Эпизод 45.

Эпизод 45. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (1 декабря 932 года от Рождества Христова).

Первый день зимнего месяца в Риме выдался не по календарю приветливым. Дожди, до сего дня наполнявшие собой порядком обмелевший за лето Тибр, сегодня отступили, дав солнцу возможность погреть жителей Вечного города обманчиво яркими, но хилыми лучами. О призрачности и недолговечности такого подарка напоминали увесистые серые тучи, скопившиеся над альбанским отростком позвоночника Апеннинских гор и как будто враждебно поглядывавшие в сторону Рима в ожидании момента, когда им вновь будет позволено заполонить собой всё небесное пространство.

Слуги и охрана башни Ангела, чей день начинался засветло, неторопливо вели свои дела, рассчитывая ввиду состоявшегося накануне шумного застолья, что хозяева их жизни и здешнего замка проснутся не ранее полудня. Скорее всего, так бы и случилось, но, едва только солнце более-менее почувствовало себя хозяином над Римом, возле ворот башни раздался звук рога. Прибыл гонец от его высокопреподобия епископа Манассии и затребовал к себе графа Сансона. Почтенный вельможа, с космами, торчащими во все стороны и мутью во взоре, появился спустя несколько минут во дворе замка, получил в руки пергаментный свиток, сломал его печати, прочёл и направился к бадье с водой, предназначенной для лошадей. Макнув туда пару раз голову и наведя тем самым определённый порядок в своей причёске, граф ещё раз перечёл письмо, безадресно выругался и направился к покоям Гуго.

Короля также разбудил звук епископского рога. К этому моменту он только-только начал справляться с бессонницей, знакомой каждому, кто накануне отведает множество несопоставимых друг с другом напитков. Он вышел в триклиний, надеясь излечить подобное подобным, и, к своему смущению и неудовольствию, увидел там Мароцию, которая, вопреки церемониалам и обычаям, кажется, готовилась позавтракать, не дожидаясь своего мужа.

— Вы уже принимаете трапезу, будто у вас нет законного супруга, — вместо приветствия бросил он упрёк жене.

— Я полагала, что вы спите, государь, и не хотела вас беспокоить.

— Помилуй Бог, какая заботливость! — В таком состоянии Гуго раздражало буквально всё, руки его тряслись, к горлу то и дело подкатывали волны тошноты. — Если бы и во всём остальном вы проявляли ко мне хотя бы сотую часть подобного внимания.

— Я ваша покорная супруга, государь.

— На вашем месте я бы ещё добавил «верная». — Гуго сам рассмеялся своей остроте, но мгновенно перестал, едва справившись с очередным наступлением похмельной дурноты. — Дай мне вина, дьявол тебя забери!

На какой-то момент королю стало немного лучше, он продолжал зло коситься на Мароцию, которая, стараясь сохранять спокойствие, разделывала цыплёнка, время от времени пряча глаза в кубке с вином.

— Какая же ты дрянь! — вдруг произнёс король, и Мароция, вздрогнув, сжалась в комок. — Ничего тебя не берет. Ты терпишь мой кулак, ты делишь моё ложе со шлюхами, стараясь ничем не уступать им, а сама тихо, как змея, разбрызгиваешь свой яд и ждёшь момента, чтобы нанести свой удар.

— Гуго, я не понимаю, чем вызвала твой гнев.

— Ах, ты не понимаешь?! Представь себе, здесь, в этом городе у меня тоже появились свои доброжелатели и союзники. Так вот они сообщили мне, что ваш Сенат решил пересмотреть своё прежнее решение и отказать мне в займе и что инициатором этого стала ты. Ты и никто другой! Что ты на этот раз скажешь в своё оправдание, двуличная тварь?

— Ничего, кроме того, что это правда. И я сделала это для того, чтобы обезопасить себя. И вас.

