Начало

— …Вот так, мой друг, — горько вздохнул англичанин, глядя на то, как реагирует собеседник на поступающую информацию. — Помните, некогда в шутку вы высказались об ограниченности английского языка? Стоит теперь признать, вы были абсолютно правы. Мне очень сложно все это вам объяснить…

Выводы, которые лезут в мою голову в связи с тем, что происходит в этом подвале Чистилища, просто переворачивают человеческое мироустройство. Уверяю вас, там нет ничего общего с тем, что говорят нам епископы. Богам и прочим сущностям, что живут рядом с нами известен каждый наш шаг — в былом ли, в будущем. То, что мы высокопарно называем «непознаваемый рок» или «судьба», для них просто открытая книга.

И если кто-то из нас, людей, не пошел предначертанным путем или серьезно ошибся, или погиб раньше времени, искривив тем самым линии других судеб, — Ричи смахнул со лба проступающие капельки пота, — тогда великаны Жнецы или одна очень красивая женщина возвращает их назад… За порогом нашей жизни такое вполне возможно, и я — яркий тому пример.

— Но я не могу понять, Свод, — выглядя подавленным, наконец-то произнес хоть что-то Война. — Пусть все будет так, как вы говорите, только почему такого грешника как вы отпустили, а вполне безобидного Никаляуса, держат там? И еще: при чем тут этот человек-дерево, что пришел с Параскевой Климовной?

— С кем?

— С миссис Климиган, — уточнил Война, вспомнив, что славянские имена-отчества для англичанина являются весьма трудно дающейся штукой.

— Миссис Климиган тут не при чем, — ответил Ласт Пранк, — всему виной тот пастуший пруток, что я принес с собой. На нем были какие-то знаки.

Мне кажется, эта старая женщина лишь догадывалась о том, что там написано. Но она отнесла и показала …ветку тому, кто знает в этом толк — человеку-дереву. От того, что рассказал мне этот ночной гость, я до сих пор не в себе.

— И все равно, — настаивал на своем Якуб, — я не могу понять: вы в своей жизни отправили на тот свет огромное количество людей. Не думаю, что Бог мог написать кому-то такую Судьбу — шагать по жизни и нанизывать на клинок всех, кто перешел тебе дорогу! Вы оборвали множество жизненных путей, Свод, почему тогда в подвале не было тех, кого, по вашим словам, должны были воскресить? Они ведь не закончили свой земной путь раньше положенного срока? Почему вдруг завернули только вас — того, что по определению должен был бы сразу провалиться в самое Пекло?

Свод горестно потянул уголки губ вниз:

— На это, мой друг, — вздохнул он, — мне вам ответить нечего. Я просто не знаю.

— А почему не отпустили на небеса Эшенбурка? — продолжал рассуждать Война. — Он-то что сделал не так?

— Я, — неуверенно ответил Ричи, — подозреваю, что нас с ним зачем-то свели еще при жизни. Вернее, теперь уже я точно знаю зачем. Более того, глядя на все это, я сделал совсем уж крамольный вывод: там, наверху, с нами попросту забавляются. Нет, на самом деле! В нашем понимании они, эти Высшие Силы, живут где-то веками, тысячелетиями, им просто нельзя не развлекаться. Зная, что никто из нас, людей, никак не проскочит мимо Чистилища, они попросту играют с нами, как дети с куклами. При этом я уверен, в этих забавах они обязательно преследуют какие-то свои цели…

— Свод, — предупредительно поднял здоровую руку Война, — не надо мне больше философии. Ей-богу, от нее уже дурно становится. Вы можете, в конце концов, объяснить, что с Эшенбурком было не так, или вам запрещено говорить об этом?

— Могу, — ответил англичанин, — но не все.

— И?

— Наш друг, — неохотно начал Ласт Пранк, — персонаж неоднозначный. До того, как стать «Никаляусом Эшенбурком — умницей, добряком и образованным человеком», он, находясь в Англии, был посвящен в дела страшных людей. Страшных, Якуб!

Сейчас у них в руках находится нечто ценное, что привезено было к ним издалека. Это следует вернуть сюда и отдать человеку-дереву, иначе многие и многие нити Судьбы на земле перепутаются так, что наступит всеобщий хаос.

— Но что «это» надо вернуть? — не удержался от вопроса Война.

— Я, конечно, не должен вам говорить, но все же рискну. «Это» — ящик с золотыми пластинами, на которых начертаны какие-то древние письмена.

