Эпизод 26.

Эпизод 26. 1684-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Романа Лакапина (октябрь 930 года от Рождества Христова).

Богатый паланкин с коврами, украшенными девизами и гербами Рима и Константинополя, медленно плыл по направлению к церкви Святой Марии и мучеников. Именно так и вот уже более трёх сотен лет именовался грандиозный языческий Пантеон. В 609 году папа Бонифаций Первый[1] распахнул веками не открывавшиеся двери Пантеона, смело вошёл туда с процессией поющих священников и окропил языческие стены святой водой. Под сводами громко зазвучало пение Gloria in excelsis Deo[2], и римляне могли видеть, как перепуганные этим пением бесы, в количестве, равном числу языческих богов, спасались через отверстие в куполе[3]. Чтобы бесы не посмели когда-либо сюда вернуться, папа Бонифаций вывез из римских катакомб двадцать восемь телег с костями первых христиан и разместил останки в порфировом саркофаге под алтарем нового храма. Пантеон стал христианской церковью, но языческое происхождение и историческая наследственность занятным образом проявились в том, что «храм всех богов» стал «храмом всех святых», а день его освящения стал праздником Всех святых католической церкви. Судьба Пантеона не являлась уникальной для Рима, многие храмы и монастыри в Вечном городе возникли на месте языческих культов, подчас ограничиваясь не слишком обременительной перестройкой. Так, помимо Пантеона, в городе вместо храма братьев-основателей Рима, Ромула и Рема, возникла базилика Косьмы и Дамиана, а базилика Святой Сабины удобно разместилась в стенах храма богини Дианы. Заметьте, и в указанных выше случаях при желании можно углядеть замаскированные элементы некой преемственности.

Не добравшись до церкви Святой Марии и мучеников самую малость, паланкин остановился возле развалин храма Минервы Халкидской, напротив которого стоял ряд домов, чьё убранство говорило о значительном достатке их хозяев. Стены домов были выложены из обожжённого кирпича, вход во внутренний двор осуществлялся через не лишённую определённого пафоса арку с какой-нибудь ободряющей надписью, каменные плиты фундаментов и сохранившиеся мраморные статуи напоминали гостям, что римская знать жила здесь издревле.

Слуги опустили носилки, и из них выпорхнула белокурая женщина, не удосужившаяся, несмотря на холодный осенний день, накинуть на себя блио, зато поспешившая скрыться за дверьми одного из таких домов. Слуги хозяина, видимо, быстро узнали её и не заставили мёрзнуть на улице.

Внутри двора находилось человек пять хозяйских слуг. Оруженосец, чистивший коня, приветливо заулыбался вошедшей и даже фамильярно махнул ей рукой. Ещё трое увлечённо играли в кости, и приход незнакомки не заставил их оторваться от своего развлечения. С ними играл и пожилой мажордом, который один при виде гостьи поспешил ей навстречу.

— Доброго дня и доброго настроения, синьора Теодора!

— Доброго дня, Аццо! Ваш господин, надеюсь, дома?

— Конечно, конечно, добрая синьора. Я только доложу.

Мажордома нельзя было упрекнуть ни в нерасторопности, ни в неискренности. Скорее всего, Теодора была слишком раздражена в этот день и слишком непростой разговор предстоял, в связи с чем ей очень скоро показалось, что хозяин дома намеренно держит её во дворе, уязвляя самолюбие гостьи. Теодора даже пару раз недовольно топнула ногой по листве, густо усеявшей двор, и не ответила взаимной улыбкой на новые приветствия оруженосца. Наконец мажордом открыл двери самого дома, и Теодора пролетела мимо него, не удостоив внимания его глубокий поклон.

В зимней отапливаемой комнате дома, именуемой zetas hyemalis, на диване ленивым котом развалился Кресченций. При виде Теодоры он нехотя поднялся и отвесил той не слишком почтительный поклон, затем знаком пригласил её присесть на диван, стоявший напротив, а сам принял первоначальную гедоническую позу.

— Мне сообщили, что вы прибыли в Рим ещё пять дней назад, — заговорила Теодора, быстрым темпом речи стараясь не выдать своего волнения, — за это время вы успели повидаться со всей своей родней, со всеми друзьями. Со всеми, кроме меня.

