Эпизод 1.

 Эпизод 1. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина (25 апреля 928 года от Рождества Христова).

Два юных мавра стремительными и ловкими движениями вынесли низкий столик перед бассейном и уставили его кубками с вином, фруктами и медом. Вслед за ними, две почтенные матроны такими же заученными до автоматизма жестами слой за слоем, как с капустных кочанов, сняли многочисленные рубахи с двух своих хозяек и оставили их наедине друг с другом в облачении праматери нашей Евы.

Одна из женщин, высокая, с белоснежной кожей и вечно смеющимися зелеными глазами с наслаждением сиганула в купель с головой.

— Ах, я снова жива! — счастливо воскликнула она.

Вторая, миниатюрная брюнетка с короткими волосами и глубокими черными глазами, села на край купели и с легким насмешливым прищуром следила за своей сестрой.

— Святая Агнесса, окажись сейчас с нами, неминуемо осудила бы меня, — вздохнула кокетливо первая, — рассказывают, что за свою жизнь она будто бы не мылась ни разу.

— Ага, может потому никто и не притронулся к ней, когда префект Семпроний сдал ее в публичный дом?

Смех зеленоглазой блондинки был долгим и заразительным, но ее подруга только скупо улыбнулась.

— А представьте же себе, сестра моя, каково это годами не мыть свое тело? Не знаю, правда это или вымысел насчет Агнессы, но ведь именно такого поведения придерживается большинство теперешней черни и духовенства, считая, что вода непозволительно смывает священный елей, нанесенный им при крещении. Священники утешают всех тем, что, по их мнению, уход за телом есть занятие пустое и греховное, тогда как в чистоте надлежит держать только душу.

— Не понимаю, как можно выдерживать такое в жаркий день? И почему они тогда, позвольте спросить, не опасаются обычного дождя, который ведь также смывает с них крещенский мир?

— Прекрасно, Теодора, насчет дождя вы попали в самую точку. При случае непременно задам такой вопрос отцам церкви и представляю, как они будут смущены.

— А ведь во время Великой империи термы были повсюду. В каждом городе.

— Вы правы, сестрица, но, быть может, именно поэтому Церковь после гибели империи вела такую яростную войну против терм, поскольку видела в них наследие языческих времен. Однако, все меняется, и вот уже наш папа Тоссиньяно построил собственные термы в Леонине, так что только плебсу оставлено это сомнительное удовольствие обходиться всю жизнь без ванн и заботиться исключительно о чистоте души.

— Я поражаюсь, Мароция, с каким хладнокровием ты говоришь о человеке, который отнял у тебя сполетское герцогство. Я бы при каждом упоминании его имени посылала бы в его адрес проклятие.

— А с чего ты взяла, Теодора, что я так не делаю? Просто я не говорю это вслух, но про себя, уж будь уверена, я посылаю его в самую сердцевину преисподней. Что касается сполетского герцогства, то вот уже прошло два года, как они с королем Гуго сговорились оставить меня и моего сына без наследства Альбериха. Я, конечно, не забыла и не простила своим недругам этой кражи, но моя голова занята другим, ибо папа и король не успокаиваются на достигнутом.

— Ой, сестра, а я другого склада. Горечь потерь я замещаю в душе своей сладостью любви. Мне проще забыться в сильных объятиях мужчины, раствориться в его грубых ласках и не думать обо всех этих интригах, на которые я не имею возможности влиять.

— Такой подход вовсе не избавляет, Теодора, от влияния этих интриг на тебя саму. Ты участвуешь в них вне своего желания. И когда я говорю, что папа и король продолжают действовать, я в качестве первых потенциальных жертв их намерений вижу всю нашу семью. Не исключая и тебя.

— Вот как? Каким же образом?

Мароция выдержала паузу, прежде чем ответить. Теодора успела за это время окунуться с головой в купель и подплыла к сестре, поправляя налипшие на свой лоб волосы и восстанавливая дыхание.

— Мне кажется, что ты преувеличиваешь, Мароция. Наша мать не допустит, чтобы ее любовник расправился с нами.

