Начало

…но не сопротивляйтесь этой мысли. Вы все же вернетесь в мир проявленных, не можете не вернуться, — продолжал он, — я это вижу.

— «Вижу»? — не понял Ричи. — Что это значит, Никаляус?

— О, мистер Свод, — приблизился где-то в темноте к нему голос Эшенбурка, — вы мой спаситель! Стоило только вам в прошлый раз появиться в этом подвале, как ко мне перестали приходить Тени! Меня уже не бьют о каменный пол, не тянут из меня душу, раздирая ее на части, словно псы истлевшую тряпку. Мне стало значительно легче, и я… я стал видеть!

— Что же вы можете видеть в этом мраке?

— Я вижу иначе, Свод! Стоит мне только напрячь воображение, и появляются видения. Правда, это здорово меня выматывает, но для вас, мистер Ричи, не жалко и потратиться, ведь вы — мой ангел, мой спаситель!

Своду порядком надоели причитания Эшенбурка, и он начал злиться.

— То, что здесь нет Теней, меня, конечно, радует, но топтаться целую вечность в этом подвале рядом с вами не по мне!

— А вы и не будете, — загадочно рассмеялся Никаляус.

— Но вы только что сами сказали, что меня отравили.

— Потому что так было надо! Считайте, что вас «пригласили»… Для того, чтобы попасть на бал — нужен фрак, а для того, чтобы попасть в царство Теней или Жнецов — саван. Живым вы бы сюда не попали.

Свод задумался.

— Это моя милая сестрица подсыпала мне в вино яд?

— Что вы! Это, скорее, случайность, — дурацки хихикнул Эшенбурк, — но мне кажется, жизнь любого человека — это только набор разных по значимости случайностей

Вот, к примеру, некая рыжеволосая девушка несколько лет назад отвлеклась и какое-то время бросала в кувшин для наливки сливы с косточками, а после все это, как и положено, залила горячей затравкой. А сегодня подала вам именно тот кувшин, единственный, который получился с ядом! Такие случайности совершенны! За ними всегда прослеживается чей-то план… Во время смертного сна, Ричи, ваша темная суть становится хорошо видима Жнецам, вы попадаете в их мир. Подуймайте сами, вы ведь хранимы темными силами. Лучше защиты и пожелать тружно, однако что-то же подтолкнуло вас выпить отравленное вино? Неужели вы на самом деле считаете, что в силе рассчитать дозу яда так, чтобы Основание Ричмонда Свода не разрушилось, а лишь просочилось в этот… трижды проклятый подвал?

— Основание? — заинтересовался Ласт Пранк.

— Именно. У каждого из нас есть Основание, в которое вдохнул свою волю Создатель и которое крайне сложно разрушить. Многие из нас все же пытаются это сделать, словно хотят сказать Ему: «Смотри, я сумел разрушить то, что сотворил Ты! И если я это сделал, значит, я равен тебе, Вседержитель!» Глупость, конечно…

— Николас, — остановил его Ласт Пранк, — подождите. Допустим, касательно Основания и случайностей я все понял… Меня больше занимает другое; скажите, коль вы так хорошо знакомы с местными порядками, на кой ляд эти случайности снова сбросили меня в подвал Чистилища?

— Терпение, мистер Свод, терпение, — сдержанно ответил Эшенбурк, — все дело в тех самых золотых дощечках, за которыми вы явились на родину.

Книгой Судеб мне предначертано было пройти свой путь, полный греха и самых низменных поступков. Пожалуй, я и испил бы сполна все то, что мне предназначено, но! На моем пути встретились эти золотые пластинки с письменами.

Поймите, мудрость мироустройства безгранично велика. В ней даже такая букашка как я со всеми своими недостатками была обречена опуститься на самое дно грехопадения только для того, чтобы выкрасть у моих благодетелей эти таблички вместе с кассой Братства, а после сбежать в Литву, где по воле Судьбы я должен был расстаться с ними и вернуть их в круг Ведающих сущностей, которым некогда и принадлежали эти Саньтии. Но я, на свое горе, неисправимый трус! Смалодушничал и изменил роковой ход вещей. Максимум на что меня хватило, это помочь мистеру Ботту спрятать эти сокровища в подземных галереях его дома.

