Начало

Четыре дня пролетели для Роба как один. Гости, обосновавшиеся по прихоти отца в башенке его дома, потихоньку обживались. Два дня они появлялись в доме только на завтрак и обед. Ужинали они у себя, поэтому вечером ни компания художника с доктором, ни обслуживающий их Симеон не мешали мистеру Роберту гулять в окрестностях своего дома в полном одиночестве.

Известный живописец и автор «Изенгеймского алтаря», несмотря на свой недуг, что называется «запрягал быстро». Уже со вторника началась работа над портретом.

Того времени, что Сэквелл проводил в башенке, позируя мастеру, было слишком много для человека, не привыкшего к такому плотному общению, потому вечерние прогулки стали для Роба настоящей отдушиной. Но наряду́ с удовольствием побыть, наконец, наедине со своими мыслями, он испытывал необъяснимую тревогу.

Мистер Роберт связывал свое безпокойство с присутствием в доме посторонних лиц и, возможно, с непривычной для него, завораживающей атмосферой загадочной ритуальности при написании картины. Прогуливаясь по уснувшему зимнему лесу, Сэквелл то и дело ощущал какие-то странные приступы подозрительности. То и дело чудилось какое-то движение меж деревьев, тени, шорохи. Его практически не покидало ощущение того, что за ним кто-то следит. Вздор, конечно, вздор! Кому это надо — следить за ним? Зачем?

Спускавшийся вдоль стены к ручью Сэквелл боковым зрением заметил какое-то движение. Слева, в кустах у моста. Одолеваемый охотничьим азартом, он вдруг не выдержал и резко бросился к непроходимым зарослям у дороги, но, немного не рассчитав, Роберт поскользнулся, неуклюже шлепнулся на пятую точку, и тут же, прямо перед его носом, выпрыгнул и рванул в сторону ручья обезумевший от страха заяц.

— Будь ты неладен! — отряхивая руки от прилипших к ладоням ошметков сырых листьев, сдержанно процедил сквозь зубы Сэквелл и стал осторожно подниматься. «Что ж это такое со мной творится? — сокрушался он далее уже про себя. — Бросаюсь в кусты! А ведь еще пару дней назад все мои мысли были только о скорой встрече и о золотых кудрях мисс Синтии. Чертов рисовальщик! Принесло же его на мою голову. Ничего. Ни-че-го. Сегодня еще потерплю, а завтра в Эксетер, благо есть повод…»

Намеченная на четверг поездка так плотно засела в голове молодого человека, что даже ночью начисто прогнала сон. Обычно после вечерней прогулки Роб засыпал быстро и глубоко, но сегодня, как и в тот день, когда он устроил ночную охоту за неизвестными во дворе собственного дома, ему не спалось. Не было в небе луны. Погруженное во мрак здание было наполнено тишиной и покоем. Лишь где-то вдалеке, словно чудовищный по величине фонарь, мерцала стеклянная башенка.

«Тоже не спят», — подумалось Робу и, несмотря на то, что общение с мастером Матиасом и доктором Коломаном с первого же дня давалось ему с каким-то напряжением, Сэквелл вдруг решил их проведать. Что, если ссадины и ушибы художника, полученные при крушении экипажа, не дают ему покоя? Возможно, нужна какая-то помощь?

Он быстро оделся и постарался как можно тише, дабы не разбудить Клоппа, открыть дверь. Створка повиновалась хозяину дома, и на самом деле не издала практически ни звука, но! Каково же было удивление Роба, когда, закрыв ее, он услышал из глубины коридора неизменное: «Что-то случилось, мистер Сэквелл?»

«Уф! — испугавшись, вознегодовал тот про себя, — он ведь пожилой человек! У них всех плохо и со слухом, и со зрением. Как? Как он меня услышал?»

— Вы не спите, Симеон? — сдерживаясь, спросил Роберт.

— Я старик, — тихо проскрипела в ответ сухая, заслоняющая окно тень камердинера, — мне редко случается спать хорошо. Но вы, мистер Сэквелл, вы молоды, что с вами?

Роб вздохнул:

— Если честно, — вдруг признался он, — меня безпокоят наши гости. Я понимаю, Клопп, что один из них ваш родственник, но вы не находите, что они меня просто используют?

— Что вы такое говорите? — всполошился камердинер и, шаркая ногами по полу, засеменил к хозяину. — Ваш батюшка попросил, это его друзья. Мастер Матиас ранен, однако же, вы видите, он старается. Уже начал писать ваш портрет.

— Возможно, — направляясь к лестнице, возразил Роберт, — но вот чем он занят сейчас? Почему не спит?

