Начало

Они остановились на ночлег в пригороде Риги, в маленьком нежилом доме возле дороги, по договоренности переданном в пользование соседу хозяина близлежащего жилья. Этот краснолицый усатый человек не отличался разговорчивостью, плату брал вперед и ставил непременным условием кормежку постояльцев через дорогу, у себя дома.

Постояльцев было немного, и это не удивило Свода. Чаще всего путники останавливались на шумных постоялых дворах, где было тепло, многолюдно, а значит, относительно безопасно.

Но Ласт Пранк не искал шумных мест, а потому, уплатив цену, равную стоимости ночлега в самой Риге, поставил краснолицего усача перед фактом, что трапезничать они будут в снятом ими доме, а утром уйдут когда захотят. Пусть-де хозяин поторопится и как можно скорее соберет им и ужин, и завтрак. Усач, пересчитав деньги, кивнул и лишь попросил, чтобы цена за ночлег осталась в тайне от его соседей.

Изнемогая от голода, Свод отправил своего верного спутника Казика за провиантом, а сам улегся на скрипучую деревянную кровать у печи, надеясь подремать. Нужно сказать, что это ему удалось, хотя навязчивые гастрономические фантазии, превращаясь в кошмары, не раз заставляли его вздрагивать. Дом медленно согревался, потрескивали поленья в печи, метались по потолку тени от огня светильника, и в душе усталого путника вдруг наступило такое умиротворение, что спохватился он только в момент, когда груженный провиантом Казик открыл дверь. Свод, поднимаясь с кровати, посмотрел в окно. Там была ночь.

Младший Шыски был неутомим, расторопен и исполнителен. Он прекрасно понимал, что теперь его жизнь будет целиком зависеть от пана Свода. Общались они мало. И не только потому, что говорили на разных языках. В случае острой надобности они привычно использовали жесты, мимику и некую гремучую языковую смесь. Общение не ладилось потому, что пан Рычы, да и сам Казик, так неожиданно оторвавшийся от отцовского дома, все больше уходили в свои мысли.

Младший Шыски ловкими, быстрыми и какими-то по-домашнему привычными движениями разметал по столу нехитрые яства, собранные и переданные хозяином. При этом он очень выразительно молчал, не поднимая глаз на Свода. Короткий сон притупил голод, и Ласт Пранк вдруг почувствовал что-то неопределенное, неосязаемое, то, что накладывало отпечаток на действия Шыского.

Закончив с «сервировкой» стола, тот перебрался к печи. Так же быстро справившись и с этой, привычной для него работой, слуга сунул руки в деревянное ведро с водой, вымыл их и, вытираясь о подол рубахи, торчащей из-под распахнутого зипуна, подошел ближе к свету:

— Што не яси, пане? Трэба, …нада, — поправился Казик, гуще чем всегда перемешивая все известные ему языки и наречия, — есці. …ит, плиз…

— Хэй! — вскрикнул Ласт Пранк. — Шьто не так, Казимежь? Шьтости сделалась? Слючилса?

Шыски решительно шагнул к столу. Было заметно, что он обрадовался вопросу и ждал его.

— Пане Рычы, — переходя на заговорщицкий шепот, стал опасливо озираться по сторонам слуга, — слухай. Калі я хадзіў да вусатага за вячэрай, то суседу яго дапамог каня лавіць. Ён сказаў, што тут бяда.

— Стап, стап, Казы-ык! — поднял руки Свод. — Не бистро! Ты тарапильса. Мне нада понамайет.

— Бандзіты тут, пан Свод, — без лишних церемоний выдохнул Казик, — разумееш? Хата э-э-э, дом гэты ў старане стаiць, а вусаты з тацямі сябруе, друг бандзітам, ясна? Еслі хто едзе з грашыма, тось, з дзеньгамі і без аховы, ці без рэкрутаў альбо проста каго з вайскоўцаў, гэты краснаморды селіць іх тут, а вярхач ліхіх хлапцоў, Кудзеяр, забірае усё, а пасля дзеліцца з ім грашыма! О, якiя справы, пане.

