Эпизод 50.

Эпизод 50. 1686-й год с даты основания Рима, 13-й год правления базилевса Романа Лакапина (21-22 декабря 932 года от Рождества Христова).

В кронах деревьев по-кошачьи мягко зашелестел слабый ветер, и небо, разбуженное им, на мгновение как будто задумавшись: а стоит ли? — вновь, в который уже раз за сегодняшний день, начало, как безумный транжира, без спроса одаривать землю запасами своей влаги. Колючие мелкие капли осеннего дождя уныло застучали по деревянной крыше двухэтажного дома, по его открытой веранде, обычно шумной и людной, а ныне безжалостно всеми покинутой, по раскисшей и взрытой телегами территории двора, огороженной невысоким и раскосым частоколом. За оградой вдалеке виднелось посеревшее, с белыми кудрями, неспокойное море, где-то там волны вели шумную, но безуспешную борьбу с береговыми скалами. До вечера ещё было далеко, но небо панцирем своих туч не давало ни малейшей надежды сегодня увидеть солнце.

На пороге дома показалась красивая, чуточку полная женщина с белокурыми длинными волосами. Постояв пару минут на веранде и зябко передёрнув плечами, она со вздохом вернулась в дом, ибо погода не оставляла ей другого выбора. Находившиеся во дворе слуги, а точнее стражники знатной дамы, с почти угольным цветом лиц, обменялись между собой парой реплик на непонятном языке, их осторожные ухмылки не оставляли сомнений, кто именно был главной темой их разговора. Один из слуг, молодой и высокий африканец, все перипетии своей судьбы встречающий с белоснежной улыбкой, затянул негромкую песню, и прочие охотно подхватили её. Убедившись, что их скучающая госпожа ничего не имеет против, африканец осмелился перейти на мотив более звучный и радостный, и его голос недолго звучал в одиночестве. Солнечная карамель зазвучавших песен, заставляющая забыть о всей боли и тягостной одинаковости серых будней, необычной почти осязаемой радугой расцветила печальный облик одинокого постоялого двора.

Теодора с удовольствием прислушивалась к песням своих слуг, сидя в одиночестве посередине столовых рядов на первом этаже пустой таверны. Уже пятый день они находились здесь, неподалёку от берега Амальфитанского залива, в трёх милях от Путеолы[1]. За особую плату хозяин таверны закрыл своё заведение от всех прочих лиц, кроме Теодоры и её свиты, покуда Кресченций не уладит все вопросы с господином здешних земель. Пятый день Теодора изнывала от скуки, находя мало удовольствия во взятой на себя роли сторожевой собаки. Все эти дни она не решалась подняться на второй этаж таверны, но одуряющий гнёт абсолютного бездействия сегодня стал совершенно невыносим.

Она взяла свечу и стала подниматься по немедленно заскрипевшей и зашатавшейся, будто ожившей лестнице. На втором этаже её встретили ещё двое слуг-африканцев, которые, сбросив с себя сонное оцепенение, встретили свою госпожу поклонами. С такой чуткой лестницей присутствие стражи на втором этаже выглядело излишним, но осторожный и предусмотрительный Кресченций решил лишний раз подстраховаться.

Теодора хозяйским ключом отворила дверь одной из комнат. В комнате стояли лишь кровать и стол, на столе горела свеча, от порыва свежего воздуха она едва не погасла. Теодора долго стояла на пороге, разглядывая фигуру своей сестры, свернувшуюся калачиком на грубой кровати. Мароция не шевелилась, а её накинутый на глаза плащ не позволял Теодоре понять, спит ли её сестра или внимательно следит за ней. Но оставаться на пороге не было никакого смысла, сзади её поджидала всё та же обволакивающая скука, и она сделала шаг вперёд.

Подойдя к небольшому окну, Теодора убедилась в добросовестности своих слуг: двое мавров, невзирая на дождь, неустанно дежурили под окном пленницы. Теодора приблизилась к постели.

— Чего тебе надо? — Мароция приподняла голову. Теодора, несмотря на полумрак комнаты, увидела осунувшееся, с провалившимися глазами, лицо сестры. Вид Мароции целиком соответствовал облику побеждённого и смирившегося со своей участью, а потому Теодора поспешила обозначить своё превосходство.

— Напрасно ты столь невежлива с той, от которой немало зависит сейчас твоя судьба.

— Мою судьбу решает сейчас кто угодно, но только не ты.

— Как знать, как знать! Мы здесь одни, кругом мои слуги, и по моей воле они могут сделать всё, что задумается мне.

— И что тебе «задумывается», позволь спросить?

Теодора постаралась опустить на своё лицо тень загадочности.