Когда же члены братства потребовали вернуть похищенное, он, железный человек, так и не выдал им тайну. Чувствуя, что «братья» мистера Ботта вот-вот возьмутся и за меня, я сбежал, оставляя волшебные письмена в надежном месте. В спешке я прихватил лишь кассу Братства. Откуда в тот момент мне было знать, что книгой Судеб мне было назначено похитить и привезти в Литву именно дощечки, а не ту злосчастную кассу? Эхе-хе, — продолжал вздыхать и каяться Эшенбурк, — вот потому я и вынужден терпеть здесь, в Чистилище, все свои лишения.

— А я? — медленно двигаясь на голос Никаляуса, спросил Ласт Пранк. — Я? Мне-то за что всё это? Или вы знаете и мой путь?

— О нет, — ответил учитель, — мне дано не так много. Путь другого человека я могу видеть лишь там, где пересекаются наши с ним дорожки. Увы, глубже мои видения не проникают. Границы предопределены.

— Хорошо, — не сдавался Свод, — но что же вы видите на перекрестке наших с вами судеб?

— Это сложно, мистер Ричи, — горько вздохнул учитель. — Но я попробую. …Прошу вас, подойдите ближе. Возьмитесь за прутья, так мне будет легче…

Ласт Пранк протянул вперед руки и шагнул в сторону голоса. Его ладони почувствовали холод металла.

— Вот видите, Свод, — безрадостно усмехнулся учитель в темноте, — я все философствую, рассуждаю о познанных тайнах, а сам никак не избавлюсь от своей внутренней «решетки».

— Почему вы думаете, что решетка с вашей стороны? — спросил Ричи.

— Я это знаю, мистер Свод. Помните, как об этом вам говорила та прекрасная дама? «Сложнее всего открываются замки, которые мы вешаем на себя сами». Поверьте, с оградами потустороннего мира та же история. Здесь, в этом подвале, мой голос и тело, и эта проклятая решетка — все это только части меня самого, моего Основания, затворенного в этот каменный склеп.

— Так что вы знаете обо мне, Николас? — чувствуя, что Эшенбурк снова заходит на остачертевший Своду круг рассуждений, прервал его Ричи.

— Что ж…, — опомнившись, произнес учитель, — извольте. Ваш путь от рождения и без того был короток, странен и противоречив. Но вы, беспрестанно и упрямо бросая наглые вызовы Судьбе, мало того, что будто ловкач-канатоходец обучились ходить по тонкой проволоке между жизнью и смертью, так еще и здорово спутали ей все нити. Она любит порядок и очень жестко обходится с теми, кто так поступает, но и тут вам повезло. Уж не знаю, на ваше счастье или на ваше горе в момент, когда над вами был занесен ее карающий меч, вы случайно ли или с умыслом вдохнули безмерную Силу уходящей колдуньи! Вот откуда мощь вашего проклятия в мой адрес. «Хлеб» колдуна чёрен, Свод. Его редко потребляют даже всеядные Жнецы.

— Так мое проклятие, адресованное вам, оно на самом деле работает? — удивился Ласт Пранк.

— Любое проклятие работает, мистер Ричи, — слабеющим голосом ответил Эшенбурк, — одно сильнее, другое слабее. Однако, в этом случае, я и сам виной тому, что оно ко мне прицепилось. Вы… — он не договорил и умолк.

— Николяус!

— Ох, горе нам! Близится мрак забвения…, — ни с того, ни с сего вдруг всполошился Никаляус. — Это значит, что я скоро погружусь в забытье, а вы тот же час покинете это место. Вам пора. Нужно прощаться…

— Но ведь вы не договорили о моем пути! — С силой дергая прутья решетки, закричал Ричи. — Стойте, не исчезайте!

— …Я не исчезну совсем, Свод. — Голос Эшенбурка стал отдаляться. — Просто сейчас — время забвения. Оно неотвратимо и надвигается здесь словно ледник. Неизвестно, придется ли нам еще поговорить, но вы запомните, — наши пути неразрывно связаны. Самое важное для нас обоих — золотые пластинки! Вы должны доставить их в Литву. Не отпускайте прутьев! Пока вы держитесь за них, мы еще можем слышать друг друга…

— Николас, — чувствуя, как обжигающий холод металлической решетки начинает пробираться к самому сердцу, сцепив зубы, с трудом выдавил из себя Свод, — как мне их найти? Мы все сбились с ног! Никто не слышал об этих пластинках!

— Это и хорошо, и плохо! — Торопился Эшенбурк. — Хорошо, что они перестали быть частью торга, а плохо то, что у кого-то ваши вопросы снова могут пробудить к ним интерес. Слушайте же меня, мистер Ричи, слушайте и запоминайте: деревушка Кристо, рядом с парком Дартмур, графство Девоншир, запомните?