— Исполняя свой долг, я не мог увидеться с вами прежде, чем произведу отчёт перед Его Святейшеством и сенатом Рима.

— После чего успели увидеться с Альберихом и прочими вашими друзьями в городе.

— Что из того? — в свою очередь нахохлился Кресченций.

— Я полагала, что мы с вами нечто большее, чем просто друзья.

— Я тоже.

— Но, видимо, дни, проведённые в Павии, заставили вас в этом усомниться. Неужели местные женщины настолько красивее римлянок, что заставляют так быстро забыть о последних? — Теодора постаралась вложить в заключительную фразу всё своё кокетство.

— Красивее или нет, не знаю, но точно честнее.

Теодора на секунду запнулась.

— Из ваших слов выходит, что вы упрекаете меня в нечестности. — Подбородок красавицы задрожал. — Объясните же, что произошло.

— Я узнал, что та, которую я действительно считал более чем другом, всё последнее время грезила о более блестящей партии, чем я.

— О чём вы?

— Я имею в виду вашу страстную переписку с королём Гуго Арльским, относительно которого вы строили далеко идущие планы.

Теодора растерялась и, чтобы выиграть время, схватила со стола одно из яблок, лежавших в бронзовой вазе. Нарочно постаравшись отхватить как можно больший кусок, она теперь, с хрустом разгрызая яблоко, лихорадочно пыталась сообразить достойный ответ.

— Я очень, очень виновата перед вами, друг мой, — состроив страдальческую гримаску, затараторила она, — конечно, я должна была вас предупредить, но я дала слово, и кроме того, если бы вы об этом узнали, неминуемо разразился бы скандал.

— Я не понимаю, о чём вы говорите.

— Вы знаете, что вся наша семья — и я сама — во всём, что сейчас имеем, обязаны Мароции. Она глава нашей семьи по старшинству рода, ей принадлежит наш семейный феод в Тускулуме, она возглавляет римский Сенат, а мы, её родня, во всём подчиняемся ей.

Кресченций небрежно кивнул.

— Вы отлично знаете, что после смерти своих мужей она потеряла все их бенефиции. Потеряла из-за короля Гуго. Вы отлично знаете характер моей сестры, какие интриги она может плести, и тогда вы должны понимать, что она не смирилась с потерей Сполето и Тосканы.

— Допустим.

— Идея моей переписки с королём также принадлежит ей. Именно поэтому она не давала своё согласие на мой брак с вами, друг мой. Она рассчитывала посредством моего брака с королём вернуть себе утраченные бенефиции, а самому королю в качестве моего приданого поднести венец Августа.

— Ну хорошо, а что вы, вы сами, ваши чувства уже не имеют никакого значения, что вы позволяете собой так помыкать?

— Сам видишь, какую крупную игру затеяла моя сестра. Я не могла ей отказать. Я ей слишком многим обязана.

— Всё это весьма логично, но я читал ваши письма, Теодора. Такие письма не может писать человек, движимый исключительно расчётом.

— Господи, но я их писала под диктовку Мароции!

Кресченций задумался. Теодора умоляюще сложила руки и глядела на него поблёскивающим от слёз взглядом.

— Как мне поверить вам, Теодора? Честны ли вы сейчас в словах ваших? Готовы ли вы поклясться на распятии, что всё сказанное вами правда? — С этими словами Кресченций снял со стены внушительного вида бронзовый крест и подошёл к Теодоре, опустившейся перед ним на колени.

Он протянул ей крест, но та замотала головой и ещё ниже опустила свою голову. Он придвинул крест к её лицу, но Теодора, всхлипнув, отстранилась от распятия и торопливо заговорила.

— Сжалься! Я совершу смертный грех, Кресченций, если поцелую крест. Да-да-да, я сама согласилась на вариант с Гуго. Простите меня, мой друг, но я действительно польстилась на посулы моей сестры, которая пообещала мне устроить брак с королём, если я, в свою очередь, затем верну ей Сполето и Тоскану. Простите меня, Кресченций, ибо моя любовь к вам оказалась слабее жажды власти и золота. Вы правы, я желала короны всем сердцем, её блеск затмил мне все прочие мечты и чувства. Простите меня, я недостойна вас.

Она поднялась с колен и хотела было направиться к выходу, но Кресченций поймал её руку.

