Начало

Вдруг фараонка, которая только что каталась на волне у датского когга, словно услышав что-то, насторожилась и нырнула. За ней тут же отправилась другая. Последней беззвучно, будто капля с листа, скользнула с княвдигеда в воду самая наглая водяниха.

— Ушли что ли? А, к-капитан? — обезпокоился Ремси Уотфорд.

— Похоже на то, — ответил Шарп Боу, — скажи рулевому, чтобы обошел когг слева. Стой, боцман. Оставь пока «Адэр» к датчанину правым бортом. Возможно, мистер Свод и прав: лучше ребят схоронить. Они хоть и даны, а все же моряки.

Английская каракка, слушаясь руля, навалилась на волну левым бортом и стала обходить корабль-призрак стороной. Команда с горечью всматривалась в медленно дрейфующее мимо них судно. Обвисшие канаты, спущенные драные паруса, и ни единого, хотя бы мертвого человека на палубе. Хлопала на баке дверь, рискуя вот-вот сорваться с петель, да катались вдоль борта две пустые бочки. Вот и все, что происходило на безжизненном, уходящем в никуда когге.

— Матерь божья! — вдруг вскрикнул кто-то, и команда дружно отпрянула от правого борта. На лицах матросов отразился ужас. — Капитан! Водяные бабы у нас под килем! Чертово порождение, теперь жди беды! — разрозненно загомонили моряки. — Эти твари пришли за нами…

Но вот повторно колыхнуло и отбросило теперь уже и с носовой части шалеющую от происходящего команду. Ловко, словно горная ящерица, взобравшись по килевой балке и носовым канатам на самый верх княвдигеда, устроилась возле схода на гальюн та самая наглая лобаста, что недавно качалась на снастях мертвого когга.

Она медленным жестом отбросила назад свои темные, больше схожие с конопляной паклей волосы и явила себя во всей красе: бледное плоское лицо, тонкие, словно прорезанные ножом губы. На месте, где у обычного человека располагается нос, у разлегшейся на досках навки лишь чернели две крохотные дырочки. Никаких бровей. Плоский лоб, огромные, какие-то осьминожьи глаза и синевато-бледная кожа.

Что там себе эти художники и писаки измышляют? Что в ней может быть красивого? Да и где тут хоть какая-то схожесть с женщиной? Клиновидная, будто куриная, грудь и никакого намека на соблазнительные, такие желанные в морском походе перси. А ее рыбий, как у трески, хвост? Смешно, право! Что за желания она может пробудить в моряке? Разве что ударить ее по башке, да, выпустив потроха, зажарить, отдав на угощение команде. Это ж как надо изголодаться, чтобы захотеть такую под себя подмять?

Вскоре страх, связанный с первыми мгновениями созерцания неизведанного, стал проходить. Моряки смелели. Сделав несколько шагов вперед, они выстроились на палубе полумесяцем. Некоторые даже начали осторожно, а чуть погодя и совсем уж обыденно подначивать гостью нехитрыми мужскими шуточками. Но безучастная к этому дева-рыба вдруг кокетливо изогнулась и скрутилась в жгут, как выброшенный на берег вьюн. Тонко, по-дельфиньи, взвизгнув, она развернулась, представ перед изумленной командой уже совсем в ином облике.

Разом смолкли все похабные шуточки, что звучали над верхней палубой. Перед моряками, на все тех же досках корабельного гальюна, скромно поджав под себя ноги, сидела темноволосая красавица в белом, без пояса, одеянии. Откуда-то в ее руках возник редкозубый костяной гребень. Снова отбросив назад волосы, она принялась их расчесывать, и уж в этот раз в глазах моряков стал просыпаться даже не интерес, а самый настоящий огонь.

Шарп Боу и Свод переглянулись. Все это походило на всеобщий моро́к! Расскажи подобное в портовой таверне, и тебя засмеют. Но невозможно было и не верить в то, что видят глаза!

