Начало

Немец, как показалось, не расслышал в Яшкиных словах угрозы, а потому потянулся за куском вяленой колбасы и вдруг! Сверкнула сабля, и за пару секунд нижняя часть зипуна грозного Яшки была располосована на широкие волховские ленточки. Главный успел только моргнуть, а Свод, спокойно спрятав оружие, дотянулся-таки до куска колбасы и отправил его в рот.

— Эт-та что такое? — выдавил через сдавленное страхом горло Яшка. — Кудеяр? А?

Тот, кого звали Кудеяром, только причмокнул, гоняя языком по рту мелкие остатки пищи:

— Видал? Радуйся, что он уши тебе не остриг.

— Да я ж ему… — стал подниматься Яшка, но Кудеяр схватил его за ворот и заставил сесть.

— Не дергайся, Мошна, сядь! Там возле хаты уже лежат шестеро таких дернувшихся. Им уже не до зипунов или полушубков. Хошь прилечь к ним? Зипун ерунда, после выберешь себе одежу, вона сколько ее уж осталось во дворе без надобности. Сам виноват. Чего парня заводишь попусту? Вишь же, непростой это немец.

Свод в это время спокойно отломил еще кусок колбасы, отщипнул что-то от лепешки и, поднявшись, отнес все это трясущемуся в углу Казику. Вернувшись за стол, он резко подался вперед, нагло посмотрел Яшке в глаза и спросил:

— Ты ешшо хотит такой уина уипить?

Помощник Кудеяра только скрипнул зубами в ответ. Его командир, с лица которого как-то вдруг пропала былая молодцеватость, молча расплескал по румкам хлебное пойло и, шумно потянув носом, бросил в сторону:

— Шестерых, Яшка, слышь? Один. Дай волю — всех бы нас положил.

— Надо было зажарить его тут в хате, — ловко, словно броском, вливая горький напиток прямо себе в глотку, тихо буркнул в ответ помощник. — Говорил же…

— Не скажи, — возразил Кудеяр так, словно Свода это совершенно не касалось. — Такого молодца лучше иметь в друзьях. Ишь, жрет и не кажет, что все слышит и понимает. Хитер черт.

— Ты, — выпивая и морщась, ответил англичанин, — не может знаешь, кто таков шерт. Не я шерт.

— О, — заметил Кудеяр, — слышишь? Я же говорю — понимает. Ты из каких мест, туземец?

— Ингленд.

— Англича-анин? — удивился разбойничий атаман. — Где ж ты так драться научился? Воевал, что ль?

— Ньет, — ответил, словно экономил на словах иностранец, — я война не быль.

— А звать-то тебя как?

— Sword. Такой имя.

Кудеяр потянул уголки своих тонких губ вниз:

— Что за имя такое? А значит на вашем что?

— Знашит? — удивился иностранец. — Знашит …прямой, твордий, как шелезо. Могу урезать…

— Слышь, Яшка? Может врезать, может…

— Ноу «урезат», — тут же возразил «квартирант», — урезат — нет! Такой мой имя, он говорит, шьто резат мошет, рубит.

— Того лучше, — с кривой ухмылкой вздохнул Кудеяр, — еще тот рубака. Ты куда вообще направляешься, Сворд?

— Сво-од, — поправил его Ричи.

— Ну хорошо, — не стал спорить раздобревший от вина атаман, — пусть будет Свод.

— Я нье хочью говорить.

— Ох, ты у меня заговорил бы, — шипел себе под нос Яшка.

— Погоди ты, Мошна, — урезонил его атаман. — Вот ты, Свод, редкий умелец в боевом деле. А по платью видать, не бедняк. Мог бы стать важным воеводой. Что, если бы тебе пойти с нами?

— З вами? — удивился англичанин. — Разбойникать?