Дело в том, что взявшие еще при жизни в оборот Эшенбурка люди хотят разделить запечатленную там Мудрость, а, как известно, все имеет ценность только при соблюдении его целостности. Разбей вазу на куски, и она перестанет быть вазой. Кто-то имеет сильное желание не дать услышать нам, людям, далекие голоса из прошлого. Отобрать у нас мудрость и сделать податливыми и глупыми. Переплавят золото, обезличат его. Наделают брошек или монет. …Надо спешить, пока они не сделали этого.

Если эти таблички все же попадут в тянущиеся к ним мохнатые лапы, то, что грядет будет сродни второму потопу. Люди отупеют и через пару веков на Земле останется лишь людской хлам, мусор. Наши потомки станут безумными. Многие будут даже выглядеть и вести себя, как обезьяны. Вы видели обезьян, Война?

— Да, — погруженный в свои мысли, ответил молодой пан, — они забавные.

— Они противные, Якуб, — возразил пират, — вонючие, злопамятные, шкодливые и все, как одна, — ворюги. Так вот представьте, бывшие «друзья» Эшенбурка добьются того, что люди станут считать себя потомками обезьян!

— Что вы такое говорите? — дернулся в испуге Война. — Как в такой бред можно поверить?

— Поверят, — вздохнул англичанин, — все поверят.

— Но как же? — оживился вдруг Якуб. — Если вы или кто-то отыщет эти пластинки, они все равно исчезнут и эта мудрость не попадет к людям?

— Одно дело исчезнуть, — ответил Свод, — а другое — быть уничтоженными.

— Вот так чудеса! — тихо рассмеялся Якуб. — И вы, Ричи, человек, которого невозможно обвести вокруг пальца, верите во все это?

— Да, — просто ответит тот.

— Хорошо, однако у меня есть еще один вопрос, — продолжая держать что-то в уме, спросил Якуб. — Допустим, вы твердо уверены, что отправитесь в Англию, но справитесь ли вы с этим в одиночку? На мой взгляд, вам обязательно нужен напарник. Тот человек, который вовремя смог бы остудить ваш неудержимый пыл. Я боюсь, Ричи, что если вас не сдерживать, то скоро в вашем подземелье может оказаться четверть населения Англии.

— Напарник? — удивился Ласт Пранк. — Уж не на себя ли вы намекаете? А как же мисс Сюзанна? А замок? Уверен, что вашему отцу это не понравится. Вы же мечтали лить пушки?

— Да-да, Свод, — тут же стал остывать поддавшийся странному импульсу Война, — вы правы. Мне следует, наконец, приступить к исполнению своих задумок и, конечно же, создать семью. Да, пушки следует лить всегда. …Даже если они не понадобятся Короне, мне в дальнейшем будет чем отбиваться от непрошеных визитеров, ведь вы хотите уехать. Кто мне поможет защищаться?

— Якуб, — прервал его рассуждения англичанин, — я вижу, вы расстроены. Но, поверьте, я и сам бы рад как-нибудь увильнуть от этого навязанного мне дела, но увы, не могу.

— Почему не можете, Свод? Глупости! Оставайтесь! Да, я должен признаться, мы были не готовы к нападению, но теперь-то уж мы подготовимся, нас никто не застанет врасплох. Ну же!

— Не могу.

— Почему, черт побери?! Что вам такого обещано взамен? Подумайте хорошенько, взвесьте, вы же разумный человек!

— Мне это нужно, Якуб, — горько вздохнул пират, сердце которого вдруг защемило. — Поверьте, мне ничего такого особенного и не обещано. Однако я точно знаю: если все удастся, моя жизнь, наконец, обретет смыл.

— Если? — едко заметил Война.

— Я твердо уверен, что сделаю все как надо. И дело тут совсем не в моем необузданном духе авантюризма, нет. Никогда, слышите, Якуб, никогда я не мог с открытой душой подумать о Боге слушая святош, а тут… Он — Коляда, один из них сам спустился! Пусть не ради меня, но ради всех нас, понимаешь? Ради нас: глупых, жадных, подлых… Выходит, про нас там, наверху, не забыли. Мало того, просят об одолжении. Как я могу пренебречь таким доверием? И никаких сомнений нет в моем «если». Со мной будет Бог, он ведь сам попросил меня об этом, значит, поможет. А если я с ним, то кто устоит против меня с Богом?