— Еxpect, — выпрямился с догадкой на лице англичанин, — жьди, Казимеж. Хатцу, ньет, хатшу ешо спросит: ты сказат, шьто здэс, этот дом потом приходят бандитсы?

— Не проста бандзіты, пане, — не удержался Шыски, — чэрці! А галава ў іх, кажуць, насамрэч асмадзей нейкі![1]

— …бандиты, — настаивая на своей версии и не углубляясь в значение нового загадочного слова, продолжил Ласт Пранк, — и раб… грабьят ношью трэвелэз, …путников?

— Хм, грабяць, — хмыкнул Казик и тут же добавил: — Што ім толькі грабіць? Трэ каб ніхто не ведаў пра гэта. Забіваюць яны гэтых трэвелаў, пане Свод. Такіх, як мы, і забіваюць, і ў лесе закопваюць. А вусаты гэты дык і ўсіх суседзяў сваіх тут за горла трымае. Калі хто што раскажа, так ен гразiцца хату спаліць таго і жонку з дзецьмі забіць.

Свод вздохнул:

— Казимеж, — нравоучительно произнес он, и тут же добавил, но уже значительно мягче: — Казык, холэра йасна. Я просит тебья — сказат паниматно. Мне хард, э-э тяжько, трудно ушить сразу и полски, и мужитски. Ты, зобака, ешо било говарит с руски и беларуски! Мой лоб трескальса. Холэра! Буду ругальса.

— Не ругайся, пане, — почесал макушку Шыски, в очередной раз принимая к сведению просьбу и стараясь говорить более понятно, — надо лучше думать, як …как удрать, сбежать отсюда, адсюль. Пан Рычы, давай хуценька, быстренько кушать, ам-ам, — Казик тут же наглядно показал Своду, как им следует быстро хватать все со стола, есть и… — уцякаць, пане! Понимаешь? Надо убегать!

— Не-ет, — нараспев ответил англичанин, до которого, наконец, в полной мере дошла степень опасности, которой они подвергались в этом доме, — нет, Казимеж.

— Ну, раз так, — не стал спорить слуга, понимая по-своему, — то можна і не есці. Я набяру з сабой, во ў торбу…

— Есци, — придержал его за руку Свод, — не-не, давай есци.

— А бандзіты? — напрягся Шыски. — Гэта ж не млілко[2], што проста напужае, пан Рычы! Гэта ж злыя дзядзькі і са зброяй! Дзе нам з імі цягацца? Гля, у мяне ж са зброі толькі гаснік[3] у штанах.

Ласт Пранк оценивающе посмотрел на предлагаемые ему для осмотра ушитые на польский манер льняные шаровары слуги и, не разобрав и половины услышанных слов, снисходительно улыбнулся:

— Ты баитса, шьто нагадит штаны? Так? Я тебья не понимает, прасил, панятна гавари. …Не баитса, мой друг, сябра! Знай, пан Рычы решиль: буду ушить бандита жить ласково к людьям. Ты у менья, мой, и не папортятса твой шьтаны. Пака у меня есть Sword, — англичанин постучал себя по боку, — и ешо, — Ласт Пранк заговорщицки подмигнул Казику, — как у руски солдат, у меня тьепер в сапоге ешо два ножа. Пришлос забират у Якуба. Судья гаварил, шьто оружий побитых руски в арсенал мистера Войны атдавает. Там шмат, много аставалса, я взял только это…

— Маніш, пане! — хитро прищурился Шыски, — а ў мяхах? У вас і там яшчэ нешта есць? А? Што ж там такое цяжкае? Мабыць, пісталеты?

— Оу, — согласился Свод, — ес! Хо-го, ешо и два пистальет. Я забывацца. Ты прав, халэра Казик. Все видишь, забака…

— Ні заві мяне сабакай, пане, — обиделся Шыски. — І гэта …дай мне адзін засапожнік і пісталет.

— О-ноў, — урезонил его Ласт Пранк, — тьебе тольки ножь. Даставай писталет, ты их нашоль. Жги курки и давай йэст. Ошень хателса йэст.

За столом сели так, как сказал англичанин: Свод лицом к двери и в стороне от окна, а Казик ко входу боком.

