Начало

Где было Синтии знать, что тот, по чьей милости она не смогла отправиться спать до этого позднего часа, все же сдержал свое слово и в данный момент находится всего-то в пяти шагах от нее. Нужно сказать, что расстроенная дневным происшествием, она порядком извела себя еще до захода солнца. Страх перед возможным появлением в родительском доме непрошеных гостей вступил в борьбу с привычной нерешительностью. Да и как ей сказать отцу о том, что ближе к ночи ему, возможно, следует ожидать прихода неких джентльменов? «Да каких там джентльменов? — вдруг вознегодовала про себя девушка, набрасывая на дрожащее голое тело холодную ночную рубашку, — просто обнаглевшие русины».

Ну вот с чего он так взбесился? Сам же спрашивал про Уила, а едва только я сказала про отца в присутствии мистера Роберта, этот русин словно ополоумел!»

Погасив светильник, Синтия вскочила в обжигающую постель и затряслась всем телом. К счастью, даже такие безумные дни как этот когда-нибудь кончаются. Слава богу, никто так и не заявился к ним в гости, а, стало быть, она правильно поступила, что ничего не сказала ни Уилу, ни матери.

Старый Шеллоу Райдер все же что-то заподозрил, поскольку несколько раз интересовался, отчего это дочка и сама не идет спать, и с какого-то перепугу донимает родителей расспросами о своем детстве и юности? А она только улыбалась в ответ, целенаправленно продолжая тянуть время. В конце концов мать уже задремала на стуле, и лишь отец, потакая желанию дочери, все говорил, говорил. Когда же Синтии стало ясно, что ждать далее не имеет никакого смысла, она как ни в чем не бывало вскочила с места и, оставляя родителей в полном смятении, пожелала им доброй ночи и отправилась в свою комнату…

Пан Свод появился у угла в тот момент, когда взволнованный подсмотренным в окне зрелищем Казик уже начал приходить в себя. Безшумно пробравшись на карачках под оконным выступом, он тут же подполз к Ричи и вдруг запнулся на полуслове, не зная как же поведать пану о том, что он только что видел? Зная взрывной норов англичанина, никогда не угадаешь, где нарвешься на похвалу, а где на горячую взбучку.

— Казы-ык, — тихо прошептал в темноте Свод, — там пагас свьетильна. Ньет никого. Голос слышать низ. Пошел вниз голос, разумел? М-м-м, — недовольно заворчал он, и Шыски тут же решил пока промолчать. — Не так всьо, — продолжал пан. — Тиха ошен. Слюшаль меньа. Йа иду мой сторерум. Знайу как входить. Ти — выходит здес на стэпени, лисвиса…

— Лесвіца? А! — догадался Казик. — Лестницы?

— Так, — согласился Ричи, — ты иды, иши и тьяни веровка малый сбоку окна бедрум Синти енд Мериан. Ето откривалса окно. Веровка ошен малый, никто не будет знайет зашем она. Йа знайет, йа её делал. Тьяни верофка — вокна открывальса.

— Пан Свод, — заволновался Шыски, — а як жа ж я? Там, у пакоі…

— Панятна гавары…

— …у комнаце. Я там бачыў, видзел, — поправился Казик и снова запнулся.

— Мальчал! — жестко пихнул его в бок Ласт Пранк. — Иди, забака, и входи в бедрум. Йа будьет с той стороны тьебя ждать. Выйдьеш на стэпени и дальше пойдет вмести. Ты не сможет наверх, где жил йа. Там нада уметь, заходит. Ты упа́дет. Пшол — гад печаны!

— Пшол-пшол, — насупившись, повернулся и пополз назад Шыски, снова став на четвереньки, — шчэ і сварыцца, — шептал он себе под нос. — Толькі і ўмее: «Забака, забака…»

Вернувшись на позицию, с которой он недавно любовался прелестями рыжеволосой красавицы, Шыски без труда отыскал тонкий жгут веревки, о котором говорил пан Свод. Она висела за правой ставней.

В понимании хозяйственного Казика четко было обозначено: если в доме есть ставни, то на ночь закрывать их было просто обязательно, иначе в жилище непременно когда-нибудь влезет злодей. Открывать это задвижное окно было проще простого. Шыскому уже доводилось видеть такие на кораблях. В этих местах даже в домах ставили окна на морской манер.