— Похоже, вас не отговорить, — обреченно произнес Война, — но… как вы найдете то, что нужно?

— У-у-у-у, мой друг, — тихо рассмеялся Свод. — Мне оставили «окошко» в тот самый подвал и, кстати, возможность слышать и понимать дух умершего человека или нежити. А если и возникнут какие-то вопросы, то есть у кого спросить в то самое «окошко» — у мистера Эшенбурка. — Он недобро скривился, помянув Николяуса. — Вляпался-то наш учитель сам, а расхлебывать за него придется другим.

Ну же, — вдруг отвлекаясь от недобрых мыслей, ободряюще улыбнулся Ласт Пранк, — мистер Война! Выше нос. Клянусь, если бы не ваши здешние обязательства и ответственность за людей, для меня было бы лучшим подарком — иметь такого компаньона в моей миссии. Без посторонней помощи мне на самом деле будет трудновато.

Поток учтивых речей Ласт Пранка сладко поплыл где-то рядом, а взгляд молодого хозяина королевского замка уперся в похрапывающего в углу Казика.

— Постойте, Свод, — остановил англичанина Война. — У вас есть кого взять с собой. Кто-то же должен взвалить на себя хотя бы какие-то мелкие бытовые хлопоты…

— Казик? — скорчил ужасающую мину англичанин. — Вы с ума сошли?

— Почему? — прищурился Якуб. — Вы же сами только что вели медоточивые речи о помощнике?

— Ну-у-у, — вскинул глаза к потолку лукавый пират, — а что еще я должен был вам сказать? Правду? То, что следить за своей безопасностью мне куда как проще, чем прикрывать еще кого-то? Вы бы наверняка обиделись, Якуб. Заметьте, — улыбнулся он, — я этого так и не сказал.

— Бросьте юлить, Свод, — Война стал уставать и, откинувшись назад, оперся спиной о стену, — по вашей милости этого парнишку скоро отдадут под суд.

— За что это?

— А за то, что знал про ваши фокусы с призраком Юрасика и никому не доложил. Меня не тронут, а вот его… С вас, Ричи, какой теперь спрос? Вы мертвы, и это даже к лучшему, что вы уедете отсюда подальше. Но беднягу Казика нам даже отправить некуда — у Шыских нет родни. Я думаю, Свод, раз уж вы вторглись в судьбу этого несчастного парня, то нужно сыграть в ней свою роль до конца.

— Уф-ф-ф, — устало выдохнул англичанин, — значит, так тому и быть. С Казиком так с Казиком, халэра иасна! — выругался он на польский манер. — Только ведь мы с ним, мистер Война, беднота…

— За это не беспокойтесь, — устало улыбнулся молодой пан. — Бандиты не добрались до отцовских тайников, так что чего-чего, а денег у нас пока в достатке.

Субботним утром, как раз в то время, когда где-то в пределах Великого княжества Литовского начал собираться в дальний путь исцелившийся чудесным образом Свод, вдоль южной стороны Йоркского кафедрального собора прогуливался человек.

На вид ему было около сорока, одет он был богато, тепло и в понимании снующих рядом с собором, отягощенных утренними заботами горожан, мог бы так не хмуриться. Ох, уж эти показные заботы господ! Всё лишь только для того, чтобы пустить пыль в глаза простому люду. Когда в брюхе не гуляет ветер, когда сыты и обогреты дети, когда не льет с потолка даже в легкую морось, эти гладко выбритые щеголи умудряются напустить на себя столько вселенской озабоченности, что порой, глядя на некоторых из них, хочется дать подаяние.

Вскоре к этому господину подошел другой. Этот был постарше и носил большую голландскую шляпу из фетра, которая только-только начала входить в моду среди английской знати.

Сидящий невдалеке нищий смерил подошедшего взглядом и стал менее интенсивно трястись. Похоже святой дух, наполнявший стоящий позади него храм, начал оказывать на несчастного свое благотворное влияние.

Встретившиеся мужчины тепло поприветствовали друг друга, и оборванец, отметив это, закрыл глаза, как бы внимая проливающейся на него милости небес. Только до него стал долетать ясно различимый голландский говор того, кто был в широкополой шляпе, как вдруг говорившие перешли на неведомый наушнику язык, и ему, бедняге, ничего не оставалось, как снова начать трястись, в который раз отказываясь от ниспосланного ему божественного исцеления. Все же, как ни крути, а святой дух, в отличие от настоятеля собора, на даст тебе за труды скорбные полдюжины мелких монет и не накормит вечером наваристой, жирной похлебкой…

— Господин королевский советник, — тихо спросил тот, что был в модной шляпе, — вы полагаете, этот оборванец наушничает?