— С таким ранами трудно уснуть.

— Почем вам знать?

— Я просто наслышан об этом, — и, глядя, как хозяин подошел к лестнице, камердинер с явной тревогой в голосе осведомился: — Куда вы идете, мистер Роберт?

— Я? — удивился Сэквелл. — Вы не забыли, Клопп? Я хозяин этого дома.

— Я просто беспокоюсь, сэр. На дворе ночь.

— Я это знаю, — отмахнулся Роб и стал спускаться.

Он явно просчитался с выбором одежды. Ночь выдалась сырой и морозной. Фонарь башни едва светился вдалеке и, когда Роб отмерил к нему шагов тридцать, выживший из ума Симеон, успевший к тому времени вернуться к себе в комнату, снова пытался подсветить ему путь через окно. «Сумасшедший старик», — с горечью повторил про себя Сэквелл, стараясь не оступиться на камнях слабо освещенного двора.

Приближаясь к башенке, Роберт, поостыв, не рискнул сразу же наведаться в нее. Памятуя недавние события, он трезво рассудил, что правильнее всего будет прежде заглянуть за угол дома: не притаился ли кто-то там? Держа в вытянутой вперед руке светильник, он прошел до самого моста и, не обнаружив ничего подозрительного, развернулся. Окружающий его мир спал, и только на дороге, ведущей во двор, плясали едва заметные сполохи. Это сквозь голые ветви клена пробивался свет башенки.

Сделав несколько шагов в сторону, Сэквелл поднял взгляд к ней и постарался хоть что-то рассмотреть. Сразу же становилось понятно, что ночная жизнь художника не имела ничего общего с глупыми разъяснениями старого камердинера. Видно отсюда было мало, однако и то, что он мог рассмотреть, вне всякого сомнения говорило о том, что в башенке находится отнюдь не пара заявленных гостей. Именно в этот миг там вдруг началась какая-то суета. Роб ясно слышал шум и топот множества ног. Да нет же! Это доносилось не сверху. Скорее, со двора или лестницы.

Загасив светильник, он бросился к углу и осторожно заглянул во двор. Мрак устланного булыжником пространства был мертв. Подобравшись к двери, Роберт медленно открыл ее.

Черный провал лестничного проема казался безжизненным, но внутри ясно различался чужой запах. Глухой, слабо различимый топот звучал уже откуда-то снизу. Чувствуя, как комок страха схватил его за горло, Сэквелл моментально сжался в кулак и, напомнив себе, что он является потомком славного рыцарского рода, закрыл за собой дверь.

Роберт сильно рисковал, он был уязвим, поскольку практически ничего вокруг себя не видел. Светильник незримо чадил в его левой руке тлеющим фитилем и медленно остывал. Правой рукой Сэквелл осторожно нащупал «спину» широкого деревянного перила и принялся шарить ногой в поисках ступенек. Сделав шаг, второй, он быстро приноровился к их размеру и дальше пошел увереннее. Заминка случилась только в самом низу, когда в кромешной темноте надо было найти дверь, ведущую в подвал.

Медленно открыв ее, Роберт прислушался. Внутри стояла полная тишина, и не было даже намека на какой-либо топот или шум. Постояв какое-то время недвижимо и окончательно убедившись в том, что вокруг него нет ни одной живой души, Роб достал кресало и затеплил светильник. Однако, стоило ему только собраться с силами и шагнуть в глубь сырого, затхлого мрака, как сверху, от входа послышалось: «Мистер Сэквелл! Ми-и-и-истер Сэквелл, где вы?»

Это был Клопп! И не побоялся же выбраться из дома, старый черт! Теперь следовало отозваться и подождать его. Ну не бросать же старика одного в самом деле? Ведь рискнул же он в этот раз и поперся вслед за хозяином, хотя… Если быть откровенным, Роберт даже обрадовался этому. Все же вдвоем им будет не так страшно.

Сэквелл вернулся, открыл дверь и с облегчением крикнул вверх:

— Я здесь, Симеон!

— Здесь? — удивленно вопросил камердинер, успевший к тому времени отмерить половину пролета лестницы.

«Ну не удивительно ли? — только и подумал Роб. — Этот старый сухарь словно знал, что я именно здесь, внизу, в подвале. А ведь возвращаясь от моста, я не зажигал свет. Не обладает же эта столетняя мумия еще и волшебным умением видеть сквозь стены?»

— А где мне еще быть, Клопп? — старательно маскируя свои подозрения, отшутился Сэквелл. — Самое время посетить подвалы.