Прошла минут, другая и стало ясно, что все это было только начало представления. Вскоре после чудесного превращения первой навки, из-под балок княвдигеда вышли и сели рядом с подружкой еще две красавицы! Эти были посветлее волосом и, судя по всему, моложе первой. Встретившая их приветливой улыбкой подруга подвинулась и, не открывая рта, произнесла:

— И у этих бродяг конопляные канаты…

Команда в испуге задержала дыхание. Все, как один, слышали голос русалки, но точно так же все до единого моряки видели, что она не размыкала своих уст! Вновь прибывшие девицы молчали. Устроившись возле темноволосой, они тоже достали гребни и принялись чесать себе волосы. Выглядело это так, словно на берегу чудесной бухты возле теплого залива сидели три крестьянки, и не было вокруг даже намека на ледяной ветер, то и дело плюющий в лицо моряков хлопьями мокрого снега.

— Что ж, — глядя поверх голов оцепеневших мужчин, с грустью продолжила темноволосая, — тогда, пожалуй, отпустим из плена наших сестриц…

— Отпустим, — в один голос согласились ее подружки, и с дрейфующего невдалеке когга что-то смачно плюхнулось в воду.

— Глядите! — вскрикнул рулевой. — Канаты!

Многое повидавший в этой жизни, Свод почувствовал, как стали холодеть от страха его пальцы. Будто боящийся грозы щенок, сбоку жался к нему Казик, и так же, как и матросы, показывал на заколдованный, а сейчас в этом не было никаких сомнений, датский когг, мачты и корпус которого стремительно освобождались от конопляных канатов и веревок[1].

Падая на палубу или сразу за борт, те извивались, словно змеи, сбивались в клубки и, превращаясь в русалок, плюхались в воду, исчезая в кипящей темной пучине. В это невозможно было поверить, поэтому Ричи, как и еще некоторые моряки, подошел к борту, привычно схватившись за веревки штормтрапа. Вдруг он почувствовал, как эта часть корабельного такелажа ожила и, скользнув вниз, обвила его ногу. К ней тут же присоединилась другая веревка. Совместными усилиями они в один рывок накрепко притянули ноги Свода к мачтовой «утке[2]».

Вся каракка капитана Саймона заскрипела. Это пришли в движение ее многочисленные канаты. На побледневшего Френсиса страшно было смотреть. Он вдруг понял, что именно сейчас его славному кораблю приходит конец. Не в страшной битве с пиратами, не в безумный шторм, а вот так, странно и позорно, будто от внезапной лихорадки.

«Боже мой, — безсильно и беззвучно, дабы не выдать окружающим свой страх, выл про себя безутешный капитан, — стоит только моим …уползающим в море канатам еще немного ослабить бизань-мачту, и она, не в силах бороться с таким ветром, рухнет прямо на палубу, круша все на своем пути. А уж за ней…»

Однако что-то случилось в этот миг. Барышни вдруг переглянулись и поднялись. Вместе с этим перестали расползаться, расплетаться и ослаблять мачты ожившие корабельные снасти.

— Здесь навь, — ласково зазвучал в головах моряков голос темноволосой шутовки, — слышите, сестрицы? Отпустите немного ту пустую посудину, пусть волочится за нами, а мы, — весело подмигнула красавица, — пока прокатимся на этой.

Выйди сюда, брат наш! — позвала она неведомо кого, и, близкие к безумству, только что готовые прыгать за борт матросы, дрогнув, стали медленно расступаться. На месте остался лишь обмотанный по самую шею веревками, накрепко прикрученный к бизань-мачте Свод. Он тряс головой, силясь освободиться из колдовского плена, но не было никакой надежды на то, что кто-то бросится его выручать. Казик, еще в самом начале действия неведомых чар, видя, как пана Рычы оплетают змеевидные живые веревки, от страха чуть не обмочил штаны и, позабыв о своей клятвенной верности, отпрянул подальше, спрятавшись за капитана.

Команда медленно растеклась по бортам, пропуская к главной мачте длинноволосых девиц. Ни у кого, включая капитана, боцмана, агентов и их спутников, не оставалось никакого сомнения в том, что все они проживают свои последние мгновения и, значит, нужно ценить каждую крупицу этого времени. «Пусть даже сейчас в голову морским берегиням придет желание защекотать до смерти путевого знакомца Шарп Боу, мистера Свода, пусть! — Молились про себя некоторые из моряков. — И чихать мне на малодушие! Коль уж до того дойдет, то пускай щекочут его как можно дольше, лишь еще немного пожить».

