Эпизод 40.

Эпизод 40. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (июль 932 года от Рождества Христова).

Король Гуго принадлежал к той породе упрямцев, которые, совершив в порыве страсти очевиднейшую для всех и для себя самого глупость, по прошествии времени ни за что не признают своей вины, а напротив, заставят себя и своё окружение следовать по заведомо ложному и опасному для всех пути. В течение всей последующей недели Мароция не покидала покоев, доверяясь только старой, верной и подслеповатой Ксении и не позволяя прочим слугам заходить к себе и видеть себя в виде, способном породить множество ненужных в данный момент слухов. Слухи и без того возникли, быстро распространившись среди небольшого пространства Замка Ангела. Вскоре эти слухи загуляли по римским улицам, однако среди множества версий преобладали версии о болезни или новой беременности сенатриссы. Её младший сын Альберих, узнав о предполагаемых причинах добровольного затворничества матери, только саркастически усмехнулся в душе и не проявил никакого интереса увидеть её лично. Зато старший сын, папа Иоанн, оставшись без привычной опеки в делах своих, через несколько дней окончательно растерялся и не нашёл ничего лучшего, чем приостановить практически полностью деятельность своей канцелярии, решив, что бездействие в данной ситуации лучше и безопаснее, чем ошибочные решения. Быть может, в этом он проявил определённую мудрость, ибо бургундские священники, пользуясь протекцией короля, все эти дни продолжали настырно атаковать его своими просьбами и прожектами, требующими точного знания политического ландшафта и состояния своей казны. Однако долго так продолжаться не могло, и папа Иоанн с каждым днём всё настойчивее требовал от матери встречи.

Наконец Мароция решилась вновь выйти в свет и отправиться в Ватикан. Несмотря на жару, продолжающую царить в Риме, она перед выходом во двор предусмотрительно укрыла свои руки и шею, все ещё продолжавшие свидетельствовать о крутом характере её супруга. Однако возле выхода из башни её поджидал сюрприз: бургундские охранники, сославшись на приказ короля, задержали её у дверей и поспешили уведомить графа Сансона о желании сенатриссы прогуляться. Сансон немедля явился к Мароции, пряча в усах не то издевательскую, не то виноватую улыбку. Пробормотав извинения, он также сослался на Гуго и сообщил, что отныне либо он, либо граф Бозон будут присутствовать при всех поездках Мароции по Риму, в том числе даже к её детям.

Итак, Гуго остался верен своим угрозам. Это уже сильно походило на арест, причём король совершенно не считался с тем, какую реакцию это может иметь в Риме. Мароция, вынужденная теперь лавировать между Сциллой и Харибдой в лице собственных мужа и сына, быстро взяв себя в руки, постаралась дать решению короля логическое объяснение.

— Мой добрый супруг проявляет поистине трогательную заботу после болезни, приключившейся со мной. Конечно, я не должна сейчас подвергать себя риску, в одиночку путешествуя по Риму в такую невыносимую жару.

Те же слова она повторила во время аудиенции у папы, когда Иоанн удивился присутствию Сансона подле своей матери. Быть может, молодому понтифику было что сказать матери наедине, но в итоге ему пришлось довольствоваться сообщением Мароции официальных новостей, которые требовали решения. Не смущаясь присутствия Сансона и, может быть, даже преследуя цель позлить короля, Мароция порекомендовала своему сыну отклонить все притязания бургундских священников на хлебные места в итальянских церквях.

Следующей новостью, озвученной папой, стало зачитанное им письмо от базилевса Романа. Письмо предваряло цветистое и многословное перечисление всех мыслимых достоинств Гуго и Мароции, отчего последняя только печально вздохнула, быстро догадавшись о дальнейшем содержимом. Как и ожидалось, восточный владыка в переводе на современный сленг включил динамо в вопросе о будущем браке Берты Теофилакт с царевичем Константином и, не говоря ни да ни нет, ожидал конкретных действий от потенциальных сватов.

— Будучи наслышана о вашей необыкновенной памяти, мессер Сансон, прошу вас лично донести текст этого письма до внимания нашего могущественного государя. — Это был единственный момент за время разговора, когда присутствие графа дворца было на руку Мароции.

Сенатрисса не осталась на обед в Ватикане, а поспешила вернуться в Замок Ангела, ожидая, что король, извещённый о её выходе в Рим, пожелает встретиться с ней. Однако король был упёртым малым, и напрасно Мароция, кусая губы, до темноты ожидала его появления в своих покоях. Король, конечно, узнал о её «выздоровлении» и решил, что настал черёд нового унижения для своей строптивой супруги. В полдень следующего дня в замок прибыл обоз из бургундского военного лагеря, продолжавшего стоять на Нероновом поле. Помимо обычного провианта, снаряжения и требовавшей королевского перстня документации, из повозок выгрузились пять женщин, скрытых под разноцветными блио. К вечеру все они разместились этажом ниже спален короля и сенатриссы, причём у последней никто разрешения не запрашивал. В конце дня в спальню Мароции постучался королевский кубикуларий.