— Самое время? Почему вы не пошли сюда днем, сэр?

— А потому, мой дорогой Симеон, — надавил на связки Роб и, повернувшись к открытой двери, крикнул в сырое пространство подземелья, — что днем здесь не прячутся незнакомцы! Они сюда приходят ночью, втайне от хозяина. Но все тайны, дорогой Клопп, рано или поздно открываются.

— Вы, — вращая глазами от страха, затрясся камердинер, — в самом деле кого-то видели, мистер Сэквелл?

— Не видел, — признался тот, — но слышал! — добавил он как можно громче. — А сейчас, мой дорогой Симеон, я отыщу их и с помощью своего мощного штуцера разъясню этим негодяям азы вежливости.

— Но-о-о, — протянул испуганный Клопп, — ведь у вас с собой …нет ружья?

— У меня, — тихо признался Роберт, — кроме светильника, вообще ничего нет, но они-то об этом не знают?

Камердинер облегченно вздохнул:

— Не сердитесь, сэр Роберт, но, думаю, что из темноты хорошо видно освещенное место, и, если бы там кто-то был, вас бы и меня уже ничто не спасло. Уж не померещилось ли вам, сэр?

— Померещилось? — округлил глаза Роб. — Мне?! Целый табун, стадо, толпа! И все это скопище бежит от башни вниз, а мне это померещилось?

— О, — покорно приложил руку к груди уже избавившийся от недавнего страха Клопп. — Стоит ли так распаляться, сэр? Где же хоть один из тех, кого вы слышали?

— Ы-пф! — вознегодовал было Сэквелл, но вовремя сдержался, дабы не наговорить грубостей. — Вы, вы …вы не побоитесь пойти со мной в глубь подвалов?

Симеон неопределенно пожал худыми плечами и спокойно ответил:

— Чего мне бояться, мистер Роберт? — и как-то двусмысленно добавил: — Конечно, пойду, не могу не пойти. Мой долг быть всегда рядом с хозяином. Только не торопитесь, умоляю, сэр, как бы мне на старости лет не переломать себе ноги.

Сэквелл повернулся и, раздираемый на части тревожными мыслями, повторно за сегодняшний вечер вошел в подвал. С одной стороны, его продолжало безпокоить присутствие тех, кто укрылся в глубине его хозяйственных помещений, а с другой, попросту убивало это внезапно обрушившееся на дворецкого умиротворение. Казалось, вот, всего несколько мгновений назад он трясся от страха, крался по лестнице к двери в подвал с опаской и тревогой, словно охотничий пес к утиному гнезду, и вдруг все так резко переменилось!

Выглядело это так, будто самого Роба камердинер остерегался даже больше, чем тех, кто пробрался к ним в подпол дома. Похоронное спокойствие Клоппа просто поражало, но удивительное дело: словно заражаясь им, Сэквелл и сам стал успокаиваться. Медленно и последовательно они обошли все ряды бочек и ящиков, сунулись в каждый уголок подземелья, но не нашли и намека на присутствие здесь кого-то постороннего.

— Я же вам говорил, мистер Роберт, — повторял всякий раз камердинер, едва только они освещали очередной темный угол, — видите, и здесь никого.

Он в самом деле был уверен в том, что в подвалах пусто. Но как? Как можно в этом быть уверенным? Роб четко слышал шаги чужаков, их распаленное спешкой дыхание, а запах на лестнице? «Нет, — изводил себя сомнениями Сэквелл, — здесь определенно кто-то был. Ну не растворились же они? Не нырнули в бочки, не зашились, как крысы, в ящики?»

— Этого не может быть, — произнес он вслух и помотал головой.

— Чего не может быть? — участливо поинтересовался камердинер.

— Они были, — не сдавался Роб, — я знаю, были. Я слышал их. Сначала увидел в башне…

Взгляд молодого человека просветлел:

— Башня, Симеон!

— Что «башня»? — переспросил тот.

— Они, чужаки, бежали сверху, от наших гостей!

Роберт ринулся к двери, но Клопп его остановил:

— Мистер Сэквелл, стоит ли? Что, если господа Готхарт и Коломан уже спят?

— Не спят! — рявкнул хозяин дома. — Что вы меня все время путаете? Я сам видел свет наверху и людей. Там было много народу, Клопп. Я видел их силуэты, понимаете?

— Такого не может быть, — вжимал худую шею в плечи камердинер, — откуда тут кому-то взяться?

— Идите за мной!