— Как ты попал сюда, брат наш? — снова не открывая рта, спросила у мистера Свода темноволосая. — Терпишь ли ты какую-либо нужду? Чем мы можем тебе помочь?

Трудно было описать ту степень негодования, которую вызывали у Ричи эти слова! «Терплю ли я нужду?! — полыхал огнем ярости в голове Ласт Пранка голос русалки, — да как же не терпеть, …красавица?»

— О! — продолжала морская берегиня, — да ты еще полон страстей, брат наш. Твоя душа еще не успела остыть от Силы обжигающего огня Жизни. Видно, ты лишь недавно стал на черту и не привык к этому. Ну же яриться, скоро и ты успокоишься.

— Ты один из нас, — продолжила таким же ангельским голоском теперь уже одна из светловолосых, — и у нас с сестрами одна часть существует в мире Нави, а другая в мире Яви. Скоро и ты станешь чувствовать все вокруг, как и мы.

— Верь нам, — продолжила третья водяниха, — это так же, как если бы в дупле у диких пчел появилась бы трещина. Сначала в нее просачивается лишь капля меда, а потом внутрь ствола его протекает все больше и больше, и вскоре пчелы покидают это дупло. Им больше не интересно жить там, ведь они попусту теряют мед. Мы с сестрами давно улетели на из нашего дупла на морские просторы, — грустно улыбнулась русалка. — Придет время, и тебе станет безынтересно то, что касается жизни людей и огня их Силы. Идем с нами...

— Ты, — подхватила слова сестры темноволосая, — сможешь так же, как и мы, нырять на самое дно океана, доплывать к самому центру Земли...

— Увидишь чудеса, — вторила ей другая, — о которых не смел и мечтать в своей земной жизни. В царствах и королевствах подземного и подводного мира полно места и всегда соблюдается согласие.

— У нас нет никаких войн, — заверяла светловолосая, — глупые страсти по богатству и власти присущи лишь людям. В гонке за ними нет смысла. Не трать свой мед понапрасну. Тебе ли не знать ценность человеческой жизни и Силу человеческой смерти? Ведь ты впитал ее в полной мере, брат наш...

— Брат? — к изумлению стоящих рядом моряков, так же не размыкая уст, ответил им Свод, и команда, слыша его притихла. — Отчего же вы тогда держите меня связанным?

— Это из-за твоей памяти огня Жизни, — призналась темноволосая. — Она, эта память, не дала бы тебе выслушать нас до конца. Она и сейчас не дает тебе покоя. Ты ведь порываешься убить нас?

— Были такие мысли, — признался Ричи. — Просто мне стало жаль этих ребят. С чего вдруг их жизни перестали чего-то стоить?

— Не обманывай себя, — едва заметно улыбнулась темноволосая, — и тем более нас. Прислушайся к своему сердцу, загляни в себя поглубже. Тебе дороги не эти люди, а лишь живая память о других, таких же. О тех, с которыми ты долгое время делил искры и пламя своей жизни, ведь так?

— Нет! — дернулся Свод. — Для меня ценна любая жизнь!

— Уймись, брат наш, — мысленно, словно железным обручем, сковала темноволосая голову Ричи тупой болью. Свод сморщился и теперь окончательно понял, что справиться с этими дамами земными хитростями не получится.

— Жизнь человека? — переспросила морская берегиня. — Мы не раз с сестрами видели, как и во что ты ставишь человеческую жизнь. Трудно даже счесть, сколько же ты их оборвал? Сотни. И чем, скажи мне на милость, эти жизни хуже жизней тех, с кем ты плечом к плечу творил свое грязное ремесло? Жизнь купца, которого ты зарубил и отправил на дно, жизнь твоего побратима, который резал и насиловал его жену, жизнь любого из тех, что стоят вокруг нас и мысленно готовят себя к погибели… Все это, брат наш, равнозначные человеческие жизни. Похоже, ты еще не понял, что твой мед уже давно льется из дупла.