— Ну что ты, — мягко, даже как-то по-свойски ответил ему Кудеяр, — это мои братцы так просто, балуют. Чтобы руки не стыли без дела. Подождать мне надо было нужного времени, а сейчас подходит час, на зиму подадимся в Русь, к Василию. Ведает он род мой, знает отца, слышал, что и я в деле надежа, не предам, не подведу. Да и был уж с ним разговор. Велел князь ждать потребного часу, а ныне уж зовет к себе. Даст дружину. Сколь мне умелых десятников да сотников понадобится? А тебя бы я под десницу в раз поставил. Яшка-то мой, только языком молотить умеет изрядно.

Помощник атамана в ответ на эти слова только зло блеснул колючим, полным упрека взглядом.

— Друшина долго? — не обращая на это внимания, спросил Свод. — Кого воеват?

— Тхы, — не удержался Яшка, — одно слово — туземец. Во-на сколь у нас ворогов-то! И литовцы, и малороссы, и поляки, и турки… Что скажешь, не навели шороху Василевы отряды в посполитой? Э-э-э, да откуда тебе знать? И Белая, и Червоная Русь ныне не чуют Сигизмунда хозяином. Шепчется народ, что не в силе тот усмотреть за своими землями. А сам знаш, коли баба мужем не пользована, то пойдет искать себе другого пользователя. Так что будь уверен, дел военному человеку на Московии века на три хватит, резать нам ворогов — не перерезать!

Свод, вслушиваясь в слова помощника атамана, вдруг искривил бровь:

— Так воеват желает толко иудей.

— Ха! — хлопнул себя по ляжкам Кудеяр. — Так он же жидок и есть!

— Плохо, — с горечью в голосе продолжил англичанин, — они хотит всех сорит, злит. Плохой луди. Я их в морэ брасал. Они хуже криса. Сказат мне ты, Кутиар, зашем руски ваевает луди? Зашем резат все? Это глупый дьело. Все не убит, а луди, шьто оставатса, будит пасля помнит. Долго помнит. Плохо, — повторил Свод, — ошен плохо. Иудей никогда ни будит друг руски. Друг польски нье будит, друг ингланд — нье будит. Яшька тьебе предават будит. Они всегда предават. Любит толко свой, иудей…

— У-у-у, — с горечью улыбнулся Кудеяр, — тоже мне новости. Я про то знаю.

Тот, кому в лицо было выплеснуто подобное обвинение, просто не мог усидеть на месте.

— Опять упился? — крикнул в сердцах Яшка своему атаману. — После снова свои упреки на хмель спишешь? Гляньте! Какой-то заморский хер твоего боевого побратима напраслиной поносит, а ты и лобызаться с ним готов?

— Не шуми, Мошна, — спокойно ответил атаман. — Знаешь же, говорит он правду, однако гляди ж ты, выгораживаешься.

— Какую правду? — вознегодовал иудей.

— Какую? — стал вдруг серьезным Кудеяр. — Давеча ходил ты к Вольскому? Не мотай головой — ходил! А ведь всем было сказано: не высовываться в город. Сыщут нас по твоему следу — всем не поздоровится.

Ты что ж у нас, особый? Сочинил мне сказку о том, что пошел-де на хутор в Вызно, к Маньке, на ночь титьки помять, а сам подался в Ригу? Сразу понятно — к своим зачем-то ходил, в местечко, к жидкам. Хорошо, что я почуял неладное и дал команду проследить за тобой. А к Вольскому зачем заглядывал?

Кабы ты знал, дуралей, отчего мы с ним на миру сторонимся друг друга, не стал бы его на меня раз за разом науськивать. А ведь вчера поутру прибегал мальчонка от него, принес послание с твоими речами, пересказанными городским сотником. Ведай, неразумный, Вольский — дядька мой, сводный брат по матери. И токмо от того нас тут не особо жмут. Дали отсидеться, выждать, на шалости наши глаза закрывают.

Яшка в ярости отбросил ногой в сторону лавку и выскочил в сени.