— Благодарю вас за искренние слова, Теодора. Теперь я верю вам и не держу зла на вас, ибо кто из смертных не подвергался искушениям в жизни своей и оказывался более стоек, чем вы? Я не упрекну вас более, ибо сам грешен и не менее вашего слаб и суетен. Но вы ещё не всё знаете. Полагаю, что вы действительно оказались игрушкой в руках сестры. Мароция обманула вас, она и не думала устраивать ваш брак с королём.

— Отчего вы так решили?

— Оттого что она сама ныне ведёт активную переписку с королём, и тот принял её игру. Подумайте, зачем ему вы, когда он может вести торг напрямую с тем, кто является самой значительной силой в Риме?

— Она вдова его брата, он не может жениться на ней.

— До Рима и до вас просто не дошли последние вести из столицы. В день моего отъезда, на ассамблее, созванной королём, было зачитано свидетельство Ирменгарды, сестры покойного Гвидо и ныне здравствующего Ламберта Тосканских. В свидетельстве Ирменгарда призналась, что все дети её матери от второго брака являются детьми каких-то баронов, вассалов Тосканы. Имена родителей мне ничего не сказали — возможно, потому что никого из них нет в настоящее время в живых. Таким образом, Гвидо не является братом Гуго, а значит, брак короля с Мароцией становится возможным.

Теодора попросила Кресченция ещё раз повторить сказанное.

— Как такое может быть? Наверняка это признание было вырвано у Ирменгарды силой.

— Граф Вальперт, опекун Ирменгарды, ещё до того как принять участие в заговоре против короля, подтвердил письменно, что Ирменгарда свидетельствовала без понуждения.

— А кстати, известно ли что-нибудь о её дальнейшей судьбе?

— По свидетельству графа Сансона, словам которого грош цена, и всё того же Вальперта, которому я доверял неизмеримо более, по дороге в Павию королевский отряд был атакован разбойниками, которым удалось похитить графиню. Однако в Павии я не раз слыхал, в том числе опять-таки от Вальперта, раненного в том сражении, что это были вовсе не разбойники, а люди Беренгария Иврейского. В любом случае о самой графине с тех самых пор ничего не известно.

— А откуда вы знаете о переписке моей сестры с королём?

— Я видел эти письма, видел, с каким чувством король читал их. Наконец, сам Гуго сказал мне о том, что именно Мароция, а не вы, является предметом его вожделений. В этом готов сей же час свидетельствовать перед Богом и вами. — И чтобы не быть голословным, Кресченций тут же поцеловал распятие, которое всё ещё продолжал держать в руке.

Теодора горько вздохнула.

— Я тяжело наказана за свою глупость и излишнюю доверчивость. Я обманывала вас, будучи обманутой сама. Я была слишком горда, считая себя заслуживающей короны. Всё тайное стало явным, и посреди этой яви я выгляжу наиболее нелепой и ничтожной. — Она закрыла лицо руками, и плечи её начало сотрясать рыдание.

Сердце Кресченция растаяло. Он подошёл к Теодоре и ласково обнял её.

— Друг мой, игра ещё далеко не закончена. Наберитесь сил и терпения, окружите себя действительно верными друзьями. Если ваша сестра ведёт свою игру, не считаясь с вами, ответьте ей тем же. В Риме немало тех, кто не принимает руку Мароции, начиная с Его Святейшества. Поймите, только избавившись от зависимости от неё, у вас действительно появится шанс добиться в своей жизни великих высот. Сейчас же всё принадлежит ей, а вам разрешено подбирать только то, что падает с её стола, и большего она вам не позволит.

Теодора выпрямилась.

— Вы будете со мной, друг мой?

— Как вы можете во мне сомневаться? Я весь ваш, до последнего своего вздоха.

— Благодарю вас, Кресченций, ваши слова возвращают мне силы.

— Начните прямо сегодня, закатите Мароции скандал из-за того, что она с королём вас обманула.

— Зачем?

— Видишь ли, солнце моё, я уверен, что среди твоих слуг почти наверняка есть доносчики и о твоём визите ко мне Мароция узнает незамедлительно. Будет странным и подозрительным для неё, если ты молча и со спокойной душой вернёшься к себе. Она знает, что нам сегодня было что сказать друг другу, и в этой связи твой гнев будет выглядеть вполне уместным и естественным. Извини, но для тебя было бы привычным, если бы ты сей же час заявилась в Замок Ангела и засыпала бы сестру упрёками в обмане.