Едва только Казик подумал о том, что проживающая здесь девушка просто преступно беспечна, как створка окна дрогнула и поползла вверх. С перепугу Шыски едва не повис на ставне! Чудо, что его ноги не поехали вниз по зыбким спинам черепицы. Напрасно литвин бросал отчаянные взгляды в сторону угла надстройки, Свода там уже не было.

Полстука сердца понадобилось Шыскому на то, чтобы в этой непростой ситуации молниеносно принять решение и начать действовать в духе своего рискового товарища. Едва только тонкая рука девушки потянулась в темноте за створкой распахнутой ставни, Казик метнулся к оконному проему и, на лету зажимая рот красавице, с грохотом ввалился с ней в комнату. Тут же, не выдержав натяжения, рухнул на пол занавес, накрывая упавших с головой.

Казик напрягся, готовясь получить ожесточенное сопротивление, но девушка была недвижима. Шыски припал ухом к ее груди, боясь даже представить себе, что может сделать с ним пан Свод, если, не дай бог, его сестра пострадала! Стук девичьего сердца выдавал вполне живое волнение, однако Казик, известный на своей далекой родине ходок, решив, что не стоит доверять слуху, быстро исследовал шикарный рельеф и… сам перестал дышать от восхищения!

Вдруг какая-то неведомая сила подхватила его, оторвала от пола и бросила в сторону. Проклятый занавес спеленал Шыского так, что задыхающийся от пыли литвин был уже готов начать паниковать. Чьи-то мощные руки вцепились в тяжелую ткань и вытряхнули Казика, словно поросенка из мешка.

— Ти сдурнэл? — зашипел в темноте Свод. — Зичас нас пазабивайут.

— Хто? — холодея вскочил Шыски.

— Хто услышаль тьебя, — злился пан. — Зашем ти так грэмел? А это, — согнулся мистер Ричи, и предчувствующий близкую взбучку, литвин сжался в кулак, — эт-та хто? Май систер? Синтия? Ти ей бил?

— О, пан Свод, — предостерегающе поднял вверх ладони Казик, — не біў. Во вам свенты крыж на жіваце. Адкрыў вакно, а яна тут! Вось, каб не зараўла на ўсю…

— Равла? — не понял Ласт Пранк.

— Кричала, — поправился Шыски, — я баяўся, што яна закрычыць, схапіў, вінаваты, схватил ее и… и мы упали. Яна дыхае, пане, — участливо добавил молодой литвин и тут же отступил назад, ожидая реакции англичанина, но тот вдруг выхватил саблю и повернулся к двери.

— Пане…, — прошептал в испуге Казик, но Свод вслепую отмахнулся и хлопнул его по левому предплечью. Это был знак молчать.

— Ти слышаль? — прошептал англичанин. — Лесвица.

Шыски напряг слух, и вдруг ясно стал различать осторожные, крадущиеся шаги. Кто-то поднимался снизу. Через надпольную щель двери слабо задребезжали сполохи приближающегося света. Тяжелая сворка дрогнула и медленно открылась.

На пороге стоял огромный косматый мужик в длинной ночной рубахе. В одной руке он держал светильню, а в другой тонкий, длиной в половину аршина, хлебный нож. Мощное квадратное тело хозяина дома заметно подалось вперед, едва только из тьмы прорисовались силуэты двух незнакомых мужчин. Натянутая, словно тетива, фигура Свода вдруг обмякла. Всего миг назад готовый броситься в драку, Ричи гулко выдохнул и, опустив свое оружие, хрипло произнес:

— Уил! Отец, это я, Ричмонд.

Замерший в дверном проеме великан не поверил. Он осветил непрошеного гостя. Смешанные чувства отобразились на его свирепом и красном от волнения лице.

— Мой сын мертв.

— Верно, отец, так всем и продолжай говорить, — шагнув вперед, улыбнулся Ласт Пранк, и Уил, разглядевший наконец в ночном госте своего отпрыска, едва не упал на колени.

Они обнялись. Тихо и взволнованно что-то шептали друг другу, но Казику все еще было трудно понимать непростую английскую речь. Ему лишь оставалось стоять в сторонке и молча наблюдать за тем, как встретившиеся после долгой разлуки мужчины никак не могли разорвать крепкие объятия.

Однако быстро пришло время опомниться. На полу, распластавшись на сорванной с карниза занавеске, пребывала без сознания Синтия. Отец и сын бросились к ней, подняли на ноги, и та, на удивление быстро придя в себя, испуганно и звонко что-то защебетала.