— Что тут запоминать? — удивился Свод. — Название простое и места известные.

— Так вот, — продолжил учитель, — ищите дом мистера Ботта. Дверь в его подземные галереи находится под странной стеклянной башенкой. В самом дальнем углу подвала увидите три огромные винные бочки, а шагов за десять до них в стенах укрыты заложенные глиняным кирпичом глубокие ниши. Одна из них значительно уступает в размерах соседним. Она разделена перегородкой. Ее выкладывал я. Между кирпичами этой кладки я и спрятал в глину золотые пластинки мистера Ботта…

Ричи, чувствуя, что больше не может трепеть адский холод решетки, резко отпустил окоченевшие руки. Вскочив, он даже не сразу понял, как очутился на лежаке своей каморки под крышей отцовского дома. Мокрый с головы до ног от липкого пота, он был настолько обезсилен, что едва смог оторвать свое наполненное болью тело от сырой и скомканной постели.

Дотянувшись руками до окна, Ласт Пранк кое-как уцепился за подоконник, подтянулся, открыл окно и, не удержавшись, стал блевать на далекую, невидимую в темноте, мостовую, поминая последними словами рыжеволосую бестию, случайно принесшую ему отравленное вино. Невыносимые адские муки выжигали огнем его нутро и вырывались наружу, словно пар из кипящего котла. По меньшей мере дюжину раз его подбрасывало к окну. Позывы рвоты были настолько чудовищными, что Свод, доведенный до крайности, уже готов был и сам кувыркнуться на грязную мостовую. К счастью, даже на этот малодушный порыв у него не оставалось сил.

Когда его перестали сотрясать конвульсии, Ричи подцепил одеревеневшими пальцами ручку кувшина и с неимоверным трудом дотянув его до подоконника, выбросил этот трижды проклятый сосуд в темное пространство.

Где-то за спиной грохнула дверь. Ласт Пранк, застыв в странной позе на коленях у лежака, обернулся. На пороге стоял перепуганный Казик:

— Пане Рычы, — не решаясь двинуться, негромко произнес он, — што нарабілася, га? Ты захварэў?

— Казы-ык, — устало протянул, утирая мокрый и липкий подбородок, Свод, — я тьебя просит, гавары панятна и медленна…

— Я пытаюся ў пана: табе дрэнна, э, плоха?

— Дрена, Казык, — сползая на лежак, выдохнул Свод, — но на утра я будьет как нада. Сбиральса, сябра, утрам йедем в Кристо, там йест нушьны нам хата, дом…

— …да! Во-о-о-он его дом, — слегка запыхавшись от спешки, указал куда-то в кусты Фишер, — кстати, Томас, я должен сказать, что теперь я понимаю ваше решение отпустить коляску возле шинка. Вначале мне показалось это странным — добраться до дома Бифа пешком. Каюсь, я совсем забыл, что нам следует соблюдать глубокую конспирацию.

— Все так, Джон, — хитро улыбнулся Мор, — а те бутыли, что мы прихватили с вами в шинке, конечно же, еще и скрасят нам вечер, однако куплены они в первую очередь для того, чтобы со стороны это выглядело, словно два друга просто хотят отпраздновать встречу и напиться.

— Блестящая идея, — весело заметил Фишер. — Но не значит ли это, что сегодня ночью мы не пойдем к дому Сэквелла?

— Нет, — вглядывась в далекие кусты и силясь разглядеть за ними цель их путешествия возразил Мор, — лучше это сделать завтра. Посудите сами — скоро вечер. Неплохо было бы хотя бы поужинать, раз отобедать нам с вами толком не получилось. Опять же, дело нам предстоит совсем непростое. Еще не факт, что таблички спрятаны в его подвалах. Что, если они находятся глубже, в тех самых галереях, из которых приходят к молодому Сэквеллу его ночные гости? Мы ведь пока понятия не имеем, как нам проникнуть туда незамеченными…

— Да, — вспомнил епископ Джон, — Биф что-то рассказывал о том, что он когда-то делал духовые колодцы для подземелья этого особняка и сильно удивлялся тому, что эти колодцы выходили куда-то в комнату, которая никак не могла быть под зданием. По его расчетам, она находилась чуть в стороне. Впрочем, — Джон с улыбкой кивнул в направлении появившегося из-за кустов забора, — мы почти пришли. Калитка чуть правее…

Они намеренно шумно прошли во двор, по-дружески смеясь, дабы с самого начала настроить беседу с хозяином на добрый лад. Однако Биф не торопился их встречать, хотя дверь в его дом и была открыта настежь. Едва они прошли внутрь помещения, как от их легкомысленного веселья не осталось и следа.