— Быть может, сохранив, несмотря ни на что, любовь к тебе, к своей старшей сестре, с которой меня связывает столь многое, я пришла, чтобы освободить тебя?

Мароция, приподнявшись с постели, изучающим взглядом заскользила по лицу сестры.

— Если бы это было так, ты бы сразу сказала мне об этом, а не начала бы упиваться своим положением. К тому же не сомневаюсь, что твой расчётливый и бдительный муж предусмотрел такой вариант событий и слуги твои, а точнее его, получили на сей счёт дополнительные указания.

— Ты думаешь, что я не хозяйка своим собственным слугам?

— Я полагаю, что Кресченций им и тебе настоящий хозяин.

Теодора поджала губки и заговорила с обидой и ожесточением.

— Ты всегда считала себя выше меня. Ты всегда считала меня недалёкой.

— Не льсти себе, я всегда считала тебя дурой.

Теодора от таких слов подскочила с постели.

— Да-а-а?! Наконец-то ты заявила мне об этом в лицо! А я, наверное, действительно дура, потому что всегда верила тебе, любила тебя и даже не допускала мысли, что ты можешь что-то сделать мне во зло.

— Видимо, во зло ты стала сенатрисой Рима и получила в дар от меня дом наших родителей.

— Ты всё всегда делала, в первую очередь преследуя собственные интересы.

— Покажи мне того, кто действует иначе.

— Ты заставила меня пойти на неслыханное злодейство. Ты погубила мою душу. Ты приказала мне убить нашу мать!

— Не ори и не неси чушь, Теодора. Ты прекрасно знаешь, как всё было на самом деле, и, если бы ты не была непроходимой дурой, наша мать и по сей день здравствовала бы. Господь один знает, но, быть может, тогда многих бед удалось бы избежать. Яд предназначался для Тоссиньяно.

— Для папы римского!

— Давай продолжай, теперь я жду упрёков, что я толкнула тебя на путь блуда.

— А разве нет?

— Что-то не помню, чтобы ты сопротивлялась. Зато отлично помню, как я тебе советовала не опускаться до связей с плебеями, к которым тебя так отчаянно тянуло. Не удивлюсь, если среди людей, находящихся здесь, есть удалец, который скрашивает тебе часы ожидания твоего мужа.

— А хочешь, я им прикажу развлечься с тобой?

Мароция вновь внимательно осмотрела сестру. На сей раз, зная её неуёмную похоть, Мароция посчитала такую угрозу вполне осуществимой.

— Что же ты замолчала? Ты не представляешь, насколько эти мавры сильны и выносливы!

— Стало быть, моя догадка относительно того, что ты здесь не сильно скучаешь, начала подтверждаться. Не боишься, что об этом узнает твой муж? Впрочем, если бы он был столь разборчив, то десятой доли слухов о тебе, разносившихся по Риму, хватило бы, чтобы он побрезговал вести тебя под венец.

— Твои мужья также не отличались разборчивостью.

— Мои мужья носили разного достоинства короны, а ты, если бы я вовремя не поправляла тебя, наверняка стала бы блудливой женой какого-нибудь нотария или в лучшем случае начальника сторожевой башни.

— Ну что же, — взяв себя в руки и издевательски заулыбавшись, произнесла Теодора, — сейчас не важно, что бы было, важно, что будет. Кто останется сенатрисой Рима, а кто сгинет в гнилых стенах тюремной камеры, а может быть, и вовсе в придорожной канаве.

Мароция подняла глаза на сестру.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что если бы не твой Альберих, ты не вышла бы за пределы Замка Ангела. Кресченций изначально был против того, чтобы тебе оставили жизнь. Оставаясь в этом мире, пусть и в заключении, ты всегда будешь таить угрозу для нас.

— А если уничтожат меня, между Кресченцием и Римом останутся только мои дети. А по сути, только Альберих.

— И только дружба с Альберихом заставила моего мужа согласиться на твоё заточение.

— Не слишком надёжный залог, раз ты вновь поднимаешь эту тему. Значит, вы на самом деле обсуждаете такой вариант. Зачем же твой супруг уехал договариваться об условиях и оплате моего содержания к графу Амальфи?

— В легенду о попытке твоего побега Альберих вряд ли бы поверил. Аренда тюрьмы на острове Искья, заключенная между Римом и графом Амальфи, снимет все подозрения. А вместо тебя можно отправить любую беднягу, попавшуюся нам по дороге, которая спустя год-другой благополучно испустит дух, тем более что твой сын не горит желанием регулярно навещать тебя.