Кудеяр только улыбнулся, взял кувшин и снова налил, только теперь уже две румки:

— Отойдет, чертов обрезанец, — отмахнулся он. — Так что же, Свод? Пойдешь со мной? Видишь, с кем приходится ратиться плечом к плечу? Вот такие «Яшки» везде лезут подгавкивать. А ведь дай я ему с вечера волю, сожгли бы вас тут вместе с этой хатой. Верно ты сказал: от иудеев только распри вокруг творятся, злыдни они. Только понять не могу, — рассуждал вслух атаман, — на что им все это?

— Ты, — поднял румку Ласт Пранк, — бистро гаварит. Я нашал плохо понимаэт.

— Ерунда, — махнул рукой Кудеяр, — ничего важного я и не говорю, так треплюсь не к месту. Но к делу! Так что?.. Пошли, что ль, со мной да с моими Молодыми Волками[1] на Московию — служить Василию? Что тут в скуке сидеть да на Литву глядеть?

— Ньет, — просто и, как показалось, с сожалением ответил англичанин, — я другой дьела маю …имеет, не на Московию. Вот если не был дьела, даваю слово, я ходил с тобой! Ты надежан шелавек, можьна вьерит.

Две руки, больше привыкшие от рождения поднимать к небесам мечи и сабли, в этот раз в знак уважения друг к другу подняли вверх глиняные румки с хлебным вином.

Нужно сказать, что, как только удалился негодяй Яшка, знатные выпивохи Кудеяр и Свод стали тихо и совсем уж по-свойски гомонить об оружии, кораблях и, в конце концов, о бабах. Не осилив за разговорами и одного кувшина, вскоре они по-братски обнялись и, побросав на лавки верхнюю одежду, повалились спать.

Казик погасил светильник, подбросил в печь дров, и, не рискуя улечься на пустующую кровать, тоже растянулся на своей лавке. Единственное добротное спальное место в доме так и пустовало до рассвета. Никто из людей Кудеяра к ним не совался, и простившийся несколько раз за этот вечер с жизнью Шыски уснул крепко-накрепко, безо всяких снов и видений.

Утром как ни в чем не бывало явился Яшка. Принес атаману и его собутыльнику позавтракать. Еды было вдоволь. Шыскому тоже удалось перекусить. Слава богам, с самого начала мира уж так велось: все, что вечером «ни понять, ни поднять», с восходом солнца казалось чем-то маловажным, а порой и смешным.

Расхрабрившийся Казик после завтрака выскочил до ветру, поелику терпеть далее просто не мог. Протрусив вдоль стены на глазах развалившихся у костров людей атамана, он долго журчал, исторгая накопленное, прислонившись к углу сарая, сдерживая дыхание от прихватывающего за спину утреннего морозца. В стороне, у разобранного кем-то на дрова частокола, лежали прикрытые дырявым пологом мертвые соратники Кудеяра.

Расставались атаман и пан Рычы так, словно были дружны долгие годы. Казик про себя тихо удивлялся: отчего так? Свод отправил к праотцам шестерых товарищей атамана, а тот, в свою очередь, всего полдня назад имел твердое намерение отобрать у иностранца если не жизнь, то по крайней мере, поясной кошелек. А так, чудо, да и только! Даром, что не обнялись на прощание!

Атаман велел Яшке сбегать к провинившемуся наводчику Улдису и взять для англичанина со слугой лошадей, чтобы те не били ножки по грязному пригороду. Краснолицый усач, твердо решив в этот раз не появляться вблизи сдаваемого дома, передал через Яшку троих не самых резвых гнедых, а также своего работника, дабы тот, как только животина перестанет быть нужной, забрал ее и пригнал домой.

Вскоре тронулись в путь. Верхом добрались быстро, а как только сменили продуваемый ледяным ветром пригород на узкие улочки окраины Риги, Свод тут же сказал Шыскому спешиться.

Лошадей вернули молчаливому работнику усача Улдиса и дальше пошли пешком. Что-то странное случилось с Казиком, едва только они отмеряли первую сотню шагов по направлению к пристани. Шыскому, с трудом поспевающему за широко шагающим впереди Ласт Пранком, вдруг стало так легко на сердце, что он едва не расплакался от нахлынувших на него эмоций. Подумать только! Ведь всю ночь смерть ходила вокруг, заходила к ним в дом, а ее посланник даже пьянствовал с паном Сводом!