— Да? Тогда может ты расскажешь мне, как наша мать противостояла захвату Сполето? Я еще бы поняла, если бы она помешала лично мне, наши отношения тебе хорошо известны, но ведь она лишила герцогства своего внука. Ради кого? Ради братца любовника! Для своего Тоссиньяно она принесет в жертву кого угодно, надо будет, пожертвует и тобой, дорогая сестрица. Что, я не права?

Теодора испуганно замолчала. Мароция продолжала сидеть на краю купели, нервно болтая ногами и напряженно размышляя о чем-то. Младшая сестра подплыла к ней и нежно погладила ее по ноге.

— Окунитесь, сестрица, вы почувствуете себя лучше. Нельзя вечно жить в страхе и озлоблении. В конце концов, у вас есть Тоскана, есть любящий муж, который за вас будет биться насмерть. А если вы будете в порядке, то буду в порядке и я. Ведь так? — Теодора с любовью посмотрела на свою сестру.

Мароция улыбнулась ей в ответ, но мгновение спустя ее лицо вновь приняло озабоченный вид.

— Ты все говоришь правильно, сестра моя.

— Давай сегодня же позовем к нам кого-нибудь из римлян. Пригласи Льва, он настолько страстен, что я, наблюдая за вами, все время жутко завидую.

— Он на днях стал кардиналом, Теодора.

— Да, и с каких пор тебе это стало мешать?

Мароция с укоризной взглянула на сестру.

— Прости, прости, — заспешила Теодора, — я не хотела тебя обидеть.

— Ты меня вовсе не обидела, сестра, но все же следи за своими словами, ибо подобное легкомыслие может быть использовано против нас. Кого же ты думаешь пригласить к себе? — Мароция перевела разговор в любимое для своей сестры русло.

— Нууу, — Теодора с кокетливой смущенностью повела белоснежными плечиками, — недавно я пригласила к себе некоего Константина, он служит у тебя в Замке Ангела и настолько хорош собой ….

— Дорифора Константина? Что за неуемное влечение у тебя, сестра, ко всяким плебеям?

— В них сила и ярость природы в своем первозданном виде. Им всю жизнь порой приходиться биться за кусок хлеба, тогда как прочим он достается уже при их рождении.

Мароция пожала плечами.

— Теодора, вам уже тридцать лет, пора бы становиться разборчивее.

Теодора обиженно поджала губки. Время от времени ей постоянно приходилось слышать от сестры и матери подобные упреки в легкомыслии. Чтобы скрыть обиду, она вновь с головой опустилась в воду.

— Вам уже тридцать лет и вот уже почти четыре года, как вы вдова несчастного сенатора Грациана, сгубившего себя вином, — услышала она в следующий миг, — и вы с тех пор и по сей день не замужем. Почему? Вы никогда не задумывались об этом? Ведь недостатка в поклонниках у вас нет и не было.

Лицо Теодоры передернуло болезненной гримасой.

— Наши родители настолько увлеклись поиском подходящей для меня партии, что, похоже, перехитрили самих себя.

— Надо принимать более активное участие в своей собственной судьбе, Теодора.

Теодора отплыла на противоположный край купели, вылезла на ее край и зло взглянула на сестру.

— Вам хорошо известно, Мароция, что после смерти Грациана наша мать пыталась устроить мою судьбу при аргосском дворе и вела переговоры с молодыми князьями германских земель.

— Из этого ничего не вышло. Вы были неинтересны им, сестра.

— Мою руку просил комит Александр и барон Кресченций, причем последний аж трижды.

— Их предложения наша мать отвергла. Почему?

— Потому что, по ее мнению, я заслуживала лучшей участи.

— В этом я с ней согласна.

— А я нет. Кресченций оказал нам немалые услуги, он деятелен и храбр.

— И потому он будет надежным и уважаемым вассалом у сильного господина, но самим господином ему быть не суждено.

Теодора в ответ только вздохнула. Мароция умышленно давила на самые больные места.

— А что теперь, сестра?

— А теперь мне уже тридцать и для перспективного брака я опоздала лет на десять, а то и больше.

— А вам не кажется, сестра, что наша мать умышленно препятствует вашему замужеству?

— Почему вы так решили, Мароция? Какой в этом смысл?