Твое сердце остывает. Вспомни первые дни своего нечистого промысла, там, в теплых водах. Ведь каждый удар твоего оружия заставлял кипеть в твоем сердце горячую, молодую кровь! А верни недавние воспоминания… Ты обрывал человеческие жизни так, словно срубал былинки вдоль дороги. Твое сердце оставалось холодным и молчало. Мой тебе совет, смири память страстей, брат наш. Мед уже почти вытек, скоро улетят и пчелы.

Свод встряхнул головой:

— Но я жив, слышите? Жив! Я чувствую, как снег, попадая на мое лицо, тает. Я дышу...

— И мы дышим, — не сдавалась берегиня, — если захотим. Мы и любить можем, сильно, самозабвенно, …если захотим. Но это лишь забава, что заставляет просыпаться нашу память об обитавшей ранее и во всех нас Силе огня Жизни. Она только будит память, брат наш, но не возвращает нас целиком в мир Яви. Вдумайся, это ведь так интересно быть и в тех мирах, и в этом, а еще и неведомо где, и все это одновременно.

Видишь нашу силу? Ваши корабли плывут сейчас друг за другом. На этом пока еще трепещут паруса, а там уже не осталось не то что ветрил, а даже обрывка веревки… Но мертвый корабль идет, послушный нашей воле, как приязанный. Хочешь? И ты сможешь делать так.

Люди слепы. Они не видят острого куска скалы, что прошел только что под вашим днищем. Не веришь? Смотри! — темноволосая указала на болтающийся позади «Адэра» датский когг.

«Кругляк», упав вниз на волне, вдруг дрогнул и, выпустив воздух с правого борта, завалился набок, выставив на всеобщее обозрение свой заросший ракушками киль.

— Ну что, каково? Мы оставим людям эту метку на подводной скале, — продолжила водяниха. — Пусть видят, пусть боятся мертвого корабля и обходят стороной гибельный камень. Заметь, брат наш, мы это сделали не из любви к людям, и не из памяти к былой, познанной нами Силе жизни. Просто мы так пожелали. Признай наконец, что ты наш брат. Осознай себя навью и тогда, когда пожелаешь, сможешь помогать этим людям. Зачем-то же ты забрался к ним на борт?..

А наш интерес, — вдруг рассмеялась темноволосая, — просто немного побаловаться. Хотели повеселить сестер на том корабле. Услышали, как нелегко им смотреть на людской промысел и на грязь, что лилась там во все миры вперемешку с кровью и страданиями. Вняв им, мы решили проучить рассвирепевших нелюдей и отпустить на волю своих конопляных сестер.

На ваше счастье мы наигрались там вдоволь. И хоть промысел вашего корабля не смердит серой в мирах, однако и здешних наших сестриц нам жаль. О! Если бы не ты, брат наш, мы тут же бы отпустили в море их всех до единой, оставив твоего капитана с командой болтаться у этого острова на голой деревяшке. Слышите, люди?

Дождавшись, когда внявшие ее словам моряки, переглядываясь, начнут согласно кивать, водяниха подошла к Своду ближе.

— Ну что? — всматривалась она ему в лицо. — Я гляжу: поостыл ты немного, братец? Ты все услышал, что было тебе сказано?

Свод кивнул

— То-то же, — продолжила водяниха, не забывай ты — брат нам. И уже давно не совсем человек.

— Брат, — погасшим голосом повторил Свод. — Что же тогда держите меня?

— А это не мы, — улыбнулась одними глазами шутиха. — Это веселятся другие твои сестры. Попроси их, и они отпустят.

— Пустите меня, — произнес Ричи вслух, но путы, сковывающие его, ничуть не ослабли.

— Не так, — поспешила на помощь берегиня. — Так, как с нами — разумом их проси и назови сестрицами. Они и мы — все одного безкрайнего конопляного поля дети. Ну же...

Свод тяжко вздохнул. Деваться ему было некуда.

— Пустите меня, — попросил он про себя, — пустите, сестрицы милые.