За многочисленными воспоминаниями о вчерашнем Шыски и не заметил, как вдруг очутился в сказочном, качающемся лесу корабельных мачт. Перед ним была городская пристань. Словно снежные шапки, свисали с поперечин белые и серые скрутки парусов, качались безконечные стены рыбацких сетей, дурел разгулявшийся на просторе ветер и всюду сновали люди, люди, люди! Откуда столько? Все куда-то идут, что-то несут, тянут, кричат. Казик, впервые видевший подобное, просто оторопел и, растерявшись, не услышал, как обернувшийся к нему пан Свод что-то сказал. Англичанин, сразу заметив, что его слова пролетели мимо ушей слуги, взял того за плечи, ощутимо встряхнул и повторил:

— Слюхай, Казык! Слю-хай! Стаяй тут, не ходит сторона. Я искал тебя пасля где? Разумеишь?

Пан Свод, будто приклеив, прижал Шыского к стене, а сам моментально растворился среди шныряющих вокруг моряков.

Нужно сказать, что Казик достаточно слышал от разных людей о несказанном величии морских просторов, но, как известно, одно дело слышать и совершенно другое — увидеть все своими глазами.

Большой воде было все равно, что привязано вдоль толстых бревен пристани: тяжелые, огромные, как скалы, суда или посудины поменьше. На покатых спинах медленных волн и те, и другие качались одинаково легко. Скользящий по поднимающимся горбам ветер рябил водяную гладь. Шыскому вдруг пришла на ум странная догадка. А что, если волны рождались, жили и черпали свои силы от чего-то другого? Здесь, у каменной кладки стены, ему казалось, что вместе с судами качается весь город.

Далеко, слева от кораблей, угрожающе висели нереальные, будто нарисованные кем-то тучи. Казик неуверенно протянул руку вперед. Ему на самом деле стало грезиться, что все это: и корабли, и море, и грозные облака намалеваны на висящем на веревке и трепещущем на ветру холсте.

— Казы-ы-ык, — вынырнул откуда-то пан Свод и аккуратно опустил вниз поднятую слугой руку, — ты напивальса уино? Шьто делаетса з тыбой?

— Гэта нейкі цуд[2], пан Рычы… — едва слышно за шумом людской толкотни, отстраненно произнес Шыски.

— Суд? — удивился англичанин. — Зашем тьебе суд?

— Цуд! — надавил на связки Казик. — Я кажу: цуд! Мора — гэта Богава чарадзейства, цуд.

— Казимеж, — сдвинул брови Свод, — я долгий слова разумею дренна, дрэнна, …плохо. Пошему богав суд?

Шыски вздохнул:

— Цяжка мне з вамі, пан Свод.

— Тяжька? Тьебе? — рассмеялся Ласт Пранк. — Ты стаяль, на стенку отпиралса, я бегал, просил карабэль! Капитан зараз забирает и я, и ты. Будем с ним в Скотлэнд плывьем, нада скоро бегать на карабэль! А ты, забака, «са мной тяжька» гаварыль? Стаит са стена тьебе тяжька?

— Пан, не называй мяне сабака.

— Оу, Казык, — вознегодовал Свод и, подхватив Шыского под руку, поволок его к краю пристани, — бистро ходит на карабэль! Пасля будем мовит… гаварыт пра забака.

Они и в самом деле сразу же отправились на корабль. Но едва только моряки сбросили на доски рижской пристани толстые мокрые канаты, сердце несчастного Казика охватил панический страх. Он вцепился в борт и с горечью стал смотреть, как быстро увеличивалось расстояние от корабля до спасительного дощатого настила. Сто шагов, двести…

Торговое судно с помощью проворных, словно муравьи, матросов медленно повернуло возвышающееся над его чисто выскобленным полом хитросплетение веревок, бревен и балок на правую сторону, выпустило все ветрила и, дав легкий левый крен, резво пошло, как показалось Казику, против ветра.