— Так мне, оказывается, ещё надо быть тебе благодарным?! От каких же напастей ты, моя великая спасительница, меня уберегла?

— Рим начал тяготиться вашим присутствием. Мне показалось опасным в такой момент требовать от него что-либо.

— И ради удовлетворения римской черни ты отказала мне в деньгах? Вместо пары виселиц и сотни ударов кнутом для грязных смутьянов ты предпочла в очередной раз нарушить наши договорённости?

Гуго вынужденно прервал свой монолог. Действие вина оказалось скоротечным, и состояние тяжёлого похмелья вновь вернулось к нему.

— Вам необходимо поесть, Гуго.

— Позволь мне обойтись без твоих ценных советов. — Разговор между супругами всё более напоминал обычную кухонную склоку. — Где, чёрт побери, слуги? Где граф Сансон? Где мой, несравненный в своей верности, вассал, висконт Альберих? Люди!

В триклинии показались испуганные лица слуг.

— Пошли прочь! Где Сансон, чёрт побери? Где этот щенок Альберих?

Мароция за спиной короля, сделав страшные глаза, внушила слугам немедленно отыскать её сына. Чья-то заботливая рука услужливо протянула королю ещё один кубок с вином.

— Ну наконец-то! Где тебя черти носят? — завопил король, углядев в дающем графа Сансона.

— Прибыл гонец от епископа Манассии, государь.

— Что пишет мой любимый, хранимый Богом племянник?

— Новости плохие, ваше высочество. Кандиано, новый дож Венеции, отказывается предоставить вам заём.

— Ну вот, пожалуйста! Час от часу не легче!

— Венеции надо предложить помощь в её конфликте с Истрийской маркой, — сказала Мароция, отчего король зашёлся в новом приступе гнева.

— Придержите ваш язычок до вечера, моя милейшая супруга, до поры, когда в нём возникнет необходимость!

Граф Сансон, испытывая громаднейшее смущение, отвернулся в сторону. Лицо Мароции залила багровая краска.

— Довольно вы уже насоветовали мне! К чему это привело, я теперь вижу ясно! А-а-а, к своему сюзерену наконец пожаловал мой верный, добрый, смиренный вассал! — Последние слова относились к мажордому, который робко заявил, что висконт Альберих просит дозволения войти к королю.

Альберих вошёл в триклиний с лицом невозмутимым настолько, что даже трезвому это показалось бы дерзким.

— Дозвольте вас спросить, благородный, как мне говорят, мессер Альберих! Хорошо ли вам известны обязательства вассала, принимаемые им при оммаже?

— Хорошо известны, ваше высочество. Например, то, что они вступают в силу только после принесения вассальной клятвы.

Гуго на мгновение опешил. Но только на мгновение.

— О, достойный сын своей изворотливой матери! Вы говорите так, как будто не было у нас договорённостей об исполнении вами вассальных обязанностей до оммажа в обмен на то, что я подарю вам Сполетское герцогство, хотя спешу напомнить, что таких обязательств и желаний при вступлении в Рим у меня не было вовсе. Ваша мать выторговала для вас это герцогство, ради вас я лишил патримоний своего собственного брата, вы же теперь отказываете мне в такой досадной мелочи, как быть моим верным вассалом, ночевать у дверей моей опочивальни, прислуживать мне за столом?

Мароция за спиной короля умоляюще сложила руки, упрашивая сына проявить гибкость. Альберих, поколебавшись, сменил гнев на милость.

— Простите, государь. Дела Рима заставили меня этой ночью быть в городе. Сейчас я в вашем распоряжении.

— Дела Рима отныне пусть вас не касаются. Именно для того, чтобы вы более не были связаны с Римом, я просил вас быть при мне до оммажа. Пусть дела Рима отныне заботят мессера Габриелли. Итак, моя милая, — король повернулся к Мароции, — события последнего дня не оставляют мне иного варианта, как просить займа у вашего старшего сына, у папского двора.