— Я полагаю, — так же на греческом ответил Томас Мор, — здесь, в Йорке, не наушничают только бездомные псы, да и то потому, что они не умеют говорить. Но, как видите, вокруг нет собак. Их нещадно истребляют, дабы эти твари не принесли какой-нибудь заразы на Шэмблз[1]. Остается только этот бедняга у собора. Надеюсь ему заплатят за напрасно потерянное время. Вы же знаете наши порядки: Тюдоры предпочитают держать одну руку на шее подданных, а другую у них в кармане.

— Осторожнее, мой друг, — тут же тихо заметил собеседник, — сами же говорили, у всего вокруг есть уши.

Уполномоченный королем руководитель «огораживающих» комиссий едва заметно улыбнулся.

— Вряд ли, — заметил он, — «уши» Йорка понимают греческий язык. Но я ценю вашу осторожность, мой дорогой Эразм.

— Я предпочитаю, — поглядывая из-за плеча Томаса на трясущегося нищего, уточнил господин в шляпе, — чтобы друзья, как и прежде, называли меня Праэт. В самом деле, что дурного в имени моего древнего рода?

— О! — с улыбкой прихватил его за широкий рукав Мор. — Прошу прощения, мой дорогой Праэт. Дело в том, что Эразм Роттердамский — это еще и дань уважения вашим личным заслугам.

— Стоит ли говорить, Томас, что заслуги в наше время, как дорогая карета — каждого из нас она везет, пока везет, а стоит ей завтрять в грязи, никто не бросится тебя спасать. Так уж устроен мир, что, пока ты карабкаешься наверх, ты окружен льстецами, но стоит только оступиться и начать падать, как в тебя полетят камни, пущенные бывшими друзьями и соратниками.

— Согласен… Но что это может означать? — вдруг возмутился голландец. — Вот уже четверть часа, как должна начаться встреча с кардиналом. Вы думаете, его преосвященство мистер Уолси[2] настолько занят? Бьюсь об заклад, именно сейчас у него незапланированная аудиенция с господом!

— Не богохульствуйте, Праэт, — Мор опасливо окинул взглядом пространство, прилегающее к южной стене собора. — Касающиеся бога греческие речи, в отличие от наших, земных, могут быть понятны йоркским «ушам». Лично я не думаю, что мой высокопоставленный тезка держит нас здесь так долго только для того, чтобы поиздеваться. Просто так принято — выждать. Сыр, мой дорогой друг, тоже должен созреть.

— Сыр, — тут же с улыбкой уточнил Гертсен, — может так созреть, что…

Вдруг небольшая, малозаметная дверца соборного подвала, находящаяся в двадцати шагах от них, открылась. Трясущийся «нищий» проворно перебрался поближе к тому месту, а из темного проема выглянула, морщась на свет, весьма упитанная физиономия священника. Едва только в поле его зрения попали уважаемые гости хозяина, диакон склонил голову, после чего его пышная, почти женская фигура ловко отплыла в сторону и замерла в покорном поклоне.

— Ну что же, — продолжая говорить на греческом, кивнул в сторону двери Герхардс, — вот нас и приглашают.

— О да, — согласился Мор, — только приглашают, почему-то, в подвал.

— Что с того? — весело спросил голландец. — Если учесть, что Йоркский собор — это храм господа, то тогда и его подвал для нас, смертных, суть сады эдемские. Идем же, Томас, мы пришли сюда не на улице стоять.

Мор, войдя в нижние помещения собора, был расстроен. Но не тем, что местом встречи с архиепископом Йоркским, кардиналом Уолси выбраны лишь задворки этого величественного здания. Неординарный, глубоко верующий человек, настоящий патриот Англии, назначенный в августе текущего года советником короля, Томас Мор испытывал глубочайшее восхищение витражами работы Джона Торнтона Ковентри. Быть в Йорке и не увидеть их снова ему было неприятно.

Герхардс стал спускаться первым. Диакон, закрыв на засов дверь, догнал их и, прижимаясь к царапающей одеяние стене, протиснулся вперед. Казалось, что и без того не изобилующий светом узкий коридор подвала, загораживаемый пышной фигурой служителя церкви, с каждым шагом все больше сужался. Благо идти пришлось недолго. В небольшой комнате, плотно заваленной старой, ненужной или испорченной церковной утварью их ждал кардинал.