— Да, наверное. Но… я её боюсь. — В этот момент Теодора выглядела настолько трогательно, что Кресченций расхохотался.

— Чтобы ты не боялась, я поеду с тобой. Возьмёшь меня свидетелем твоего обвинения, — весело объявил он Теодоре, и та немного приободрилась.

Спустя час двое влюблённых уже поднимались на верхний ярус башни Ангела, откуда Мароция скучающим взором наблюдала за суетящимися внизу строителями. Некоторое время назад сенатрисса вспомнила об идее, озвученной ещё ненавистным Тоссиньяно, и задалась целью исполнить проект, которому впоследствии будут обязаны жизнью многие понтифики Позднего Средневековья. Она выписала из Византии полсотни искусных строителей, имевших большой опыт работ по устройству крипт и каменоломен в Малой Азии, и приказала им вырыть подземный ход от главной башни Замка Ангела до папского дворца в Ватикане. Работы начались три месяца назад, несколько раз прерывались на ликвидацию последствий обвала грунта, но, по словам грека-архитектора, должны были закончиться до наступления холодов.

Всю дорогу до замка Теодора с Кресченцием репетировали предстоящий разговор. Теодора постаралась произвести своим появлением в покоях сестры эффект ворвавшегося метеора. Отчаянно жестикулируя, она выпалила в лицо сестре не очень складный, зато темпераментный монолог о вскрывшемся обмане, о коварстве Мароции, о лживости короля, о своей наивной доверчивости, а также о невероятной услуге, однажды оказанной сестре.

— Какой услуге? — И метеор Теодоры на всём ходу вонзился в колоссальный айсберг Мароции и мгновенно погас в нём.

— Какой услуге, сестра? Поведайте же нам. И мне, и, уверена, мессеру Кресченцию будет жутко интересно услышать о ней.

Теодора готова была тотчас убежать прочь из замка, сигануть в Тибр, провалиться сквозь землю, до такой степени её одним словом опрокинула Мароция. Сенатрисса усмехнулась со своим обычным презрением.

— До чего вы скрытны и скромны, Теодора. Ну да пусть ваша услуга останется неизвестной и мне, и Кресченцию. Ваши упрёки мне понятны, сестра, но что поделать, если король сам сделал такой выбор и о своём выборе заявил мессеру Кресченцию? Ведь так всё произошло, мессер? Вы ведь слышали это сами из уст короля?

— Да, сенатрисса.

— Как видите, даже это я знаю. Но и вы излишне скрытны, мессер Кресченций, на давешнем докладе мне два дня назад вы ни словом не обмолвились об этом.

— Я полагал, это не имеет отношение к моей миссии.

— И вы ошиблись, мессер Кресченций, было бы лучше, если бы вы сказали мне только об этом, а умолчали бы обо всём прочем. Но в целом Его Святейшество и Сенат Рима довольны вашим посольством, пусть вы и вызвали в итоге раздражение у короля. Рим отблагодарит вас, мессер, но прежде я хотела бы наградить вас лично. А также вас, моя дорогая сестра. В свете последних событий я не имею оснований препятствовать вам в ваших желаниях и настоящим даю своё согласие на ваш брак. Я угадала?

Мароция оглядела непрошеных гостей, любуясь произведённым эффектом. Пусть у этой парочки роились какие-то интриги, тлели неудовлетворённые амбиции, пусть они едва сдерживали свой гнев и неудовольствие ею, в этот момент и на такое предложение у них не было ни малейших поводов возразить. Одним взмахом своих длинных ресниц Мароция погасила назревающий конфликт.

— Я буду просить Его Святейшество, чтобы он лично освятил ваш брак, — добавила она и протянула гостям руку, к которой они не без запинки и смущения по очереди вынужденно приложились.

[1] Бонифаций I (? — 615) — римский папа (608-615) святой католической церкви.

[2] «Слава в вышних Богу» (лат.) — древний христианский гимн.

[3] Ф. Грегоровиус «История Рима в Cредние века». Том 2, книга 3, глава 4.1.