Эпизод 21.

Эпизод 21. 1684-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Романа Лакапина (июнь 930 года от Рождества Христова).

Вне зависимости от места верфей, судоходных маршрутов и конечного пункта назначения прекрасного корабля вашей бренной жизни, на долгом пути его обязательно подстерегают полосы затяжного и зачастую окутанного туманом неопределённости штиля. В такие периоды паруса вашего корабля бессильно повисают на реях, кажется, что вокруг вас не происходит ровным счётом ничего, время бежит, но лично для вас оно остановилось навсегда, как остановилось и затихло ещё недавно бурное и страшное море. Крики невидимых чаек подсказывают вам, что где-то течёт жизнь, что где-то происходят удивительные события, но вас они уже совершенно не касаются, весь мир непостижимо забыл о вас, и ему невдомёк, что вы где-то до сих пор существуете. Сначала вас это пугает и печалит, но наступает момент, когда вслед за телом успокаивается и душа, засыпает лишившееся глупых переживаний сердце, засыпает побеждённый ленью и осознанием тщеты своих усилий мозг, засыпают от не меняющейся картины глаза. Не находя выхода из сонной завесы жизненного штиля, вы отчаянно молитесь о ниспослании вам перемен, пусть даже и дурных, но способных вывести вас из оцепенения. Иногда молитвы бывают услышаны, и в таких ситуациях первой реакцией вашего организма на признаки надвигающихся перемен в вашей судьбе, как правило, оказывается… страх.

Вот уже две недели, как добродушная братия Новалезского монастыря пребывала в состоянии перманентного страха и в вечном движении от каких-то нелепых и надуманных самими себе хлопот, мысленно мечтая побыстрее возвратиться в уютные перины своего прежнего бездумного существования. Все началось, когда монастырь вновь и, опять-таки, неожиданно посетил король Гуго. Король был энергичен и жизнерадостен, а посему, по мнению монахов, чересчур суетлив и требователен. На сей раз, к неописуемой радости аббата, король привёз кое-какие ценные подарки монастырю, однако самые роскошные дары Гуго с церемониальной торжественностью поднёс своей сводной сестре Ирменгарде, у которой сердце чуть не выпрыгнуло из груди от радости, что о ней снова вспомнили. Весь вечер Гуго кружил вокруг Ирменгарды, словно кот возле сметаны, осыпая графиню комплиментами и разжигая в ней неподобающую для стен благочестивого монастыря страсть. Братья, непозволительно раскрасневшиеся от доброго вина, привезённого королём, с умилением рассматривали их, судача о несокрушимой крепости братской любви. В отличие от них, рыцарь Вальперт был суров, скучен и время от времени слезливо шмыгал носом, тогда как обычно не менее монахов радовался приезду в монастырь редких гостей, хотя бы на несколько дней отвлекавших от него капризное внимание графини. Сразу после приезда короля он атаковал того жадными расспросами о своей дочери, но Гуго, умело состроив на редкость печальное и озабоченное лицо, ничем Вальперта не порадовал.

По окончании ужина Вальперт остался во дворе монастыря в совершенном одиночестве. Король, его свита, и монашеская братия разбрелись по своим кельям, а старый рыцарь уставился глазами, полными упрёка, в небо, вопрошая бесстрастные звёзды о судьбе своей дочери и глотая горькие слёзы. Весь разум его был настолько растворен в щёлочи горя, что он абсолютно равнодушными глазами наблюдал за тем, как около полуночи король с зажжённой свечой в руке осторожно постучался в дверь Ирменгарды. Дверь отворилась, короля любезно впустили, и до рассвета ржавые петли монастырской двери более никто не потревожил.