Сэквелл был полон той решимости, с которой люди бросаются в пропасть, лезут в петлю, идут в свою последнюю битву. Не привыкший к суете, Клопп едва поспевал за ним, хромал где-то позади и что-то стенал о том, что нехорошо будить спящих гостей, и Робу вообще следует быть более рассудительным. Это звучало так, как будто он лично уложил спать Готхарта и Коломана. Еще более несуразным казалось, что Симеон преспокойно допускал мысль о нечистой силе, которая могла сыграть злую шутку с его хозяином.

Подойдя к двери, взбешенный происходящим, хозяин дома не стал миндальничать и просто распахнул ее. Внутри башенки мирно горел свет. На лежанке, лицом вниз располагался обнаженный до пояса Готхарт, а у мольберта с кисточкой в руке стоял его доктор. Судя по всему, появление Сэквелла не было здесь большой неожиданностью: шума на лестнице и в подвале было предостаточно. Странно лишь то, что никто из них не отреагировал на это, не выбежал, слыша голоса, не спросил: нужна ли помощь?

Только сейчас Роберт обратил внимание на то, что спина лежащего недвижимо художника была густо измазана чем-то очень похожим на жир. Рядом с постелью валялись какие-то тряпицы с кровавыми разводами, стояло ведро, пузырьки и банки с лекарствами. Стоит сказать, что смотреть на раны Готхарта, даже слабо различимые под слоем этого «жира», было просто жутко. Кожу на его спине словно порвали в нескольких местах. Чьей-то заботливой рукой она была аккуратно зашита и сейчас проступала сквозь лечебную замазку фиолетово-пунцовыми лоскутами треугольной формы. Если бы не рассказ отца, Сэквелл-младший подумал бы, что кто-то разрядил мушкет в спину мастера Матиса.

— Мистер Сэквелл? — продолжая что-то подправлять на холсте, заинтересованно вскинул брови доктор. — Вы не спите?

Роберт вдруг почувствовал себя полным дураком. Эдакий самодур-эсквайр ворвался ночью в мирный быт своих многоуважаемых гостей, пытаясь вовлечь их в какие-то приземленные, мещанские дела.

— Не сплю, — пытаясь отдышаться от волнения и быстрого подъема по лестнице, ответил он. — Вы …рисуете?

— Нет, — как ни в чем не бывало ответил доктор, — только слегка правлю работу мастера.

— Но ведь мистер Готхарт…

— Ему нужно отдохнуть, — не дал договорить Роберту Коломан, — если не сделать определенную вечернюю процедуру, он попросту не сможет спать от боли.

— А я не знал, что вы тоже умеете рисовать, — изумленно и по-детски непосредственно произнес вероломный хозяин.

— Не рисовать, а писать, мой друг, — не отрываясь от полотна, уточнил доктор, — но моя задача только править портрет, но никоим образом не писать. Я, знаете ли, уже давно живу тем, что правлю и тела, и портреты.

— Идемте, мистер Сэквелл, — вдруг вкрадчиво отозвался из-за двери Симеон, — давайте не будем мешать этим господам.

Роб качнулся было к выходу, но вдруг остановился.

— Идти? Нет! Я пришел сюда спросить и спрошу…

Камердинер умолк и, потупив взгляд, уставился в пол. Было видно, что ни ссориться с хозяином, ни выпячиваться каким-либо образом самому в присутствии гостей ему совсем не хотелось. Неприятная пауза грозила затянуться, но тут на помощь притихшему Симеону пришел доктор.

— Спрашивайте, мистер Роберт, спрашивайте, — отрешенно произнес он, всматриваясь в какое-то место на картине, — не ждите ответа ни от мастера, ни от своего камердинера, на все ваши вопросы буду отвечать только я.

И снова Сэквелл почувствовал себя в дурацком положении. Глупо было задать сейчас вертевшийся в голове вопрос: «а не слышали ли вы шум на лестнице?» Доктор несомненно ответит: «Слышали, но мастер лежит, ему нельзя вставать, а я не стал выходить потому, что распознал ваш голос».

Спрашивать о том, не появлялись ли здесь посторонние, тоже не имело смысла. Судя по всему, художник лежит в безпамятстве (или умело притворяется, что делает это) уже неведомо сколько, а обстановка и занятие доктора более чем красноречиво свидетельствуют о том, что за последнее время посетителей у них было всего двое и оба они стоят сейчас у двери их комнаты.

— Что же вы молчите? — наконец оторвавшись от холста, стал вытирать тряпицей кисточку Коломан. — Спрашивайте. Уверяю, я расскажу все, что могу.

— Н-но я… — замялся Сэквелл, — наверное, лучше завтра?