— Я высказываю вам свои мысли, появившиеся в моей голове не вчера. Возможности перспективных браков в течение всего этого времени у вас возникали постоянно. Уверена, что ваш брак с любым из беневентских князей, будь то Атенульф или Ландульф, был бы обоюдно интересен и выгоден. Смогла же матушка выдать замуж незаконнорожденную дочь нашего бедного брата Теофило. И как удачно! Ее муж теперь герцог Неаполя[1].

— Но какой смысл нашей матери оставлять меня в девицах?

— За всем за этим опять-таки может стоять папа. Он боится, что ваш брак с сильным правителем на Апеннинах приведет к возникновению мощного союза против него и коронованного им Гуго. Ведь мы не только сестры, но и самые близкие и верные друзья, не так ли?

Этого хватило, чтобы Теодора вновь вернулась к Мароции и обняла ее ноги.

— Ты знаешь, я никогда не задумывалась об этом, но ты так убедительна, твои доводы так логичны. Неужели это так?

— Да, и наша мать здесь вновь выступает послушной игрушкой в руках своего любовника. Согласиться на твой брак с низкородным вассалом ей не позволяет кровь, а перспективный марьяж пугает ее любовника. В итоге ты довольствуешь ласками простого дорифора, а за душой у тебя только то, что оставил тебе наш отец, упокой, Господи, его душу!

Сестры перекрестились. Мароция исподтишка наблюдала за своей сестрой, лицо которой приняло весьма скорбное выражение.

— Везде и во всем у нас на пути этот Тоссиньяно, — со злостью в голосе подытожила Теодора.

— Да, это действительно проклятье для нашей семьи.

— Ты когда-нибудь говорила об этом с матушкой?

— Да, и результат этих разговоров налицо. А между тем, если бы не Тоссиньяно, наша судьба могла быть иной, а у тебя и вовсе исключительной.

— Да? Как это могло быть?

— Ну, представь, что при нашей власти в Риме у нас был бы другой папа. Папа, который бы служил нашим интересам.

Теодора согласно кивнула.

— Ты знаешь, что после смерти Людовика Слепого, а по слухам ему осталось совсем мало в этом мире, у нашего друга Гуго более не будет препятствий, даже формальных, чтобы стать императором? Ну или точнее, почти не будет.

— Кроме вас, сестра, и вашего мужа, доблестного Гвидо Тосканского.

— Да, именно. Как только наш Гуго узнал, что его недавний покровитель не встает более со своей постели, он не только не поспешил к себе домой, в Бургундию, но, напротив, призвал своих вассалов в Италию и одновременно с этим развил бурную переписку с Тоссиньяно. Моим слугам удалось пару раз перехватить их курьеров и, таким образом, я узнала о безусловной готовности папы короновать Гуго императором в Риме, как только трон станет вакантным.

— Что же ты тогда будешь делать?

— Увы, но нам с Гвидо не останется ничего иного, как силой тосканских мечей противодействовать этому. При этом мы рискуем быть подвержены интердикту со стороны Рима. Может быть, это не сильно расстроит меня, но для Гвидо, а еще более для его благонравного брата Ламберта, это станет серьезным ударом. А ведь если бы папа был в союзе со мной, Гуго самому бы пришлось искать моей дружбы, чтобы нацепить на себя императорскую корону.

— Конечно, конечно. Он бы сделал все, что ты пожелаешь. И в первую очередь вернул бы тебе Сполето.

— Да, Сполето. Но это были бы не все наши требования.

— Чтобы ты запросила от него еще?

— Ты же слышала, что в начале этого года от очередных родов скончалась жена Гуго, королева Хильда. Моим условием для его коронации в Риме стал бы брак с тобой, моя дорогая сестрица.

Теодора от неожиданности раскрыла рот, а ее глаза расширились и вспыхнули необыкновенным огнем.

— Как? Со мной? Я бы стала королевой?

— И быть может императрицей, сестра моя!

— Императрицей…. Я бы стала императрицей….Я…, — никогда даже в самых смелых мечтах Теодора не возносилась так далеко, ей даже стало трудно дышать от такой внезапно открывшейся перспективы.