— Его высочество просит вас, благородная сенатрисса, навестить его перед сном.

Мароции, утром наблюдавшей за прибывшими и быстро догадавшейся о роли, отведённой им, истинные намерениях короля были предельно ясны. Несколько минут она колебалась — идти или отказаться от нового испытания, но всё же последовала за слугой, полагая, что отказ ей ничего более, кроме мучительной отсрочки по времени, не принесёт.

Дверь в спальню распахнулась, постельничий остался позади, и сенатрисса шагнула вперёд. Очевидно, король рассчитывал застать её врасплох и посему был разочарован и даже рассержен, когда сенатрисса равнодушным взглядом обвела всю развесёлую и в чём мать родила компанию, состоявшую из её собственного супруга и пятерых наложниц.

— Знакомьтесь, мои котятки, ваша новая подруга Мароция, сенатрисса города, в котором мы сейчас остановились. Присоединяйся же к нам скорее, Мароция, мы тебя заждались.

Наложницы смерили Мароцию тем полным презрения и слабоуправляемых комплексов взглядом, с которым любовницы так часто смотрят на законную жену.

— Вы ошиблись, ваше высочество, — голос Мароции звучал непривычно резко, — я ваша супруга пред Господом и людьми.

— Неужели? Тогда вам должно понимать, что это означает. Хорошо ли вы помните слова обета, данного мне? Являемся ли мы сейчас едиными душой и телом? Как тут недавно выяснилось, мы преследуем совершенно разные цели, стремимся к разным вещам, а значит — о каком единстве души можно говорить? Вот с ними, — Гуго постарался обнять сразу всех своих красавиц, — я един душой, ибо никто из них не мыслит себя без меня, ведь так, котятки? И насчёт единения тела вопросы. Чем ближе ты по сравнению с моей Вандельмодой?

Среди наложниц кокетливо хихикнула рыжеволосая, в конопушках, девица с изумрудными глазами, очевидно родом из северных земель.

— А ведь она родила мне моего любимого Умберто, из которого выйдет прекрасный правитель! Чем родней ты мне, чем моя роскошная Стефания, подарившая мне Тибо?

И, постаравшись придать своему жесту неуклюжую величественность, при этих словах короля откинула назад копну волос пышногрудая испанка.

— Не более ли мы едины с Пеццолой и Ротрудой, родивших мне дочерей, чем с тобой, горделиво отказывающейся разделить со мной ложе? А ведь ты знаешь, что такой отказ может стать поводом для расторжения брака! И свидетелей тому долго искать не надо, вот они, все здесь!

Между прочим, это было мало похоже на шутку или пустой упрёк. Мароция в его словах немедленно услышала скрытую угрозу.

— Ваше ложе занято, государь, — ответила Мароция.

— Потому что мне с ними спокойнее, теплее, мягче, чем с тобой, с которой надо быть всегда настороже, чьё слово коротко, как короток рост, отмеренный тебе природой.

— Быть может, потому что только с такими, как они, вы чувствуете себя сильным, мой государь.

Лицо Гуго потемнело, и он разъярённым тигром уставился на Мароцию. Та не отводила глаз, находя в себе силы и храбрость глядеть насмешливо и нагло.

— Пеццола, Ротруда, — король, не мигая, продолжал смотреть на Мароцию, а две блондинки приблизились к нему с обеих сторон, — Стефания, Вандельмода, оставим сегодня в покое нашу милую Розу, пусть отдохнёт, а если хочет, то и позабавится с нашей новой игрушкой. Возьмите же её, мои котятки, вы знаете, что мне должно понравиться.

— Хотя бы сегодня будьте изобретательны, государь, — успела молвить Мароция, прежде чем наложницы короля приблизились к ней.

Спустя два часа король приказал своим наложницам отвести свою супругу в её покои, ему было крайне неловко остаться с ней наедине. Однако Мароция очень быстро привела себя в порядок, тем более что сегодня обошлось без побоев. Она вновь направилась к покоям короля — пусть разговаривать с ним сейчас ей было совершенно не о чем, она хотела снова увидеть его, понимая, какое смятение может испытать даже такой законченный циник.

Путь ей преградил всё тот же постельничий.

— Его высочество отдыхает и приказал до утра не беспокоить.

В последующие дни экзекуция ещё несколько раз повторилась, после чего Мароция, вспомнив сполетский опыт, решила перехватить инициативу.

— Я вижу, что фантазии вашего высочества и ваших наложниц оказались весьма ограниченными, — заявила она, — у нас в Риме умеют кое-что ещё.