— Это почти невозможно, Гуго. Для вынесения решения требуется созыв Синода. Синод же не вправе расходовать средства Церкви на нужды светских владык, это противоречит всем канонам.

— Канонам Церкви многое что противоречит, может быть даже сама Вера. Разве Вера и Евангелие позволяют Церкви судить мёртвых, одних анафематствовать, а других причислять к лику святых, а стало быть, определять им меру вместо Господа, который, казалось бы, один нам всем судия? Разве Евангелие позволяет продавать для поклонения древние кости и рукописные иконы, как будто их лобзание, а не деяния твои спасут твою душу? Для того ли Господь изгонял торговцев из храма, чтобы сейчас Римская церковь, казна которой, несмотря на проповедуемые с амвона нестяжательство и строгость, внезапно стала много богаче казны королей? Довольно лицемерия, после завтрака мы едем к вашему сыну, я еду вместе с вами, и я очень хочу посмотреть, как вы, моя милая, будете уговаривать своего пухлого падре оплатить мои и ваши расходы. Я постараюсь дать справедливую оценку вашим стараниям.

Никто не попытался оспорить желчный монолог Гуго. Граф Сансон распорядился насчёт подготовки королевского аристона. Альберих встал позади Гуго, готовясь выполнять все его застольные надобности.

— Мессер Альберих, распорядитесь принести воду для омовения рук, — сказал Гуго.

Слуги внесли таз, поставили его на табурет. Альберих взял кувшин и полотенце. Гуго, всё ещё недовольно морщась, подошёл к тазу, к этому моменту у него вновь начало проходить успокаивающее действие второго кубка.

Альберих начал лить воду на руки королю.

— Нет, не так, лей сильнее, мы не в мавританской пустыне, что ты жалеешь воду? Не беспокойся за Рим, одним омовением я не иссушу его языческие акведуки, — недовольно бубнил король.

— Да лей же, дьявол тебя забери! Скупость эта, видно, у всех римлян в сердцах? Да что ты делаешь, негодный щенок!?

Альберих, разозлившись от обидных слов, одномоментно вылил кувшин на руки короля, намочив тому одежду и ноги.

— Раб негодный! — вскрикнул Гуго и, к изумлению всех присутствующих, влепил Альбериху пощечину. — Прочь, раб строптивый! Прочь с глаз моих! И прежде чем появишься здесь что-нибудь просить, научись сперва смирению и выучи обязанности свои! Вон!

Альберих с выпученными глазами секунду смотрел на короля, потом круто развернулся лицом к матери:

— Ты видела это? Ты стерпишь это?

Мароция ничего не сказала, только закрыла глаза и недвижимо сидела на своём стуле.

— Терпит и продолжит терпеть, ибо в этом юдоль и предназначение ваше! Терпит, как потаскуха, желающая в конце издевательств получить свои жалкие гроши, и ты тоже будешь терпеть, ибо ты сын потаскухи, и никакая корона герцога сие в глазах моих не изменит!

Альберих опрометью кинулся прочь. Король сопровождал его бегство злорадным хохотом.

— Осторожней, государь, — заметил за его спиной граф Сансон. Король обернулся к нему.

— О чём ты, мой добрый друг? Ты видел, как улепётывал этот щенок? Если бы он был хоть на каплю мужчина, он вызвал бы меня немедля на поединок, но он бросился бежать, как заяц! О чём ты? Сын шлюхи не может быть воином! В лучшем случае священником! Мы нагнали жути на младшего ублюдка, давай теперь наведаемся к старшему да потрясём хорошенько его жирные потроха! Я не я буду, если не вернусь оттуда с деньгами для моих людей! Пошевеливайтесь, могущественная сенатрисса, ваше время вышло!

С этими словами Гуго нарочито небрежно тряхнул за плечо Мароцию. Та открыла глаза, выпустив на свои щеки обильный поток скопившихся под веками слёз.