Ужинали быстро. Дымились курки на пистолетах, поблескивали на лавках у стола ножи и сабля Ласт Пранка, а Шыски вздрагивал от каждого звука, коих было достаточно в темном старом доме. Трещали в печи поленья, шипело масло в ночнике, скрипели сами по себе балки, завывал ветер в худом, маленьком окошке, скреблись мыши в дальнем углу, и даже сапоги Свода и те гремели по половицам так, будто под столом с ноги на ногу переступал невидимый конь. В общем, Казик заметно нервничал.

То из съестного, что было отмеряно на утро, трогать не стали. Хотя, убирая со стола, Казик сильно сомневался в том, что их завтраку суждено состояться. А что же Свод?

То ли после плотного ужина, то ли от осознания близкой опасности, но англичанин, сродни разогревшейся наконец печи, просто гудел от бушующего внутри него огня. Скованный переживаниями Казик с ужасом смотрел в его сторону. Вскоре пан и вовсе предложил пойти с ним за компанию «да ветру». И вот тут тщательно скрывающий до сего момента свой страх Шыски отрицательно замахал руками. По его разумению, лучше уж пусть у него лопнет живот, чем самому лезть в зубы к черту. Ласт Пранк только хмыкнул, глядя на это, вбросил в петлю саблю и, изнывая от нетерпения, выскочил во двор.

Мгновения отсутствия англичанина показались Казику целой вечностью, но вскоре пан вернулся, и, как показалось младшему Шыскому, он даже был расстроен тем, что на него никто не напал.

Казик зашился в угол и тихо крестился, расположившись на лавке у топки, где ему было отведено место для сна. Казалось бы, тихий закуток, лежи себе и ничего не бойся! Но страх заставлял Казимежа дергаться и ежиться от холода даже у пышущей жаром печи.

Кровать пана Свода стояла прямо напротив входа. Англичанин, ничуть не смущаясь того, что где-то рядом шныряют бандиты, сунул под подушку саблю, сменил «серпантин[4]» на курках пистолетов и, не снимая сапог, растянулся во всю ширь стонущей под ним кровати. «Туши лямпу, Казык! О, холера, тяжки ден!» — пробормотал он и, пока трясущийся от страха слуга гасил свет, тихо и протяжно засопел.

Шыски сел на свою лавку и зажмурил глаза. Он знал, что длинному «серпантину» фитилей даже в лучшем случае тлеть не дольше часа! А что, если бандиты придут позже? Да и не услышит их пан Рычы: спит он крепко.

Оглядевшись, Казик немного успокоился. Сполохи рычавшего в печи пламени плясали на потолке, прорываясь сквозь дырки в задвижке и высвечивая дальнюю часть комнаты. Это гарантировало, что его, впрочем, как и пана Свода, и от двери, и из окна не будет видно.

Шыски беззвучно прилег на лавку и прикрыл ноги зипуном. Вскоре и к нему начала подбираться дрема. Где-то далеко уже запели лесные птицы, шумел лес, и вдруг сквозь сон он ясно услышал глухое, низкое «упф», раздавшееся от входа. Казалось, что огромный дворовой пес вздохнул у двери. Но Казик четко помнил, что и в этом доме, и даже рядом, у соседей, он не видел и не слышал собак. Оно и понятно: любая, даже самая захудалая шавка поднимет шум, стоит только в окрестностях появиться кому-то чужому. Наверняка к этому тоже приложили руки бандиты. Но если из лохматой охраны никого в округе нет, кто тогда вздохнул у двери?

Шыски снова взбодрился и принялся бдеть, вспоминая, что подобные «упф!» могут произносить и домовые, коих, разумеется, никто не видел, однако, если судить по деревенским разговорам, многие слышали. Отец когда-то рассказывал, что на самом деле хорошо, что домовой не показывается на глаза: увидеть его — к беде. Даже если услышишь, и то — готовься! «Гэта дамавы!» — выстрелило в голове несчастного парня, и по всему телу забегали противные мурашки.