— Но все это так и останется мечтой, пока на пути у нас Тоссиньяно, — Мароция нанесла контрольный удар.

Глаза Теодоры сверкнули ярче прежнего.

— Проклятье! Неужели нет никакого способа повлиять на него? Мать, наша матушка, ведь она может обрисовать папе такую возможность!

— Моя милая сестричка, неужели ты думаешь, что наша мудрая и хитрая матушка до сих пор не видит этого? Но все разбивается о Тоссиньяно, который ведет свою игру. Если бы он дал согласие на ваш брак с Гуго, его брат моментально бы лишился Сполето, а он сам превратился в ничего не значащую и ничего не решающую фигуру на Святом Престоле.

— Он остался бы главой Церкви!

— Амбиции папы простираются гораздо дальше, в область светских правителей. Поэтому он никогда не согласится на это. Другое дело, если бы на троне Апостола был бы человек, занимающийся исключительно вопросами Веры.

— А ведь именно в этом и заключается миссия епископа Рима! — воскликнула Теодора.

— Да, если бы на троне сидел человек, избранный Римом и в соответствии с законами Церкви. Но ты ведь знаешь, что Тоссиньяно стал папой, переметнувшись из одного епископского кресла в другое, из Равенны в Рим.

— В последние годы это было не раз.

— И что, разве это хоть в какой-то степени служит ему оправданием? Разве человек, преступивший закон, может требовать снисхождения на том основании, что до него этим законом пренебрегали другие?

— Нисколько.

— А разве можно ожидать, что человек, преступно захвативший власть, будет следовать порядку и закону, а не преследовать цели исключительно корыстные и служащие единственно укреплению его узурпаторской власти?

— Нет, но что делать нам, чтобы получилось все …. о чем ты говорила?

Мароция притянула к себе сестру и прошептала ей на ухо.

— Тоссиньяно должен умереть.

Мароция внимательно взглянула сестре в глаза. Она увидела, что та уже мысленно была готова к ее словам.

— Да, — также шепотом ответила Теодора, — но как это возможно сделать? И кто это может сделать?

— Это сделаешь ты.

Вот этих слов Теодора точно не ожидала и отпрянула от сестры.

— Как я?

— Прежде всего, тише, сестрица. Что тебя удивляет в моих словах? Что для исполнения своей мечты нужно будет что-то предпринять и взять на себя определенные риски? Что русло Истории меняют люди, решающиеся на авантюру и на …грех?

— Грех убийства, сестра!

— Покарать грешника, узурпировавшего Святой Престол, навряд ли заслужит серьезное порицание Небес. Тоссиньяно своим поведением, своим открытым нарушением целибата, своей сугубо светской и посему корыстной деятельностью дискредитирует сам Святой Престол, всю кафолическую Церковь. Вспомни, что он разрешил стать епископом малолетнему сыну франкского графа Вермандуа. Что будет плохого, если Церковь очистит себя от этого человека?

Теодора молчала. В голове ее проносились мириады мыслей, доминирующей среди которых было сожаление, почему для воплощения такой блестящей цели именно ей теперь требуется пройти столь ужасное испытание.

— Впрочем, можно все оставить как есть. Тоссиньяно будет править, я, пока мой муж в силе, сопротивляться интригам папы и короля, а тебе …… тебе вместо королевских почестей находить утешение в объятиях дорифора, не знающего ни грамоты, ни музыки, зато обладающего большим членом.

Мароция решила свернуть свою военную кампанию, предоставив сестре самостоятельно сделать выбор. Молчание продлилось несколько минут.

— Нет, я не могу этого сделать, — пролепетала Теодора и опустила голову в ожидании новых упреков сестры.

— Как знаешь, — вздохнула Мароция, — твоя судьба в твоих руках.

И она позволила себе также опуститься в прохладный бассейн. Вынырнув, она увидела, что ее сестра в отчаянии кусает себе губы. Мароция подплыла к ней.

— Ты видела, Теодора, у тебя уже появились морщины возле глаз!

Теодора махнула рукой. В любое другое время она непременно отреагировала бы на слова сестры, но сейчас ей было не до того.