И тотчас же рухнули к ногам его неподъемные путы, и вместе с тем улегся в сердце былой огонь ярости. Вместо него пришло какое-то странное умиротворение и покой. Мысли, что совсем еще недавно шумно играли в его голове в чехарду, перестали толкаться, однако меньше их все равно не стало.

— Вы, — замялся Свод, — заберете меня?

— Нет, — просто ответила берегиня, — я подумала — незачем. У тебя есть еще какие-то свои дела, свой путь. Мы видели, как ты попусту ярился, а потому решили рассказать тебе что да как. Можешь внять нашим словам, а можешь и уйти с нами, если тебе не очень-то надобен тот путь. Останешься здесь — мы уйдем и не станем вредить тебе, брат наш. А ежели пойдешь с нами — не пожалеешь. Не многим мужчинам довелось познать истинную Силу Мага. Так что же? С нами?

— Нет, — улыбнулся Ричи и уточнил, — пока нет, красавицы. Да вот только...

— Что не так? — округлила глаза берегиня.

— Я боюсь, — признался Свод, — не сбегут ли вслед за вами и наши канаты? Как нам плыть-то тогда?

— Хм. А это уже твои заботы, братец, — отмахнулась шутиха, и ее неподвижные уста впервые расплылись в улыбке.

— Как это? — дернулся Ласт Пранк. — Как мои?

— А скажи им: «Вернитесь, сестрицы, на место, да служите кораблю сему до скончания его долгого века» — и тогда, можешь мне поверить, без надобности ни один канат, ни одну веревку или шнур на этой посудине даже саблей или топором будет перерубить невозможно. А еще: любой крепеж в один узел станет сильнее во сто крат. Сестрицы станут следить да помогать кораблю до того времени, пока будет жить его дерево, пока сможет оно держать воду. Ну? Чего молчишь?

Свод повел затекшими от связки плечами, набрал в грудь воздуху и медленно, словно примирив в себе оба мира, сказал и разумом, и вслух: «Вернитесь, сестрицы на место да служите кораблю сему до скончания его долгого века».

И в тот же миг все разрушившиеся или ослабшие крепежи, канаты, веревки стали собираться, скручиваться и возвращаться на место. Заскрипели корабельные снасти, закапала сверху вода, поскольку много чего из такелажа успело упасть в море и теперь вынуждено было вернуться обратно.

— Всё, — разомкнула, наконец, уста и темноволосая, — мы возвращаем вам корабль. Держи его, рулевой! — бросила она через плечо, и вдруг все три девицы, словно большие белые птицы, вспорхнули на фальшборт и, не страшась высоты, сиганули в шумящую, пенистую пучину. «Адэр» тут же облегченно застонал, заваливаясь направо. На квартердеке возникла сутолока. «Заберите его! — кричали матросы. — руки, как камни! Не расцепить! Лихорадит его беднягу!»

Шарп Боу бросился в самую гущу, боясь, что чьи-то нервы не смогли совладать с пережитым, однако вышло другое. Рулевой каракки, что, как и вся команда, всё видел и слышал, был единственным, кто оставался на вахте и, вцепившись в балку колдерштока, пытался править заколдованным кораблем. Долг есть долг, однако вышло так, что теперь его скованные страхом пальцы с трудом и осторожно разжимали сразу трое матросов. Видя, как русалки покинули палубу «Адэра», окончательно выбившийся из сил рулевой попросту лишился чувств, но руки старого моряка все еще держали колдершток.

Это событие встряхнуло команду. Зазвенел, отдавая распоряжения, голос капитана, проснулся свисток боцмана, и лишь один человек стоял у борта, с грустью вглядываясь в покатые горбы вскипающих волн. Это был мистер Свод.

Остров Анхольт оставался позади, и сменщик рулевого заворачивал влево, нацеливая нос каракки в сторону Северной Ютландии. Ветер теперь дул ровно, мощно, и никто не взялся бы сказать, сам ли он вдруг переменил свой порывистый нрав или и в этом случае не обошлось без чар морских сестриц и загадочного пассажира — мистера Свода.