Привыкшие к темноте глаза Казика вдруг увидели, как от черного проема двери отделилась и поплыла к кровати пана Свода тень, …за ней — вторая. Вдруг и перед ним из-за печки вынырнул черный, страшный силуэт. «Чорт!!!» — рвалось из скованной страхом глотки несчастного слуги, но наружу вырвалось только глухое телячье мычание. «Так табе і трэба, — звенело в мозгах Шыского, — вучыў жа бацька: «не кажы ў голас імя чорта», вось табе! Памянуў жа Млілку? Зараз ён на мяне наваліцца і пачне душыць…»

Черная округлая тень и в самом деле рухнула на Казика, но, вопреки слухам об удушениях домовыми, дышать ему было не так уж и трудно. Слегка повернувшись на бок, Шыски без особого труда сбросил нечистого на пол.

У лавки стояла темная фигура пана Свода. Вытирая саблю, он, словно только что покончивший с демонами архангел Михаил, пнул ногой бездыханного «Млилко» и победоносно произнес:

— На тры забака меньш будет. Казимеж! Ты крепка сонный. Сказай шесно, халэра, будешь бисса с бандзитам илы ньет? Зашем мой ножь сальдата прасиль? Взял аружий — бейся! Я на тьебя расчитать хотел, памагай ты, думал. Зейшас придут ешшо, будешь рубисса?

— Я ж, — задрожал всем телом Шыски, — не ўмею…

— Ха! — рассмеялся Ласт Пранк. — Казы-ы-ык! Не вмеют эти тры забака, патаму шта они мертвый. А ты живьёт! Знашит, ты больше их вмеешь! Паднимайса. Зарас буде дурака!

— Драка, пан Рычы, — быстро поправил меняющего «серпантин» на пистолетных курках Свода слуга и поднялся с лавки.

Едва Ласт Пранк раскурил фитили, в дом ввалилась следующая тройка бандитов. Шыски выставил перед собой засапожник и напрягся, как струна, готовый встретить врага во фронт, однако тут же разом грохнули три выстрела, и комнату плотно заволокло пороховым дымом. Где-то у окна зазвенело боевое железо.

Казика вдруг посетила спасительная и от того радостная мысль: а ведь с его ратными умениями просто нет смысла соваться в подобную драку! Чувствуя заметное облегчение, он замер на месте, словно жестяной флюгер на панской башне, и лишь медленно поворачивал тонкий клинок своего засапожника то влево, то вправо.

И вторая схватка пана Рычы с непрошеными гостями была быстрой. Вокруг царили мрак, дым, а в ушах Шыского стоял колокольный звон, вызванный пистолетными выстрелами. И тут в его короткий клинок что-то стукнуло. Перестав двигаться, Казик заметил, что выставленный им вперед засапожный нож стал казаться длиннее. Да нет же! Просто его касалась сабля пана Свода. Остерегаясь, что Шыски в страхе может сейчас пырнуть кого угодно, англичанин аккуратно придержал, а после и отвел в сторону от греха подальше нож своего слуги.

— Ка-а-а-а-азык, — пропел с укором Ласт Пранк и снисходительно рассмеялся, — это ест заботаж? Бандитсы идут, как солдат, по три. Зейшас заходят ешо, а ты...? Как я не могу звать тьебя зобака?

Шыски опустил голову:

— Нас, — сквозь слезы раскаяния выдавил он из себя, — н-нас спаляць, пан Свод! Прыціснуць дошкамі дзверы і вокны і аддадуць агню. Нашто ім з намі біцца? Яны ж бачаць, як ты іх, пан, шаткуеш, як капусту…

— Зпалясь? — задумался на миг Свод и тут же решительно ринулся в задымленное пространство. Напоровшись на край стола, он что-то недовольно прорычал и, переступая через плотно устилающие пол тела, подошел к открытой двери.

— Хэй! — закричал в черный проем сеней англичанин. — Захади! Давай не будим убивать больше! Можьна нам гаварыть! Кто капитан, шкипер? Я не стрэляю болей…

Свод на самом деле отошел в глубь комнаты, толкнул на два шага ко входу массивный стол и после этого уселся за него так, словно был твердо уверен в том, что никому из чувства мести не придет и мысли прямо из сеней всадить ему в лоб пулю. Следивший из своего угла за паном Казик вдруг почувствовал, как от страха его ноги покрываются инеем. Ему уже грезились врывающиеся в дом бандиты, палящие из мушкетов в его доброго покровителя; густой, едкий дым, снова застилающий мрачное пространство… однако ничего подобного не случилось. Гнетущее ожидание отмерило короткий промежуток времени, и в ответ на призыв пана Рычы в пустых сенях послышались одиночные тяжелые шаги.