Посреди комнаты лежал сноп сена, который курился едким дымком, уползающим в открытое жерло печи. Выглядело это так, словно Бео решил развести костер посреди своего дома, а открытые дверь и дымоход использовал для усиления тяги. Стоило только удивляться, почему сено не загорелось, а лишь тлело? Чудо, да и только!

Фишер, не теряя ни мгновения, сгреб эту пожухлую, курящуюся траву в охапку и вынес во двор. Старательно затоптав умирающие искры, он вернулся и встретился взглядом с Мором. Было понятно, что хозяина в жилище нет, и нет уже давно. Но кто, почему, да еще и так бездарно пытался поджечь недвижимую собственность Бауэрмена?

На улице послышались чьи-то уверенные шаги. Фишер и Мор беззвучно укрылись в углу. Кто-то быстро приближался и недовольно бурчал себе под нос:

— …подумаешь: «мне жалко, мне страшно». Бездельник! Весь в мать. Да за такие деньги я этот дом разобрал бы на щепочки, не то что просто поджег! Вот же разгильдяй, даже сено не все занес. Это же надо было додуматься — поджигать его на улице и потом тащить в дом!

— Милейший, — зазвенел в холодных стенах трубный голос Мора, и чужак замер на месте, — отвечайте немедля, по какому праву вы хотите сжечь этот дом?

Застывший с охапкой сена в руках незнакомец нерешительно повернулся и, похоже, хотел рвануть к двери, но светящийся закатным отсветом проем заслонила широкая фигура Фишера.

— Не так быстро, мой друг, — продолжал Томас Мор, — мы вооружены и, поверьте, у вас нет шансов…

— Не убивайте меня, — задрожал незнакомец, — я не имею оружия, я простой человек — крестьянин.

— Отвечайте немедленно, — напирал Мор. — Вы здесь один?

— Как есть один, мистер, — с готовностью ответил поджигатель.

— За что решили сжечь дом Бауэрмена, и где, черт возьми, он сам?

— Я, — дрожащим голосом начал блеять крестьянин, — мне…

— Ну же, — дожимал его Томас, — смелее! Не заставляйте пускать вам кровь!

— Я и сам толком не знаю, — выдохнул чужак. — Пришли какие-то важные люди. У них были бумаги, а там написано, что Бауэрмен отдает мне свою землю, а сам уезжает в Новый свет. Но только такое условие, чтобы новый хозяин, то есть я, сжег его дом, чтобы и духу от него не осталось. За это Биф мне, как соседу, на добрую память посылает еще пять «ангелов».

Клянусь распятием, милостивые господа, пристав судьи Лоуренсона лично отдал мне бумаги на землю Бауэрмена. Лоуренсону можно верить, если он говорит, что они заверены по всем правилам — так и есть!

Как я мог не согласился, раз все в порядке? По словам Лоуренсона Бео со своими золотыми руками в Новом свете еще и не такие хоромы себе поставит. Судья, отдавая мне бумаги, даже завидовал Бифу, потому что тот послужит великому делу — строительству …эээ …то ли Нового Света, то ли нового мира.

Милостивые господа, — взмоился врестьянин, — я лишь исполняю волю самого Бифа! Пока мы с приставом подписывали бумаги, я отправил сынишку сжечь тут все чертовой матери, но он …побоялся. Придется самому…

— И что, — едва сдерживая себя, чтобы не наговорить грубостей, отозвался от двери Фишер, — вы хотите сказать, что раньше уже говорили с Бифом о чем-то подобном?

— Мы все задыхаемся тут без работы, — опустил голову крестьянин. — Земли-то не хватает, а семью как кормить? Как я мог отказаться? — Словно клятву повторил он. — Бео сам отписал! Он на смом деле не пропадет в том Новом свете. Он нигде не пропадет. Бог поможет ему за его доброту, а я буду молиться за него до скончания века за то, что теперь у меня будет больше земли…

— А подпись Бео? — не сдавался Фишер. — Раньше вы ее видели?

— Нет, — откровенно признался поджигатель. — Мы люди не особо грамотные, но в бумаге она была, это точно. И печати были. Все по правилам.

