего командного состава. Самых-самых отцов-командиров, разумеется, не трогаем; нам тоже жить охота. И вот из одного из соседних МАЗов вылезает подходящий боец. Топает до ближайшей сосны привязать мустанга. Это нарушение! Мустангов полагается привязывать в специальном оборудованном в семидесяти пяти метрах от крайнего агрегата отхожем месте. Но какой же дурак попрется туда зимней ночью? В лесу, где ни одной бабы? Верно: нет таких дураков, все норовят поблизости.

Часовой отслеживает неудачника в прибор ночного видения. Тут главное проявить выдержку и, не спугнув раньше времени, дождаться кульминации. Большой кульминации, не побоюсь этого слова; по малой эффект все же не тот.

Наконец, солдырь или прапор растелешивается, усаживается гордым орлом над пока еще белым сугробом — и тут ему приходит трындец! Часовой врубает прожектор, выхватывая беднягу из темноты яростным снопом света, а оператор одновременно объявляет по громкоговорящей на всю позицию, что такой-то (звание, ФИО) НАРУШАЕТ, занимаясь тем-то (ах, как жаль, как жаль, что нельзя все это правильными словами!) в квадрате таком-то!

Для интимно застигнутого, даже в энный раз, это всегда жуткий шок. Потерпевший забавно подскакивает, а затем начинается заполошно метаться туда-сюда в бесполезной надежде вырваться из безжалостного светового пятна, которое, по воле часового, будто приклеивается к нему. А ведь пять пар штанов! И неудобные сугробы вокруг! Ни один цирковой клоун не сумеет повторить те кульбиты и антраша, что выделывали наши жертвы, сражаясь со светом, штанами и сугробами!

Вот здесь мы, оператор и часовой, хохочем до усе… упаду, я хотел сказать, валимся на пол и дрыгаем ногами. Без всякого преувеличения: валимся и дрыгаем! Это безумно смешно! Это сдохнуть, как смешно! Это самое веселое зрелище на свете! Джентльмены поймут, дамы, увы, вряд ли. Жаль, нельзя включить в этом месте закадровый казарменный ржач!

Что дальше? Да ничего особенного, финита ля комедия, собственно. Заходясь в пароксизме смеха, мы уже не способны держать потерпевшего под прицелом. Он выскакивает из светлого пятна своего позора, наспех натягивает все эти проклятые штаны, хватает первый попавшийся дрын и бежит бить нас. Несколько минут азартно лупит по бесчувственному бронированному кузову многотонной машины, ругаясь стотридцатиэтажным матом, порой поистине виртуозным. Это нормально, человек спускает пар. Потом, получив хотя бы такое моральное удовлетворение, он лезет обратно в свой МАЗ, чтобы продолжить несение службы. Мы тоже дохохатываем, утираем портянкой скупые слезы и возвращаемся к своим обязанностям. Делу время, потехе час!

Утром? Утром все благополучно забыто! Это армия, детка!