Ночной гость не спешил. Осмотревшись через открытую в дом дверь, он, оставаясь невидимым в густом мраке ночи, подошел к порогу и, гулко постучав в дверной косяк, треснувшим голосом произнес:

— Здравия всем.

Свободный доступ воздуха быстро выхолаживал помещение и очищал его от порохового дыма. В слабом свете красноватых сполохов было видно, как из темноты проявился и подошел к столу какой-то высокий человек. Он оперся на стол и, мотая головой, тихо и зло рассмеялся:

— … шестерых моих ребят, что теперь с вами со всеми дел…?

Чужак осекся. Осмотревшись, он покосился в угол, где сидел полуживой Шыски, повернул голову и беглым взглядом «ощупал» все закутки. Получается, что две его передовые ватаги положил замертво только один человек! Смелость и боевые умения соперника несомненно заслуживали уважения. Первое, импульсивное и полное эмоций решение в его голове быстро остывало. Чужак придвинул лавку к столу и сел напротив англичанина.

Свод, внимательно наблюдавший за его действиями был также собран и спокоен. Неторопливым движением поставив на край стола лампу, он наконец отвел взгляд от пришлого и сказал:

— Казимеж, дай огонь. Свьетло. Не дремай. И, — добавил Ласт Пранк, видя, как скованный ужасом Шыски с трудом стронулся с места и полез к топке с лучиной, — зачини нам двер. Холод льетит.

Когда в единственной в этом гостевом доме комнате появился свет, Свод указал слуге на отставленный до утра завтрак, что стоял в большом печном устье. Казик послушно выставил на стол оставшиеся яства и отошел в сторону.

Было заметно, что чужаку импонирует подобное поведение «хозяев», однако начатая соперниками игра продолжалась, и ход сейчас был за ним. Бандит, не отводя взгляда от иностранца, чуть повернул голову и крикнул себе за спину:

— Эй, кто там?

На оклик в открывшуюся дверь заглянула наглая бородатая рожа:

— Че, Григорьич?

— Скажи Мошне, чтобы сбегал к Улдису и принес нам …парочку. И пусть Яшка рассчитается с ним за эту наводку. Скажи: «какая наводка — таков и расчет». Только сам присмотри там, чтобы жидок не перестарался, пригодится нам еще тот красномордый. Да! И позови ребят, пусть вынесут наших.

Бородатый прикрыл за собой дверь, и вскоре в комнату ввалилась ватага крепких молодцов, при виде которых лицо Казика стало бледнее льняной простыни. Понятно, что вытаскивать убитых товарищей на зов вожака явился не весь отряд, но и тех, кто, сопя и упираясь, попутно злобно зыркал на сидящего за столом иностранца, было никак не меньше двадцати человек. Похоже, страхи Шыского имели под собой реальную почву.

Пришлый терпеливо ждал, пока из-под его ног приберут последнего из его погибших ребят. Он изучал непростого квартиранта, посватанного его отряду на разграбление недобросовестным информатором Улдисом. Всматриваясь из-под белесых бровей в его лицо, чужак о чем-то напряженно думал. Свод это видел, но, не имея ни малейшего понятия о том, что за борьба идет внутри этого ушлого детины, решил наблюдать. Он понимал: сейчас важно только то, что разбойники не стали, толкаемые чувством мести, резать на ремни своих обидчиков. Если не порвали на клочки вначале, то вряд ли станут делать это и потом…

— А что, милейший, — едва только закрылась дверь в сени, хлопнул и потер свои ладони чужак, — не опрокинуть ли нам по маленькой?

Ласт Пранк коротко глянул на Казика, не до конца понимая, о чем идет речь.

— Аткинуть? — переспросил он.

— Опрокинуть, — уточнил пришлый, — выпить!

О! Это слово Свод знал хорошо.

— Уина? — тут же поинтересовался он.