Это «кое-что», под которым каждый может подразумевать любое, что позволяет ему его фантазия и скрытые наклонности, тут же заставило Гуго избавить жену от присутствия своего гарема. Нет, наложницы не покинули Замок Ангела, и король по-прежнему находил среди них почти ежедневное утешение, но вот для Мароции вечера вновь обрели спокойствие. Теперь можно было, не повинуясь эмоциям, не раня пальцы, собирая по частям осколки разбитой души, подумать о выходе из возникшего лабиринта проблем.

Однако этот абстрактный лабиринт оказался куда сложнее своего реального критского предшественника. Рычание коронованного Минотавра Мароция слышала почти каждый вечер совсем рядом с собой, но дни сменялись днями, а подле сенатриссы не находилось Ариадны[1], способной протянуть ей спасительную нить. В своих бесплодных поисках Мароция даже попыталась войти в доверие к наложницам Гуго, но очень скоро поняла, что все они являются лишь послушными самками, смысл существования которых ограничивается постелью короля. Все, кроме одной.

Самой последней, к кому однажды вечером постучалась Мароция, была миниатюрная брюнетка, которую Мароции можно было не представлять. Увидев её впервые, она сразу догадалась, что король её и здесь обманул, нарушив обещание, данное ей когда-то на берегу Тичино. Во время вечерних забав король и наложницы не стеснялись в обращении с ней, и, наблюдая исподтишка за выражением глаз Розы, в котором ясно читалась сломленная невзгодами душа, Мароции временами становилось не по себе от одной мысли, что и её саму король может довести до такого состояния.

При виде Мароции в глазах Розы вспыхнул обычный для неё испуг.

— Доброй ночи, Роза! Ты не имеешь привычки рано ложиться?

— Я к вашим услугам, госпожа, — голос Розы был еле слышен.

Обе женщины присели на постель. Роза опустила голову, предчувствуя дурное. Мароция по-хозяйски осматривала её спальню и гардероб.

— Почему ты называешь меня госпожой?

— Я слуга его высочества, а вы его супруга.

— Никто из твоих товарок меня так не называл. Но и ты меня не зови своей госпожой, ведь ты дочь благородного графа Вальперта, да воспоют ему ангелы осанну!

При имени отца Роза тихо всхлипнула и поникла головой. Мароция поднесла свечу к её лицу.

— Давно хотела получше разглядеть тебя. Лицом мы похожи лишь отчасти, глаза твои слишком светлы, зато волосы точь-в-точь как у меня, и это прекрасно! Это правда, что король ранее в постели называл тебя моим именем?

— Простите меня, госпожа!

— Ну ты-то тут при чём? И фигура, у тебя в точности моя фигура! Даже король заметил это. Кстати, давай сделаем тебе такую же причёску, как у меня?

— Зачем, госпожа?

— Это может понадобиться королю, ты же хочешь угодить королю? Вот только что сделать с глазами? — Слова Мароции пугали Розу, а мысли сенатриссы в её лабиринте, быть может, в этот момент действительно нащупали нить Ариадны. Никакого плана у сенатриссы не было ещё и в помине, она только интуитивно почувствовала, что это забитое существо в будущем, вероятно, сможет оказать ей какую-то неведомую услугу. Но пока надлежало прежде всего успокоить Розу, а посему сенатрисса кликнула слугу, который принёс женщинам вино со сладостями, после чего остаток вечера Мароция провела в роли весёлого тамады, пытаясь растормошить свою запуганную подругу сплетнями и анекдотами, рождавшимися в то время на улицах Рима.

Далеко идущих событий после того разговора не последовало. Мароция частенько наведывалась к Розе, пытаясь достучаться то до сердца, то до разума, но находя одни руины от того и другого. Вспыхнувший было свет надежды в лабиринте вновь померк, и Мароция ещё не одну неделю провела, ломая голову над разрешением вконец запутавшейся ситуации, оставаясь формально арестованной в своём же собственном замке. Было бы много легче, если бы кто-то из сторон конфликта пожелал вместе с ней заняться поисками компромисса, однако Альберих был слишком непреклонен, король слишком горд и занят собой, а папа — да смилуется надо мной сейчас Небо — слишком… Ну хорошо, слишком неподходящим для исполнения выпавшей ему роли.

Время шло, и Мароция в те дни походила на бедолагу, самонадеянно вошедшего в быстроводную реку и вдруг обнаружившего, что от него самого уже ничего более не зависит, течение неумолимо набирает ход, мелькают равнодушные и неприступные по обеим сторонам берега, а впереди либо спасительная отмель, либо безжалостные камни, либо прекращающий всё движение водопад.

[1] Древнегреческий миф о Тесее, обречённом на принесение в жертву чудовищу Минотавру, живущему в лабиринте на острове Крит. Тесей убил Минотавра, а затем был спасён сестрой Минотавра Ариадной, давшей ему путеводный клубок для выхода из лабиринта.