Мароция опустила голову. Слишком логичной и правдоподобной выглядела версия Теодоры, чтобы поверить, что всё это она излагает, только лишь пылая сиюминутной обидой на злые слова своей сестры. Нет, сама Теодора до такого ни за что не додумалась бы, а значит, такой план относительно её судьбы действительно существует. Мароция почувствовала, как холод и слабость неприятной волной пробежали по её ногам.

— Да, в ближайшее время мой сын, конечно, не покинет Рим, — Мароция говорила медленно, пытаясь поддержать разговор, хотя сама напряжённо думала совсем о другом, — ведь у стен Рима по-прежнему стоит войско Гуго?

— Твой супруг объявился в своём лагере на второй день и уже спустя сутки предпринял штурм Фламиниевых ворот. Штурм был сколь поспешен, столь и неудачен. Римляне без особого труда опрокинули воинов твоего муженька, и три десятка бургундцев нашли вечный покой подле городских стен.

— Да, Гуго в очередной раз подтвердил репутацию никудышного воина, — согласилась Мароция. Этой фразой она надеялась немного умиротворить Теодору, но та повернула разговор в прежнее русло.

— Гуго, уходя от Рима, прилюдно поклялся вернуться следующей весной и силой сломить волю города. Это ещё один из доводов не оставлять тебя в этом мире.

— Он точно знает, что я жива. Он знает Альбериха, а потому не поверит, что сын был способен убить свою мать.

— И если Риму вдруг изменит удача, то только при твоём существовании он сможет попробовать ещё раз заполучить императорскую корону.

Мароция вновь почувствовала, что её сестра повторяет чужие слова.

— А ты тоже согласна навсегда избавиться от меня? — Мароция произнесла это робко и с мольбой. Теодора победоносно улыбнулась.

— А разве ты не готова была поступиться всеми нами ради интересов своего бургундского муженька? Молись, проведи оставшиеся до приезда Кресченция часы в молитве и смирении. Список твоих грехов слишком длинен, а тяжесть их слишком велика, чтобы откладывать своё покаяние на последний момент.

— И я не могу ничем выкупить свою жизнь?

— Но что ещё ты можешь предложить нам? — Сама постановка вопроса вызвала у Теодоры язвительный смех, но он почти полностью застрял у неё в глотке, ибо Теодора заметила, как внезапно переменилось лицо Мароции, а в её чёрных глазах заплясали огоньки надежды.

— Предложить то, от чего не откажется ни одна женщина. Предложить то, что продлит твою начавшую ускользать красоту и молодость.

— Однажды ты мне уже обещала это. И солгала.

— Но сейчас я обмениваю свой бальзам на свою жизнь.

— Я могу отнять его у тебя силой.

— Имеющегося хватит тебе не более чем на год-полтора, а потом твои бедра и грудь безнадёжно обвиснут, твоя кожа сморщится, и очень скоро твой супруг, который, напомню, значительно моложе тебя, откажется посещать твою постель. Тебе уже за тридцать, Теодора, возраст более чем почтенный, чтобы красота продолжала оставаться в твоём теле, а у вас к тому же до сих пор нет детей, а ведь, насколько мне известно, Кресченций грезит о сыне.

Это был выстрел в самое яблочко. Мароция задела больное место Теодоры и вдохновилась полученным первым результатом.

— Очень скоро ты очутишься в монастыре. Бездетность — достаточное основание, чтобы Кресченций отправил тебя туда, а сам бы взял в жены юную и здоровую конкубину. Я же помогу тебе избежать этого. Раз в год ты будешь посылать негоциантов в Палестину, где тебе закупят местные травы, которые я укажу. После этого травы необходимо будет доставить ко мне, где я сделаю из них волшебный бальзам. Не пытайся самостоятельно сделать его, не выйдет, сделаешь только хуже себе, бальзам готовится с тщательной дозировкой. Не пытайся найти рецепт этого бальзама, я давно уничтожила его и держу лишь в своей голове.

— Но если ты вновь лжёшь?

— Я в вашей власти. Стоит мне слукавить — и мне недолго придётся ждать подосланного от вас убийцу. Какой мне смысл обманывать тебя? Подумай здраво. Твоя молодость зависит от моего существования в мире. И наоборот.