Видя, как опасно взъярился Джон, Мор шагнул ближе к соседу несчастного Бифа. В том, что с помощником Фишера случилось что-то непоправимое, Томас был уверен.

— Ах, как жаль, — резко меняя интонацию, с сожалением выдохнул действительный член Тайного Совета, чем немало удивил разгневанного епископа, — а мы вот собрались посидеть с Бифом, выпить. Что ж, Генри, — обращаясь к Фишеру чужим именем и подмигивая, развел руками Мор, — придется наведаться куда-нибудь еще. Простите нас, милейший, — покаянным голосом сказал он «поджигателю», — мы, признаться, подумали, что к Бифу забрался вор, а ежели все так, как говорите вы, то мы не станем вам больше докучать.

— Идемте, Генри, — надавил на связки Мор, увлекая во двор оторопевшего Фишера. — Пожалуй, мы все же выпьем сегодня за Бео и тот Новый свет, в который, вернее, на который он, как видно, отправился. Всего доброго, милейший!

Они неспешно зашагали обратно, стараясь не выдавать волнения. Те загадочные «господа», что обманули крестьянина, могли находиться где-то рядом и следить за поджогом.

Когда друзья достаточно удалились от дома Бауэрмена, епископ, косо озираясь назад, заметил:

— Я так понимаю, для тех, кто прикончил Бифа, это что называется «концы в воду»?

— В огонь, — мрачно поправил его Мор, — в огонь, Джон. Меня просто трясет от осознания того, что где-то рядом происходят поистине чудовищные вещи, и мы с вами, мой друг, едва не очутились в их эпицентре.

— Вы правы, — согласился Фишер. — Признаться, я едва не натворил глупостей, глядя, как этот… плебей собирается сжечь дом Бифа. Нас спасло лишь ваше самообладание.

— Я сам от себя такого не ожидал. — Признался Мор. — Какая-то секунда — и я вдруг ясно понял, что именно здесь происходит. Я испугался! Нет, правда! Ведь те, кто стоит за этим, наверняка захотят узнать, все ли прошло гладко… М-да. Беда, Джон, случилась беда.

— Куда же нам деваться на ночь глядя? До дома далеко… Что, если мы направим стопы свои в деревню и переночуем там, а попутно обмозгуем, что нам дальше делать?

— О чем вы говорите, Джон? — возмутился Мор. — Вы же прекрасно понимаете, что Бео пострадал из-за нас с вами! Мы были крайне беспечны и неосторожны в наших делах. Подумайте, куда Биф мог влезть в ваше отсутствие?

— Боюсь даже предположить, — неуверенно пробормотал епископ, действительно чувствуя свою вину за судьбу Широконогого. — Впрочем, — продолжил он, — кое-какие соображения у меня все же есть.

— Говорите!

— Понимаете, его очень волновало то, что мы с ним делали. Волновало, если не сказать больше. Он так стремился быть полезным, что мне порой приходилось его сдерживать. Боюсь, — с горечью в голосе предположил епископ, — что Биф в мое отсутствие сам решил устроить слежку у дома Сэквелла. Клянусь, Томас, я запретил ему это делать. Думаю, его обнаружили и…

— И это напрямую выводит их на вас, Джон, на меня и, в первую очередь, на нашу цель! — Тревожно заключил Мор. — Зная эту публику, бьюсь об заклад, что они быстро развязали язык Бео.

— А что он, собственно, может знать? — стал оправдываться Фишер. — Только то, что я епископ и что звать меня Джон. Ну следит какой-то Джон, назвавшийся епископом за их домом. И что?

— По-вашему, этого мало? — воскликнул Мор. — В любом случае, для бедняги Бифа это стало смертным приговором. Нам нельзя медлить! Завтра уже будет поздно, а сейчас? Ночь нам в помощь!

Нужно сейчас же пойти туда. Вдруг мы что-то успеем узнать или увидеть? Должны же они будут спрятать труп Бауэрмена? Мы станем свидетелями! А если принять во внимание подписанные судьей и нотариусом документы? Получив эти бумаги и узнав место захоронения Бифа, мне будет что предъявить Тайному Совету и самому королю в доказательство преступлений этих заговорщиков. Да-да! Налицо, Джон, явные признаки заговора!

Томас оценивающе глянул на спутника.

— Что-то вы сникли, Джон. Выше нос! Не выбрасывать же нам то, что мы несем с собой? Примем согревающего, думаю, это нас взбодрит!..

Ночь опускалась холодная, мрачная и густая. Она стекала на притихшие окрестности, как темная, непроглядная смола. В густом лесу, приютившем Фишера и Мора приходилось двигаться на ощупь.