Он начал поворачиваться к двери, но доктор вдруг остановил его:

— Нет-нет, не нужно ничего переносить на завтра. Давайте все выясним сегодня. Тем более, что завтра вы едете в Эксетер, и правильнее всего будет решать там общие для нас дела, уже будучи в полной мере посвященным в то, что происходит. Разве вы не хотите спросить меня о том, не было ли в этот вечер здесь посторонних? Это ведь ваш дом, мистер Сэквелл, почему же вы стесняетесь задавать вопросы?

Мы видели свет вашего фонаря у моста, видели, как безстрашно вы бросились к лестнице, преследуя незваных ночных посетителей. Не смотрите на меня, как на звонаря, проспавшего пасхальную заутреню. Да, вынужден признаться, что здесь бывают люди. И об этом знают и ваш отец, и ваш камердинер. Не знали только вы, мистер Роберт. Как не знали и того, что подвалы этого дома являются центром целой системы подземных ходов и что на нижних ярусах этого подземного лабиринта есть древний храм, в который вы в скором времени будете введены и, наконец, станете одним из нас.

— Но почему? — поочередно переводя взгляд с Коломана на Клоппа, робко спросил Сэквелл. — Отчего именно сейчас? Ни раньше, ни позже. Зачем было держать все это от меня в тайне?

— Не принимайте это близко к сердцу, Роберт, — снисходительно улыбнулся доктор. — Уж насколько посвящены в глубину нашего движения я и мастер Матис, однако каждому из нас неоднократно случалось почувствовать что-то наподобие того, что сегодня чувствуете вы. Это следует принять как данность.

Во многом благодаря именно такому порядку вещей наше дело имеет столь глубокую защиту. Случайный человек просто не способен пройти далее уровня слухов и домыслов. Даже хорошо подготовленный к тому, чтобы внедриться к нам, максимум чего может достичь, это, что называется, «топтаться у порога».

Должен признаться, что гостеприимством этого дома наши братья пользуются очень давно, но вас мы пока не планировали посвящать в наши тайны. Однако сегодняшний вечер и один из предыдущих показали нам, что отмалчиваться далее нет смысла. Мы в полной мере оценили вашу энергичность и смелость, мистер Сэквелл, поэтому поняли, что, если все скрывать от вас и далее, пострадает кто-то еще.

— Еще? — удивился Роб.

— Именно так, — горько улыбнулся доктор, — хватит и того, что вы едва не застрелили мастера Готхарта…

Синтия скучала в этот безлюдный полдень. Нет, с ней, конечно, подобное случалось и раньше, однако именно эта ее грусть, датированная девятым января 1518 года обернулась для нее ярким подтверждением поговорки: «не буди лихо, пока тихо». Это потом она будет корить себя за то, что изнывая от безделья во время дневного оттока покупателей, просила судьбу хоть как-то развеять ее скуку до привоза вечерней выпечки. Сейчас же мисс Шеллоу Райдер отчаянно боролась с подступающей дремой.

Народ оставил рынок, дабы по большей своей части поскорее зашиться под теплый кров и вдоволь насытить завывающее от голода брюхо. Меж палаточных рядов и шатровых навесов сновали лишь сами торговцы да их помощники. Магазин отца Синтии был деревянным. В нем было тепло и уютно, а к тому же всегда вкусно пахло хлебом. Это сочетание само по себе давало любому человеку покой и умиротворение, а если еще ко всему этому присовокупить сытный обед!

Сон побеждал несчастную девушку, гладил ее отяжелевшие веки и безудержно толкал назад, вынуждая откинуться на такую притягательную, увешанную теплой одеждой стенку. В конце концов сила притяжения накидок и плащей взяла верх над рыжеволосой красавицей. Она медленно оттолкнулась от стола и, почувствовав под спиной мягкое и пружинистое покрытие, тут же уснула.

Ее внутреннюю, легкую сущность сдуло ветром с эксетерской рыночной площади и понесло, словно с горы, куда-то в неведомые страны, где она, катясь на хребте веселого ветра, врывалась в чужие дома, открывала в них двери, выла сквозняком в окнах, дымоходах, задувала чадящие светильники, слыша явное недовольство в голосах возмущающихся людей, но ни различала ни единого слова из сказанного ими. Синтия вслушивалась в чужую речь и, к своему удивлению, начинала понимать то, что говорили эти люди: «…Шалу Радер, га? Мне нада Уил искат…» Далее посыпались слова, значения которых она понять уже никак не могла: «Вой жа красунька якая. Далі Бог ладная кабетка! Эх і пацешыўся я б з ею, каб толькі дабраўся, ух!»