Неправ будет тот, кто посчитает доводы Мароции слабыми и наивными. Тридцатилетие считалось серьёзным рубежом, разделявшим короткую молодость и безнадёжную унылую старость для женщин того века, не знающих элементарных норм гигиены, но зато густо накладывающих на свою кожу мази и кремы, содержащие в обильном количестве свинец, кадмий, сурьму и прочие прелести, сводящие побыстрее в могилу. Теодора уже не раз, глядя в оловянное зеркало, подмечала на своём лице печальные следы, наносимые неотвратимым действием времени. Проезжая по Риму, она до слёз убеждала саму себя, что хор комплиментов в её адрес был не менее громким и искренним, чем год и два тому назад. А руки, свои белоснежные полные руки, с недавнего времени предпочитала убирать в рукава блио, дабы ни один зоркий и злорадный глаз не смог бы заметить на них проступающую сетку морщин. И всё меньше времени она отныне старалась проводить на солнце, непоправимо высушивающем нежную кожу возле её зелёных глаз. Добавьте ко всему известную слабость Теодоры относительно внимания противоположного пола, и тогда станет понятным, что наживка, брошенная Мароцией, была ею проглочена с жадностью изголодавшейся щуки.

— Но что я скажу Кресченцию? — произнесла Теодора, когда искушение, овладевшее ею, окончательно сломило её дух и жажду мести.

— Что угодно. Можешь передать до буквы весь наш разговор. Можешь прикрыться понятным и христианским нежеланием обагрять свои руки кровью родной сестры, это подействует даже на такого прагматика, как он. Подкрепи свои слова о риске гнева Альбериха и вероятности разрыва дружбы с ним, если твой муж вопреки всему ослушается приказа моего сына. Вариантов достаточно много, чтобы ты постаралась. Если ты будешь стараться плохо, вероятность надолго пережить меня, по крайней мере в светском мире, у тебя не очень высока.

Теодора не очень храбро хмыкнула, а Мароция продолжала развивать своё успешное наступление.

— Наказываю тебе также заботиться о моих детях. Разумеется, речь не идёт о старших, какая бы я ни была мать, но я бросила к их ногам весь мир. Один Господь знает путь и срок наш, а посему вверяю твоим заботам Константина и Сергия, а также Берту и… дитя, которому только надлежит родиться.

Теодора при этих словах встрепенулась.

— Да, сестра моя, я жду ребёнка от Гуго, поэтому, замышляя против меня злодейство, знайте, что это коснётся не только моей жизни. Может быть, хоть это остановит твоего мужа. Сообщи также о моей беременности Альбериху, пусть он определит дальнейшую судьбу этого ребёнка, но передай, что я заклинаю его подарить ему жизнь. Его появление на свет может как помочь, так и навредить ему в его противостоянии с Гуго. Да смилостивится над моим ребёнком Небо! Иди же, я теперь хочу побыть в одиночестве.

Теодора повиновалась, как повиновалась своей старшей сестре всегда, и покинула спальню. Для Мароции началось время томительного ожидания. Естественно, она не была уверена в силе красноречия Теодоры, способности сестры аргументированно спорить и убеждать, тем более такого, как Кресченций. Тот, кстати, прибыл вечером того же дня. К своей пленнице сенатор так и не поднялся, весь вечер Мароция провела, прислушиваясь к звукам, доносящимся к ней с первого этажа таверны. Иногда ей казалось, что она слышит горячий спор, иногда низкий голос Кресченция звучал в полном одиночестве, и сердце узницы наполнялось отчаянием. Всю ночь Мароция провела в зыбкой дрёме, просыпаясь от каждого шороха и боясь увидеть в пламени свечи крадущегося к ней палача. Сердце её зашлось от ужаса, когда на рассвете заскрипела отворяемая дверь и в её покои вошёл Кресченций.

Сенатор зашёл один и, судя по всему, был сильно не в духе. Очевидно, Мароция не ошиблась в своих предположениях, что его разговор с Теодорой накануне прошёл на повышенных тонах и без изысков ненужной дипломатии. Кресченций уселся за стол и вынул длинный кинжал, блеск его клинка заставил Мароцию против её воли тихо проскулить. Губы бывшей сенатрисы зашептали спасительную молитву, Кресченций же, немного поиграв оружием, со злостью задвинул его в ножны.

— Надеюсь, что вы сейчас обращались к Господу. Хотя не удивлюсь, если вы попросили помощи с другой стороны.

Мароция смотрел на него взглядом затравленного зверя. Кресченций усмехнулся.

— Я думал, что мне доставит большее удовольствие видеть страх в ваших дьявольских глазах. Но довольно! Море начинает успокаиваться, и сюда уже прибыли люди графа Амальфи с тем, чтобы забрать вас. Граф Фузулус, надо отдать ему должное, сама деликатность или догадливость, он даже не поинтересовался, кого именно Рим собирается держать на его острове, а всего лишь запросил тройную цену, и мне пришлось уступить. Собирайтесь и благодарите своего заступника, блудница! Благодаря ему ваше свидание с преисподней откладывается.

Губы Мароции продолжали шевелиться, а по обоим вискам её побежали струйки холодного пота. Начинающийся день становился для неё всего лишь одним из…

[1] Ныне Поццуоли.