То и дело поглядывая на Шыского из-за заслоняющих его фигур отца и брата, в какой-то момент она извинилась перед ними и, словно желая, наконец, поближе познакомиться с тем, кто устроил ей сегодня на рынке представление, подошла к Казику.

Став спиной к Уилу и мистеру Рычы, она самым безстыдным образом указала ему тонкими пальчиками на свою красивую девичью грудь, которую Шыски недавно имел честь досконально исследовать.

Теперь становилось понятным, почему Синтия так быстро пришла в себя! Она лишь притворялась, дабы обезоружить ворвавшегося в дом незнакомца. Кто бы рядом с такими сокровищами не потерял бдительность?

«Вой жа ж, якое лоўкае дзеўчаня», — подумал Казик, не в силах оторваться от созерцания э-э-э-… кружевного декольте и пытаясь прогнать воспоминания о недавних сладких минутах. Он густо покраснел, опустил глаза и… тут же получил в левую ланиту такую увесистую оплеуху, что от неожиданности не удержался на ногах и плюхнулся возле кровати.

Профессор богословия Кембриджского университета, капеллан и духовник матери Генриха VII, Маргарет Бофор, епископ Рочестера, Джон Фишер клевал носом, сидя на парковой скамейке у высокого черного клена. В редкие минуты бодрствования он смотрел вверх, на раскидистые ветви спящего дерева и откровенно завидовал ему. «О, мой друг, — думалось прозябающему в ожидании капеллану, — как же здорово, что ты можешь спать стоя. До-о-олго спать, всю зиму. Я же — существо значительно менее развитое, а потому не способен отдыхать так же — замерзну. Само большее, что я могу, это задремать, да и то неглубоко. Видит бог, в конце концов я свалюсь с этой скамейки…»

За те два часа, что Фишер, замерзая, провел под деревом, в голове этого хитроумного политика и глубокого философа родилось превеликое множество и иных глупостей. Он то и дело вставал, чтобы согреться, бегал, прыгал, но как только кровь начинала нормально циркулировать по его телу, Джон снова садился на скамью и уже через мгновение его веки начинали слипаться, и он засыпал до тех пор, пока сырой январский ветерок не вынуждал его снова вскакивать и суетиться. Не мудрено, что в результате сложной цикличности своего времяпровождения капеллан не заметил появления своего друга, вошедшего в аллею.

Мистер Томас Мор еще издали стал приветливо махать Фишеру, чувствуя вину за опоздание, и был явно встревожен, поскольку тот не реагировал на его знаки. Только приблизившись и поняв причину этого, Мор облегченно выдохнул.

— Джо-о-он, — тоном, полным раскаяния, пропел автор «Утопии», — дружище! Я заставил вас ждать. Простите великодушно.

— Ну что вы, — устало улыбнулся Фишер, — благодаря вашей задержке я хоть немного вздремнул.

— В парке? В такую-то погоду?

— О, — тяжко вздохнул Джон, — если человеку доводится спать так же мало, как приходилось делать это мне в последние дни, то он способен уснуть даже на ходу.

— Еще раз простите, дорогой друг.

— Не стоит, — осмотревшись по сторонам, отмахнулся капеллан, — не спал я по своему собственному желанию, и именно я настоял на нашей встрече.

— В нашем деле есть подвижки?

— Да, мой друг, и весьма серьезные.

— Отлично, — обрадовался Мор, — пока мы будем блуждать в поисках места, где сможем обогреться и перекусить, я выслушаю вас с превеликим вниманием. Итак…

— Итак, — безо всяких проволо́чек начал свой рассказ капеллан, — я не стал долго ждать и отправился в Кристо уже назавтра после нашей с вами встречи. Меня охватил азарт охотника. Я человек весьма скромный, можно сказать, тихий, а тут, знаете ли, вошел в раж!

В общем, уже к полудню я нашел отличный вариант решения одного очень важного вопроса. Как говорят военные, «главное — обоз и ночлег». Я пытался подобраться поближе к дому Сэквелла. Волею судьбы и, разумеется, самого господа…, — Джон осенил себя крестным знамением, — мне посчастливилось поселиться на одном из соседних хуторов. Кроме того, в лице хозяина этого жилища я приобрел себе первоклассного помощника. Его зовут Беогард Бауэрмен, а местные зовут его Бео, или Биф Широконогий.