Добрый, приветливый и ставший таким дорогим сейчас берег все удалялся, превращаясь в изредка мелькающую у горизонта тонкую зубчатую полоску.

Шыски стал молиться. Можно себе представить, что чувствует человек, который в своей недолгой жизни видел только тихие воды Костеневки и Турьи[3]. Да что там они? Даже седовласый Неман не мог похвастаться тем, что по его глубокому в понимании Казика руслу могли безбедно ходить подобные громадины. А ведь в Риге у причала стояли суда и побольше этого!

У Шыского холодели ноги только от осознания того, что под ним сейчас безпокойно колыхалась толща воды глубиной в добрую сотню шагов. Случись что и …! Он не отпускал руки от леденящей сердце древесины мокрого борта, будто боясь, что, как только он ослабит пальцы, корабль тут же развалится. Едва позабытый всеми несчастный молодой человек стал привыкать, как из его поля зрения исчезла зыбкая полоска берега. Тут страх и безпокойство Шыского начали попросту убивать его. Вокруг корабля была только вода! Ни камешка, ни кочки, ни островка. Как теперь морские люди смогут отыскать хоть какую-то землю? Откуда они знают куда плыть?

От холода у Казика начало сводить мышцы рук. Он с великим трудом оторвал пальцы от борта и попытался согреть их дыханием. В этот момент откуда-то из-за бочек к слуге подошел пан Свод. Он протянул Шыскому лепешку, свернутую в трубку, внутри которой виднелась жаренная с луком, тонко нарезанная свинина:

— Казык захолодел? — как-то обыденно и по-домашнему тепло поинтересовался пан Рычы. Видя затруднения своего спутника, он на время отложил в сторону свою еду и помог Шыскому как следует взять в руки его непривычный обед.

— Не захолодел, — поправил его Казик, — змёрз, пане, альбо замёрз.

Дрожа, Шыски впился зубами в мягкое, аппетитное тело лепешки.

— Замороз?

— Мг, — не стал спорить слуга, сопя и пережевывая пищу, — замороз, можна и так. Гэта ад слова «мороз». Пан Рычы, — вдруг добавил он, — мне страшна.

— Страшьна? — удивился иностранец, прикладываясь к своей лепешке. — Чего ты баялса?

— Многа вады, — признался Шыски, — я дрэнна …плоха ўмею плаваць, пане.

Свод задумался. Он окинул непонимающим взглядом корабль и тихо спросил:

— Куда ты хател плават? Холодний вада, Казык. Не нада. Быстро умирать, заморозится нутро, галава, тьела. Понимает?

Слова пана Свода только добавили Шыскому переживаний.

— Таму і баюся, — выдохнул он. — Куды ж мы плывем, пане? Не відно нічога наўкол?

— На кол? — выпучил глаза англичанин.

— Ды не, — досадовал Казик, судорожно стараясь отыскать в голове подходящие слова, — вакруг. Вада вакруг. Откуда маракі знаюць, куды нам плысці?

Ласт Пранк поднял глаза к затянутому до горизонта небу и пожал плечами.

— Ты, Казимеж, сматры правильна, — кинув взгляд вскользь по борту корабля, пан в недоумении добавил: — капитан пливьет правильный. Шего ты боитса?

— Па-ане, — нервно протянул Шыски, — а адкуль …аткуда капітан ведае, куды нам плыць?

— Ха-га, — рассмеялся Ласт Пранк, до которого наконец-то начали доходить причины страха Казика, — ето его жизн. Кэпитан не ошибалса! Мы плыт будьем куда нада, мой друг, ты не баитса.

— А куды гэта мы зараз плывем «куда нада»?

— Скотлэнд, — доедая лепешку, взмахнул освободившейся рукой куда-то вдоль бортов Свод, — эта там. Якуб Война называль Шотляндиа.

— Шатландыя? — удивился Казик. — Як так? Нам жа трэба ў Англію? Ваш дом там, пан Свод?