— Твоя грудь уже не так высока и упруга, у тебя появился живот, а ведь ты, в отличие от меня, еще не рожала.

Теодора слегка очнулась.

— Ты о чем, сестра?

— О том, что годы берут верх, но есть средство замедлить их силу.

— Как?

— В святой земле есть море, в котором невозможно утонуть. На берегах его есть целебная грязь, и ванны из этой грязи, говорят, принимала еще Клеопатра, черпая из них молодость и силу для своей кожи. Вдоль моря растут волшебные травы, замедляющие для человека бег времен. Все это хорошо известно мне, так как я до последнего времени пользовалась всем этим, а рецепт я случайно нашла в архиве старой герцогини Агельтруды

— Ты пользовалась? Одна? А ведь я, глядя на тебя, уже не раз догадывалась, что секрет твоей стойкой красоты не подарен тебе природой. Я даже думала, что здесь какое-то волшебство. Но почему ты ничего не говорила об этом мне? Как тебе не стыдно, ты пользовалась эликсиром молодости в одиночку?

— Тебе в нем не было необходимости, ты была и без этих трав свежа и прекрасна. Мне же уже тридцать пять, мне эти снадобья уже необходимы, а скоро они понадобятся и тебе.

— Ты дашь их мне?

— Чтобы их получить, необходимо снарядить корабль в Святую землю. В портах, подвластных папе, это сделать с некоторых пор не представляется возможным, тосканские корабли заблокированы флотом Греческой Лангобардии, опять-таки по просьбе епископа Рима.

Мароция лукавила самую малость. Немногочисленные тосканские корабли действительно с весны находились в блокаде, после того как Гвидо преградил своему брату путь на Рим. Эту блокаду папа рассматривал как один из инструментов давления на Тоскану, чье могущество зиждилось исключительно на торговле.

Сестры молчали очень долго. Мароция, потеряв терпение, досадливо отвернулась от Теодоры, уже сожалея о напрасном расходе своего последнего резерва.

— Ты знаешь, как это сделать, сестра? — шепотом спросила Теодора.

— Что?

— Ну …. С Тоссиньяно.

Мароция пробежала взглядом по лицу сестры и удовлетворилась сделанным ей наблюдением.

— Да, разумеется. Я сделала бы это сама и давно, но при виде меня папа проявляет невероятную осторожность. Ты — другое дело. Вас с матерью он часто приглашает к себе. Надеюсь, ты не строишь иллюзий насчет его отношения к тебе, на этих встречах он, скорее всего, использует тебя в качестве информатора о моих делах и намерениях.

— Да, именно в этих целях.

— Накануне вашей новой встречи я передам тебе кувшин вина. Когда папа пригласит вас с матерью, и вы будете исключительно одни, откройте этот кувшин, и пусть каждый выпьет этого вина.

— Каждый?

— Не перебивай. После того, как вы выпьете это вино, пройдет не менее трех часов, прежде чем яд начнет действовать. Твоей задачей будет не позже этого срока, забрав мать, покинуть папские покои и принять противоядие, которое я вам также передам.

— А оно действительно справится с ядом? — в голосе Теодоры послышалось недоверие.

— Если тебя это успокоит, сестра, я выпью вина из этого кувшина первой, у тебя на глазах и до того, как отдам тебе. Будь спокойна, но следи за временем. Запомни, не более трех часов. Речь идет о твоей жизни.

Теодора приблизилась к Мароции и мягко обняла ладонями ее лицо.

— И ты сделаешь меня королевой? Ты не обманешь меня?

— Каким образом, сестрица? Рассуди, сама я замужем за братом короля и в мечтах моих вернуть себе сполетское герцогство. А кто мне это может сделать кроме Гуго …. и тебя?

— Я все сделаю, как ты говоришь, — прошептала Теодора, ее руки обвили шею Мароции и две сестры сплелись в страстном поцелуе.

Потребность в приглашении священника Льва и доблестного дорифора Константина в этот вечер отпала за ненадобностью.

[1] Иоанн Третий (? — 968) — герцог Неаполя (928-968). Его супруга — Теодора Неаполитанская приходилась племянницей Мароции.