Начиная со следующего утра монахи перестали узнавать свою постоялицу. На завтрак к ним вышла вся светящаяся от счастья Ирменгарда и звенящим сталью голосом потребовала отныне для себя отдельного от монахов стола. Король Гуго, выглядевший уставшим, но добившимся своего, объявил Вальперту, что через две недели в монастырь прибудет граф Сансон, вместе с которым Ирменгарда покинет монастырь и отправится в Павию, где её ждёт благоприятная перемена судьбы, а его, Вальперта, освобождение от клятвы и щедрая награда за верность. Услышав имя графа Сансона, Вальперт мгновенно вспомнил слова своего покамест несостоявшегося зятя и решил, что непременно попытается разузнать у графа что-нибудь о Розе.

За сим король поспешил покинуть монастырь, почти полностью удовлетворённый результатами поездки. «Почти», потому что белокурая красавица-графиня, сколь ни умасливал её Гуго и вином, и грандиозными посулами, и своей неувядающей мужской страстью, к утру слегка опомнилась и потребовала у короля, чтобы подписанный ею накануне манускрипт оставался у неё до того счастливого момента, пока она самолично не приедет в Павию. Для короля всё это несколько усложняло дело и придавало проблеме определённую досадную щепетильность, но делать было нечего, и свиток остался у Ирменгарды. Их прощание было исключительно нежным, и король долго-долго не отпускал руки Ирменгарды, задумчиво вглядываясь в её сиявшие любовью голубые глаза, как будто пытался запомнить их каждую чёрточку.

Любой мало-мальски наслышанный о графе Сансоне в первую очередь отмечал в качестве добродетелей деловые качества и редкую пунктуальность управителя королевским дворцом. Графиня Ирменгарда к таковым наслышанным не относилась, а посему по истечении второй седмицы с момента отъезда Гуго её капризность и недовольство всем окружающим миром начали принимать гипертрофированные размеры. От неё доставалось всем: и где-то застрявшему Сансону, и верному слуге Вальперту, и добряку аббату, и даже непрошеным гостям монастыря, возжелавшим в неурочный час найти приют среди его полуразрушенных стен. Дошло до того, что любой обитатель монастыря в скором времени предпочитал за благо прятаться подальше от прекрасных и гневных глаз сварливой графини, лишь только она вступала на порог двора, либо в случае, когда тонкие стены её кельи пропускали очередной требовательный крик.

Графа Сансона, по изложенным выше причинам, встречали едва ли не радостнее, чем короля. Сорокапятилетний граф, высокий и поджарый, с отёкшими веками, скрывающими быстрый и хитрый взгляд, первым делом расспросил Вальперта о готовности Ирменгарды к переезду. Удовлетворившись ответом, он затем засвидетельствовал своё почтение графине, плохо скрывшей за надменным выражением своего лица неуёмную радость от его появления, а под конец разговорился с аббатом Айконом. Тот был вначале немало польщён вниманием к своей персоне со стороны столь почтенного лица, а затем пришёл в изумление, когда граф Сансон с самым простодушным видом предложил ему уступить за деньги священные реликвии, подаренные две недели назад не кем иным, как самим королём Гуго. Но соблазн был слишком велик, а вверенный аббату монастырь слишком беден, так что вскоре стороны ударили по рукам.

За ужином граф Сансон собственноручно прислуживал графине Ирменгарде, лишний раз подчёркивая для той скорое возвышение её статуса. Ирменгарда без устали щебетала, расспрашивая Сансона обо всех известных ей лицах, и даже, улучив удобный момент, поинтересовалась судьбой короля Рудольфа. Сансон, не без внутреннего потешательства над захмелевшей графиней, превознёс перед ней достоинства бургундского короля, а заодно и его швабской родни. У Ирменгарды сразу испортилось настроение, её щебет на какое-то время прекратился, однако, на беду графа Сансона, этим воспользовался мрачный рыцарь Вальперт, переключивший на себя все внимание графа дворца.

— Умоляю вас, благородный граф, скажите, известно ли хоть что-то о судьбе моей дочери?! — чуть не плача начал Вальперт.