Едва заметно дав проводнику знак удалиться, канцлер Английского королевства задумчиво огладил подбородок и, дождавшись того момента, когда диакон, плотно закрыв за собой дверь, торопливо зашагал где-то в гулком полумраке узкого коридора, не тратя времени на излишний церемониал, произнес:

— Вы настаивали на встрече, мистер Мор? Я, признаться, думал, что между нами окончательно урегулированы все вопросы.

— Не совсем так, Ваше Высокопреосвященство, — осторожно ответил советник короля, — но… можем ли мы доверять этому помещению?

— Этому подвалу, мистер Мор, можно доверять полностью. Ручаюсь, здесь нет лишних дыр и скрытых ходов. Однако, в свою очередь, и я должен вас спросить: в достаточной ли мере вы доверяете своему спутнику? Прошу заметить, что мы с вами собираемся обсуждать здесь весьма и весьма щепетильные темы.

— О! — опомнился автор «Нигдеи[3]». — Позвольте вам представить…

— Я знаю, кто передо мной, — не дал ему договорить Уолси, — просто среди ваших приближенных и друзей много разного народу, и я лишь хочу уточнить степень вашего доверия в данном конкретном случае.

— Мое доверие к мистеру Герхардсу полное. Мы с мистером Эразмом с самого начала вместе занимаемся этим делом. Просто до определенного момента я предпочитал не афишировать его непосредственного участия в нем.

— Думаю, — с облегчением подвел черту в урегулировании щекотливых моментов кардинал, — что подобных рекомендаций мне вполне достаточно.

Что ж, тогда давайте обсудим, что привело вас ко мне, господа. Догадываюсь, что нарекания вызывают некоторые артефакты, переданные вам из хранилища. Предвосхищая многие вопросы, отвечу сразу: что тут поделаешь? Время безжалостно ко всему. Осмотритесь! Даже совсем еще не старое церковное имущество, окружающее нас здесь, как видите, разваливается прямо на глазах. Итак, — четко указывая на ограничение времени беседы, спросил он, — я угадал?

— Не совсем так, Ваше Высокопреосвященство, — ответил Мор. — Наш интерес к хранилищу был не общим, и мы с вами говорили об этом.

— Да, — не стал спорить кардинал, — я помню. Вас интересовали какие-то конкретные вещи в этом хранилище. Но ведь я распорядился обеспечить вам доступ? И безо всяких ограничений. Вы хотите сказать, что настоятель ослушался меня?

— Нет-нет, Ваше Высокопреосвященство, дело не в этом.

— А в чем же тогда?

— Я думаю, — замялся Мор, — просто мы немного не поняли друг друга. Мы с мистером Герхардсом давно искали артефакты, изъятые после обысков и пожара у кучки отколовшихся от вашей ложи заговорщиков. После обыска в тайниках Крукеда и Ботта было найдено множество всякого рода древних вещей, оккультных, редчайших. Помните, я уточнял, что меня особенно интересуют золотые пластины с неизвестными письменами? Говоря это, я имел в виду, что мы с мистером Герхардсом, именуемым также Эразмом Роттердамским, готовы вернуть, Ваше Высокопреосвященство, собору ровно столько золота, сколько они весят.

Уолси сузил глаза.

— Работа по разоблачению предательской ложи «Желтых стежков» едва не стоила королю Генриху отсрочки женитьбы на Екатерине Арагонской. И, поверьте, Крукед и Ботт — просто пешки в этой игре. Труднее было с руководителями заговора… Однако были ли означенные вами пластины среди изъятого? Может быть, это просто легенда?

— Нет, Ваше Высокопреосвященство, не легенда. Мы видели их копии, сделанные Крукедом на бумаге.

[1] Одна из улиц Йорка, которая сохранилась до наших дней. Она ведет свою историю из позднего средневековья — в то время по обеим сторонам улицы Шэмблз располагались лавки мясников.

[2] Кардинал То́мас Уо́лси (англ. Thomas Wolsey) (1473 — 1530). Канцлер Английского королевства (1515-1529). Архиепископ Йоркский с 1514 г., кардинал с 1515 г.

[3] Так Томас Мор сам переводил название своей книги «Утопия»: букв. «место, которого нет» («Нигдея», Nusguama).