— Отчего ж сразу «уина»? — отвечая на манер иностранца, с наигранным сожалением заметил чужак. — Где ж его здесь найдешь? Видать, не знаешь еще, что хмельное в Литве почти не пьют? По местным укладам, тот, кто может влить в себя по самое горло, или безумец, или иностранец. Я — слышь, немец, вникай! — могу выпить мно-о-ого. А ты, стало быть, иностранец. Разумеешь, к чему клоню?

Свод уже понял, что из себя представляет этот хлыщ, намекающий на собственное пугающее сумасшествие, однако спорить не стал. Пусть пока думает, что он тут главный.

— Нет уина, — огорчился Ласт Пранк, — шьто тагда пить?

— Хе-ге, — стал корчить из себя знатока местных традиций пришлый, — нет вина из винной ягоды, пей вино хлебное!

— Хлебнай? — скорчил кислую мину Свод и снова покосился на Казика. — Уино ис хлэб?

Слуга молча замотал головой. «Опять все просто и ясно, — размышлял Свод, — наверняка, предлагаемый напиток — редкая гадость. Значит… можно напоить иностранца или отравить, а после выпотрошить из него то, что нужно. И, если не вышло отравить и прикончить трезвым — прирезать пьяным. Что ж, — заключил Ричи, — тогда снова поиграем со смертью!»

Тем временем примчался посыльный. Утираясь от обильного пота, второпях он что-то рассказал чужаку, попутно вытаскивая из поношенной дорожной котомки и ставя на стол два небольших кувшина. Тут же рядом с ними появились маленькие сосуды, чем-то напоминающие португальские румки[5].

— …зови Яшку, — приказал главный чужак, вытаскивая из горлышка одной из бутылей темную ноздреватую пробку. Посыльный моментально бросился в сени, а свежая порция воздуха смешалась с запахом разливаемого по румкам напитка. Выглядел он как белый ром, но казался более прозрачным, впрочем, в темном помещении легко было и ошибиться. Своду не понравился запах хлебного вина. Так пахнут перезрелые, подгнившие фрукты или раскисшая в пивной бочке краюха хлеба.

— Нечего его нюхать, — зло заметил чужак, опрокидывая наполненную румку себе в глотку. — Пей. Поговорить надо.

Свод, стараясь не дышать носом, тоже выпил. Сразу стало понятно, что напитка такой крепости англичанину пить еще не приходилось. Внутри него полыхало холодное пламя. Рот наполнился тягучей, густой слюной, которую было противно глотать. Пан Рычы не подал виду и, следуя примеру пришлого, стал закусывать. Пища дала ему возможность вздохнуть, хотя подкатившие откуда-то от горла слезы обильно смочили глаза. Благо, что из полных сюрпризов сеней явился некий Яшка, за которым чужак только что отправлял посыльного, и эта слабость иностранца осталась никем не замеченной. Румки были тут же наполнены повторно. Теперь выпили втроем, с Яшкой.

Свод прихватил со стола закуску и, делая вид, что начинает слегка расслабляться и хмелеть, стал с видимым простодушием причмокивать и сопеть от удовольствия. Это дало ему возможность побыстрее зажевать неприятный вкус хлебного вина.

— Что за ухарь? — спрашивал Яшка, закусывая.

— Иностранец, — лениво отвечал чужак так, словно Свода в комнате не было.

— С каких же земель?

— А кто его знает? Немец какой-то.

— По-нашенски говорит?

— Слабо.

— А кто на лавке?

— Слуга его, — отмахнулся чужак.

Яшка вытер рукавом рот, отряхнул от крошек редкую козлиную бородку и, наваливаясь тощим телом на край стола, дохнул на иностранца вонючей смесью пойла, еды и зубной гнили:

— Ну? Что, туземец? Придется отвечать за наших хлопцев…

[1] Асмодей — злой дух, дьявол, Сатана, бес.

[2] Млилко — дух, который привиделся в пустом, опасном месте.

[3] Гасник — шнур от штанов.

[4] «Серпантин» — тлеющий трут или шнур, поджигающий механическим путем порох на полке пистолета.

[5] Румка (от лат. «rhuma») — мелкая посуда для употребления рома (лат. rhum).