Сансон качал головой, имитируя слабое сочувствие.

— Но ведь вы в прошлый раз покинули монастырь в то же самое время, как пропала моя Роза! Вы должны были видеть её! Из монастыря вниз, к миру, ведёт только одна дорога.

— По тому, как вы описываете свою дочь, она не могла уйти из монастыря, не простившись с вами.

— Это только доказывает, что она покинула монастырь не по своей воле.

— Помимо нас из монастыря в тот день никто не уходил. Значит ли это, что вы обвиняете меня в пропаже вашей дочери? — грозно сверкнув глазами, вопросил Сансон, решив прервать докучливые расспросы.

Неизвестно, что ответил бы доведённый до отчаяния Вальперт, но в разговор вмешалась Ирменгарда, обеспокоившись перспективой ссоры между двумя своими охранниками, которая грозила нарушить и её собственные планы.

— Мессер Вальперт, наш могущественный король Гуго на днях дал вам все исчерпывающие сведения о вашей дочери. Очевидно, что она по рассеянности пропала в лесу, заблудившись и, возможно, став жертвой диких зверей. Прожив с ней бок о бок два года, лично я не удивилась бы такой вести. Кроме того, за время нашего нахождения здесь такие случаи возле монастыря были нередки, несколько раз здешние монахи находили останки бродяг и пилигримов, разодранных волками или медведями.

— От Розы не осталось и следа, — тихо проговорил Вальперт, — ни клочка одежды, ни капель крови, ничего.

— Она могла заблудиться и отойти слишком далеко от монастыря. Так или иначе, но вам теперь необходимо объясниться перед благородным графом Сансоном.

Вальперт вздрогнул, мельком взглянул в сощуренные глаза графа и весь съёжился. По лицу Сансона пробежала издевательская улыбка.

— Благодарю вас, прекраснейшая графиня Ирменгарда, за заботу о моей чести. В свою очередь, прошу сострадания к горю мессера Вальперта, его вспыльчивые слова я пропускаю мимо себя.

— Это великодушно и благородно с вашей стороны, граф, — подытожила Ирменгарда.

На следующий день, после утренней мессы, ворота Новалезского монастыря распахнулись, выпуская со своего двора кортеж графа Сансона, в середине которого закрытые носилки навсегда увозили из этих мест Ирменгарду Иврейскую. Сердце графини в этот момент то заходилось в бешеном радостном стуке, то замирало, разливая по всему телу ледяную слабость от страха перед неведомым. Монастырская братия, возглавляемая аббатом, вышла попрощаться со своей гостьей, робко надеясь, что впоследствии графиня Ирменгарда не раз благодарным словом и, желательно, делом вспомнит о многочисленных днях пребывания в этих стенах. Надо сказать, что Ирменгарда дала им повод надеяться на эти скорые блага, в минуту прощания она нашла для братьев несколько добрых слов и, в довершение прочего, чуть не разрыдалась на груди аббата, пообещавшего молиться за неё.

Графский поезд шёл весьма неторопливо, носилки Ирменгарды были приторочены к четырём мулам, которых, в свою очередь, вели под уздцы слуги Сансона. Мессер Вальперт, верхом на такой же, как и он, потрёпанной жизнью седой кобыле, располагался неподалёку. Граф Сансон находился во главе кортежа, время от времени отдавая свите короткие, чёткие указания. Дорога предстояла длинная и скучная, с обеих сторон носилок была видна только нескончаемая зелёная пелена густого леса, сами носилки мерно покачивались, убаюкивая свою хозяйку, и вскоре Ирменгарда благополучно задремала, удерживая на коленях шкатулку с заветным манускриптом для короля.

Резкие, отрывистые крики и какое-то движение возле неё заставили её вскоре пробудиться. Она с большим неудовольствием рассталась с приятным сном, сладко потянулась и, поскольку странное оживление в сопровождающей её дружине не смолкало, решила удовлетворить своё любопытство, отдёрнув занавески носилок.