— О, — улыбнулся Мор, — и что? Он на самом деле широконогий?

— Мистер То-о-мас, — глаза Фишера тоже блеснули смешком, — уверяю, его прозвище еще вполне безобидно. За последнее время я познакомился с Эриком Ковыляющим, Энди Густая кровь, семейством Короткоухих и Редом Смрадным… Так вот, что касается давшего мне кров Бео, должен сказать, что такого мастера на все руки еще поискать надобно. Именно добрая слава знатного ремесленника и дала возможность ему неоднократно работать у Сэквелла, и он щедро поделился со мной всем, что знал, о мистере Роберте. Не устану повторять, Мор: такое знакомство — это просто знак божий.

— Но как вам это удалось, Джон?

— Мне повезло. Дело в том, что отношение к религии у бедняги Бифа неоднозначное. Каюсь, но в результате наших с ним жарких бесед по этой теме получилось, что я попросту его завербовал…

— О, Джон, — похлопал друга по плечу Мор, — зная ваши способности, надеюсь, он еще легко отделался? Бог наделил вас редчайшим даром убеждения. Насколько мне известно, даже люди высокого сословия после бесед с вами кардинально меняли свои жизненные взгляды, что уж говорить о крестьянине?

— О, мой друг, все было не совсем так легко. Парень не прост, уверяю вас, однако в данной ситуации, что называется, выпали все козыри. Теперь этот Бео, да простит меня господь, наш человек со всеми потрохами… Но вернемся к делу!

Я понял, Томас, что наши с вами усилия по противостоянию этим въедливым реформаторам недостаточны! Да, мой друг. Эти люди прекрасно организованы. У меня даже появилось страшное подозрение, что они проникли в самое лоно нашей старой Церкви, и не исключено, что именно эта организация теперь там и заправляет!

— Уф, — невольно выдохнул Мор, и Фишер притих, давая возможность другу оценить его выводы. — И я, должен признаться, Джон, тоже не сидел на месте. — С горечью в голосе произнес мистер Томас. — Читал, изучал, говорил с людьми…

— И что же? Вы согласны со мной?

— Ваши умозаключения, Джон, конечно же, шокируют, но мои, поверьте, просто убийственны.

Мор замедлил шаг. Было видно, что ему трудно начать говорить.

— Выходит так, что организация, объединяющая все эти сообщества, об одном из которых говорите вы, и создало то, что мы с вами называем Церковью. — Задумчиво произнес он.

Фишер едва не оступился:

— Что вы такое говорите, Том?

— Да-да, — продолжал тот, — в давние времена все эти сообщества «архитекторов», или «строителей», были намеренно разделены своим руководством на несколько частей, а теперь… Теперь они, на наше горе, объединяются и, набрав чудовищную силу, протаскивают под видом необходимости церковных реформ этого, …как его?

— Лютера?

— Да, — вспомнил Мор, — мистера Лютера, а вместе с ним — свои сомнительные правила и законы! Заметьте, даже за менее активное вмешательство в дела религии и Церкви, даже за меньшее нарушение стройного ряда ее постулатов — запросто можно угодить на костер. А тут человек заявляет по сути о полном реформировании старого порядка и остается невредимым! То, что рассказывают о неприятии его идей отцами Церкви, — вранье. Вам или, скажем, мне подобное неприятие стоило бы жизни, а Лютер продолжает развивать свои идеи, и никто ему особенно не противоречит. Возникает вопрос — почему?

— Томас, но как же? — Возмутился Фишер. — Неужели, как закостенелый еретик, и вы станете утверждать, что Церковь ни на чём не стоит и Христа не…

— Я ничего не имею против Христа, — не дал ему договорить Мор, — я против подлости и лицемерия руководства всех церквей христианства, и восточного, и западного толка. У меня, равно, как и у вас, среди приближенных Папы просто уйма знакомых, и все они, говоря о Церкви, гарантированно связывают свое служение Христу с прибылью и материальными благами.

— Что тут поделаешь, Том? Грех лицемерия свойственен многим людям. А ведь во главе Церкви стоят всего лишь люди — не боги.

— Вот видите… Вы меня упрекнули в том, что я выражаю свои мысли как еретик, а сами говорите о Боге во множественном числе, как прожженный язычник. Кстати, упомянутый вами грех лицемерия у руководства нашей Церкви и грехом уже не считается. Простейший пример: Папа и его окружение на службы облачается в одежды иудейских Первосвященников, а ведь нам известно, это именно они предали Христа.