Епископ Джон хорошо знал направление и вел своего друга неторопливо и молча, то и дело озираясь, ожидая рассмотреть далекое зарево пожара, но небо в направлении дома Бауэрмена попрежнему было темным. Кто знает, возможно отблески пламени просто были не в силах пробиться через плотную стену старого сырого леса…

Дорога, ведущая к усадьбе Сэквелла, возникла из стесненного деревьями пространства внезапно. Мор не удержался и с облегчением вдохнул полной грудью, едва только они выбрались на отвердевший от мороза гравий. Нужно признаться, что черный, душный лес действовал на него угнетающе.

— Дом мистера Роберта во-он там, — указал Фишер на слабый, мерцающий вдали огонек, — это светится башенка, о которой я вам говорил.

— А вы не ошиблись? — продолжая упиваться открытым пространством, тихо спросил Мор. — Я слышу, как сразу в нескольких местах поблизости лают собаки…

— Поверьте, Томас, эту дорогу я знаю хорошо, хотя, должен признаться, вышли мы значительно левее, чем я планировал.

— А у Сэквелла есть собаки?

— То-то и оно, что нет, — заметил епископ, — будь оно иначе, эти несчастные животные просто захлебывались бы лаем, особенно ночью.

— Ну что же, — собрался с духом Мор, — тогда командуйте, мой друг. Я в вашем распоряжении…

— К воротам не пойдем, — тихо рассуждал вслух Фишер. — И знаете, меня очень безпокоит то, что до сих пор не видно зарева пожара. Что, если здесь как-то узнали о визите неких чужаков в домик Бео? Уже из-за одного этого нам следует быть еще осторожнее. Давайте не будем торопиться.

За мостом, возле ворот, слева, есть калитка, но она по какой-то причине всегда заперта. Бео говорил что-то о секрете, как ее можно открыть, но у меня, увлеченного слежкой, все это почему-то просто вылетело из головы. Одно я помню точно, если там, у калитки, перелезть через ограду, можно пробраться прямо во двор и очутиться с тыла того крыла здания, на котором светится тот треклятый стеклянный «пузырь».

— Тут я вам не советчик, старина, — вздохнув, ответил Мор, — помните, я только ведомый. Но, идемте же. Кто знает, сколько до сего часа мы уже могли пропустить важного?

Фишер молча повернулся и беззвучно двинулся по направлению слабо светящейся вдали башенки. Вскоре они прошли мост, и тут епископ вдруг остановился:

— Вот тебе и на! Томас, такого еще не было! — Прошептал он.

— Чего именно?

— Ворота. Они заперты…

— А что, их здесь на ночь не запирают?

— За все то время, пока мы с Бифом лазили по здешним кустам, я такого ни разу не видел. Интересно, отчего бы это? Ну да бог с ним. Мы ведь и не собирались с вами входить с парадного? Пойдем к калитке, только осторожнее, откос может быть скользким…

Они без особых приключений пробрались вдоль стены, нащупали деревянную створку и, поняв, что открыть ее не удастся, с большим трудом поочередно перелезли через ограждение.

Двор Сэквелла был погружен во мрак. Черные закоулки здания, оттененные падающим сверху светом «пузыря», были непроницаемы. Как ни таращились бывалый разведчик Фишер и его друг, они не могли рассмотреть вокруг себя ровным счетом ничего.

— Вон, слева, — вдруг прошептал епископ, увлекая за собой Мора, — видите силуэт? Это, должно быть, те самые тумбы духовых колодцев.

— Джон, — дернул его за руку Мор, — сколько их должны быть?

— Все в порядке, — успокоил его Фишер, пригибаясь, — осторожнее, не зацепитесь за что-нибудь…

— Их не две, — снова дернулся Томас, — там по меньшей мере шесть.

— Что вы… — только и успел прошипеть епископ.

— Господа, — леденящим душу голосом произнес кто-то со стороны калитки, — смотрите-ка! Еще две неосторожные ночные пташки попали в наш силок. Все же не зря мы перестраховались…

— Все верно, — отозвался из тьмы другой, — главное, чтобы уж эти-то пташки на самом деле были последними.

— Думаю, — грозно добавил еще кто-то третий, отделяясь от стены, — мы очень скоро все об этом узнаем. Мистер Сэквелл, вам несказанно повезло! Еще две ниши в вашем подвале сегодня обретут вечных «жильцов»…