Вскоре всё на корабле вошло в привычный ритм, и пробирающий до костей холод загнал свободную часть команды на нижние палубы. Ушли и Саймон с Уотфордом, которым, как и матросам, тоже хотелось поскорее согреться и многое обсудить. У фальшборта, на котором еще поблескивали оброненные шутовками монетки рыбьей чешуи, остался лишь Ласт Пранк да отирающийся в пяти шагах от него, чувствовавший свою вину Казик.

Он долго и тщетно старался попасть в поле зрения задумчивого пана, кашлял, делая вид, что чем-то крайне озабочен, проходил у Ричи за спиной, затем останавливался в нескольких шагах и снова понуро стоял, с горечью понимая, что еще немного, и его тщедушное тело покинет последнее тепло. Спасительная идея явилась к нему внезапно.

— Пан Рычы, — старательно добавляя в свой голос мягкой заботливости, заговорил наконец слуга. — Можа, э-э, можэт, прыкрыцца вам чаго прынесці? Холад які вар'яцкі! Захварэеце шчэ. Неможна так з сабою. Чаго тут стаяць, а? Пане Свод.

Ричи отвел взгляд от моря, устало улыбнулся и ответил:

— А где биль ты, негадняй, столко? Менья путала веровка, я шуть не обмер. Пана Суода ундины хатель забрат в морэ, а ты, халэра, сматрэл, не спасал менья?

— Дзе ж, — потупившись, опустил взгляд Казик, — спасеш ад іх. То ж чароўныя вяроўкі, пан! Мабыць, і поўзаюць, і жаляць, як сапраўдныя гады.

— Гаварыль панятна, — настоятельно попросил Ласт Пранк. — Ти знов кажаш беларуски.

— Ты і сам, пан, кажаш па-беларуску.

— Эта всо ис тебья, — вознегодовал Свод. — Ты мне так наушиль слова гаварит. Ты трус и злабый, халэра Казик. Ни вайуеш, так навуши гаварыт добра польски! У мая адна галава! Как мне нее талкать столко руски, беларуски и полски слова? Это цяжка!

— Так, пан, — не имея желания спорить, с готовностью согласился Шыски, — цяжка, а яшчэ ж да таго яна, ваша галава, видаць, змерзла, а так ёй яшчэ больш цяжка разумець усе мае словы. А калі вы захварэеце, то зусім нічога разумець не будзеце. Вы ж змерзлі, пане? Вой жаж ты, божачка мой, як вы змерзлі! Яно ж відаць...

Свод наконец отошел от фальшборта.

— Пойдзем, — потрепал он развевающиеся на ветру кудри Шыского и тихо рассмеялся, — я зразумель, ты сам змерзаль, забака...

— Не заві мяне сабакам, пан, — направляя свои стопы, которые он уже перестал чувствовать к палубному трапу, слабо запротестовал Казик, — навучыцеся вы ўжо сварыцца як трэба. Што вы ўсё — сабака ды сабака?

— Сварыцца? — не понял Ласт Пранк.

— Ну, — уточнил Шыски, — ругацца.

— Пан Война гаварыл, — отправляясь за слугой, возразил Свод, — шьто мни не нада слушать тьебя, как ругальса. Так слова гаварыт не можьна, ето плохо. Аднак, сябра мой, я марак. Я і Война гаварыль, я — марак, а всье марак ругальса. Ты наушишь мне хорошо ругальса?

— Эх, — вздохнул Казик, — хоць, пане, я і не марак, а навучу. Я, калі што, я шчэ й любога марака сварыцца магу навучыць… Вечер начинал затемнять и без того серое, низкое небо. Многострадальный «Адэр» Френсиса Саймона подходил к сказочным воротам датского Лим-фьорда.

[1] В традициях и сказаниях различных народов прослеживается мифологическаяи тесная связь русалок, или водяних, с коноплей. Так, в скандинавских и славянских мифах они часто появляются в конопляных зарослях, на витках самых крепких веревок и канатов, которые делали из конопли, живут в конопляных шнурках. Именно поэтому в некоторых местах не советовали купаться в рубахах, подвязанных конопляными веревками. «Русалка своих почует и тебя к ним утащит».

[2] Утки — деревянные или металлические бруски с двумя рогами для крепления тросов. Устанавливаются на палубе или на мачте.