Далее: поголовно, в угоду мужеложцам, призирающим бороды, нас заставляют бриться, но! Ведь Христос носил бороду! Что, как не лицемерие, Джон? Лицемерие на каждом шагу!

Кого-то бросают в колодки или жгут на костре за лживый донос о связи с Сатаной, а сами? Мы-то с вами, дружище, знаем, что они творят лично и какие страшные вещи прощают другим от имени Христа!

Реформа на самом деле созрела, но должна ли она быть такой? Что изменится с приходом всех этих «строителей»? Ничего! Это лишь смена масок и декораций. Если разобраться, мы потому и сблизились: я, вы, наш друг Праэт. Мы мыслим об иных реформах, держа в умах то светлое и чистое, что было вложено в христианство всеми настоящими верующими и самим Христом. Эти же «реформаторы» позволяют себе запросто переписывать священные евангелия, переделывают под себя устоявшиеся, незыблемые истины. Сочиняют сказки, иначе не скажешь, об Иисусе. Пишут то, чего и быть не могло, а то, что было, что отображено о нем даже в культурах иных народов, прячут, жгут, запрещают.

Под страхом смерти или шантажа, навек скованные сатанистскими договорами Братства, у них работают великие мастера, которые, будь на то указание, способны даже будут воссоздать подлинную колыбель Христа и, обязательно, с инкрустацией распятия! Что там колыбель Христа? Если понадобится, они сделают подлинник его завещания. Представляете: «Сим завещаю, чтобы наместником моим и Отца моего на земле был папа Римский»?

— Не богохульствуйте, Томас.

— Прошу прощения, — вздохнул Мор, — наболело. Ну, будет об этом. Так что же? Что там в нашей истории с мистером Сэквеллом-младшим?

— О, — обрадовался смене темы Фишер, — мистер Роберт оказался весьма странным субъектом. Как мы и предполагали, хранилище или храм в этом доме все еще есть. Бео поведал мне много странных вещей, которые он заметил, работая там. Сам хозяин — большой хитрец. Выглядит все так, будто он ни во что не вникает, а заправляет всем его камердинер. Оно и понятно, в случае чего у лукавых Сэквеллов будет возможность отрицать свою причастность ко всем скользким делам.

В малой башне в одном из зданий имения проходят постоянные тайные собрания. Люди приходят откуда-то из здания, поэтому я почти уверен, что под ним имеется система подземных ходов и интересующее нас хранилище находится где-то там.

Сейчас в башенке поселились какие-то господа. Наверняка, друзья Сэквелла-старшего. После их появления сборища стали устраиваться чуть ли не каждую ночь! Звучат голоса, порой даже какое-то заунывное пение. Уж не готовят ли эти люди какую-то заварушку, я имею в виду заговор! К слову сказать, мистера Роберта не всегда приглашают к началу посиделок.

Он вообще, зачастую ведет себя довольно странно. Мы с Бифом однажды наблюдали за тем, как после одной такой сходки он выстрелил из мушкета или ружья в кого-то из «строителей». Наверное, гости обнаглели и младший Сэквелл просто показал, кто тут хозяин. Он вообще себя ведет, как мальчишка. Случается, ходит с фонарем к мосту, пока его товарищи наверху заседают, а потом вдруг несется к ним, будто боится что-то пропустить…

— Джон, — осведомился Мор, — надеюсь, вы не пробовали проникнуть в хранилище? Решительно предостерегаю вас, будьте осторожны, это смертельно опасно!

— Проникнуть? — улыбнулся в ответ Фишер. — Что вы, мой друг, хотя мои действия в последнее время — это, конечно, верх неблагоразумия, но такое было бы уже слишком, вы правы.

Следует ценить и то немногое, что уже удалось сделать. Все, что я увидел, услышал и узнал, позволяет надеяться, что вскоре мы все же получим искомое, и вот тогда-то, прочитав текст на золотых дощечках, мы сможем аргументированно указать зарвавшимся лицемерам их место.

Насколько мы с вами знаем, подлинность этих источников не вызывает сомнений, а потому, если все сделать, как нужно, Папе и его служакам придется признать, что грешный путь, выбранный прогнившей верхушкой Церкви, существенно разнится со светлым учением и чистотой самого Христа.