— Дом? — как-то грустно вздохнул англичанин. — Ес, зябра Казык. Дом ис Инглэнд. Нье был корабл Инглэнд. Был карабэль в Скотлэнд, и ето есть наш фарт! Инглэнд энд Скотлэнд там блиска.

— А-а, — осенило Шыского, — Шатладыя и Англія — гэта суседзі? Блізка адзін да аднаго? — он прижал друг к другу пожелтевшие от холода ладони.

— Ес, Казык, ес, — обрадовался его понимаю пан, — рьядом, блиска. Инглэнд дом. Будьем ешо ехат земльа, илы апьят карабл. Это ист наш високи фарт! Удаша. Можьна било ждат много ден. Бог йест, дал мни карабл Скотлэнд.

— Лепш па зямлі, на конях, — уточнил слуга свои, никого не интересующие пожелания. Ему было боязно снова где-то болтаться на волнах.

— Карабл бистрэй за конья, — возразил англичанин, изъявивший вдруг желание пообщаться. — На морэ ехат бистрей полушитса в мой дом ин Эксетер. Будим плыт, плыт… Ти и я будим бистро дом.

— Пан Свод, — глядя в сторону висящей вдалеке серой завесы тяжелых облаков, поинтересовался Шыски, — а хто у вас там, дома? Бацька, тось айтец? Маці? Жонка?

— Оу, — вздохнул с грустью пан, — батка йест, да. Матси? Ноу. Мазе, э-э мой матси обмер. Я биль… мали. Мали, — Ричи показал рукой на уровень своей груди. — Дитья быль.

Айтэс, матси энд я дэлали хлэб ин Эксетер. Быль Милфорд, хазаин, пекар хльеб. Я биль десят энд ту, — англичанин показал Казику два пальца, — десят энд два годоф. Мойа матси обмер. Айтес браль дошька Милфорд, млада Энни, другой жёнка. Энни народила ешо ту … малэнки, оу! — вспомнил подходящее слово Свод, — дефка, май двои систер.

— Две сястры, — понимающе кивнул Шыски.

— Е, е, — подтвердил Ласт Пранк, — Мериан энд Синти. Я, Казык, быль мали и бегат с дом. Дурны быль …

— Вы, пан Свод, малым збегли з дому?

— Е, — подтвердил Ричи, — сбеглы. В морэ.

— Здаецца, — осторожно уточнил слуга, — гэтая Энні біла вас? Сварылася? Ругала?

— Оу, ноу! — стал отрицательно жестикулировать пан. — Энни ошень хорошо. Мне не бил, хорошо жил я. Я лубит свой матси, матси ньет, обмер. Энни и айтец появилса дошьки. Май айтес многа работал. Энни малыя дэци смотрел. Менья сматрэл мала. Я бегал в морэ, станавильса Ричи Ласт Пранк, плохо, дренна…

— Чаму гэта дрэнна? — не понял Шыски. — Вы ж пан.

— О, Казык, — горько вздохнул Свод, — так, как я ест пан, и ты ест пан. Дла тебя стяг — Литва, я стяг не Инглэнд, ноу. Май стяг шорный, смеялса Роджер, шереп пирата. Май умеет толка рубит сабла, Sword…

— Так і есць, вы ж і лыцар? — не сдавался Шыски.

— О-ноу, — возмутился Ласт Пранк, — ты никто не говорит ето, слышаль? Будет Инглэнд, мольши! Я не ест лыцар!

— Ингланд, — вздохнув, повторил за ним Казик, — ен, мабыць, на самым ускрайку Зямлі, ваш Інглэнд…

[1] По одной из версий, разбойник Кудеяр — потомок знатного литвина Григория Волка герба Трубы, родоначальника древнего дворянского рода Волковых, выехавшего из ВКЛ в начале XVI в. к Великому князю Василию. В одном документе Кудеяра называют Григорьевичем, что, по мнению некоторых историков, дает возможность считать его сыном Г. Ф. Волка.

[2] Цуд — чудо (бел.).

[3] Небольшие реки в Щучинском районе Беларуси.