— Приятного дня, моя дорогая мачеха! — услышала она чей-то пронзительный и донельзя ядовитый голос.

Она подняла глаза на поравнявшегося с её носилками всадника, и сонное недоумение в её глазах сменилось смертельным ужасом. Зелёные глаза, горевшие торжествующей ненавистью, длинные курчавые волосы, спадавшие ниже плеч, чёрная бородка, торчавшая гордым и презрительным клином, худощавые и слегка сутулые плечи — всё это она предпочла бы видеть продолжением своего сна.

— Ты? Не может быть! — заполошным криком приветствовала Ирменгарда своего пасынка, Беренгария Иврейского.

Призрак — ей так хотелось, чтобы это был призрак! — наклонился к ней, и Ирменгарда в страхе закрыла лицо руками. Однако тот не тронул её, а только выхватил шкатулку с письмом.

— Сансон! Вальперт! На помощь! — пронзительно закричала Ирменгарда.

— Я здесь, прекраснейшая графиня, — услышал она совершенно спокойный голос Сансона, — и жду ваших повелений. Что касается мессера Вальперта, то с вашей стороны нехорошо тревожить вашего старого слугу, когда он так утомился в дороге.

Движение остановилось. Ирменгарда молила Господа о чуде, но двери её носилок распахнулись, и чьи-то сильные руки выволокли её прочь.

— Это то, что нужно королю? — Прямо перед Ирменгардой граф Беренгарий и граф Сансон обменивались приветствиями. Беренгарий пробежался взглядом по шкатулке.

— Это то, о чём мы с вами договаривались, — ответил Сансон, получая шкатулку из рук Беренгария.

— Любопытно было бы узнать, что там. Ведь это, судя по всему, дорого стоит.

— Мы договаривались, что это письмо будет принадлежать королю, — ответил Сансон.

— Ах, там письмо! А я думал — святые мощи. И всё же у меня такое ощущение, что я продешевил, — улыбнулся Беренгарий, и улыбка его была не слишком приветлива, — я заплатил деньги вам и оказал услугу королю, хотя мог бы ограничиться чем-то одним.

— Помилуйте, любезный граф, разве ваша добыча не стоит того? — Сансон указал рукой на Ирменгарду.

— Я пропала! Вы предали меня… — Голос красавицы и сам вид её мог бы разжалобить камни. Беренгарий подъехал к ней и, наклонившись, больно ухватил её за подбородок.

— Благодарение Господу, это свершилось! Змея в моих руках и молит о пощаде, — воскликнул он.

— Вальперт! — скорее инстинктивно пискнула Ирменгарда.

Беренгарий повернул её лицо резко в сторону.

— Вот твой старый пёс, — прогоготал он ей в лицо. — Ни на кого больше он не посмеет залаять.

Ирменгарда увидела, что старый рыцарь навзничь лежит в придорожной траве без всяких признаков жизни.

— Вальперт только оглушён, — спокойным голосом заметил Сансон, — у меня приказ от короля сохранить ему жизнь и доставить в Павию.

— Вы примерный вассал, граф Сансон. Не слишком ли много приказов от короля?

— Признаться, я и сам не понимаю, отчего король так радеет об этом старике. По мне, так я бы оставил его догнивать здесь. Но король хлопотал особо, и я не собираюсь его разочаровывать. Итак, благородный маркиз, вы удовлетворены сделкой?

— Считайте, что удовлетворён, мессер Сансон.

— В таком случае я и мои люди покидаем вас. Прощайте, прекрасная графиня, и да смилостивится над вами ваш новый хозяин!

Быстрые приготовления, наспех собранный паланкин для Вальперта, и через несколько минут возле Ирменгарды остались лишь люди Беренгария. Как это часто бывает, смертельные враги в заключительном акте своей личной драмы не находили слов друг к другу и даже избегали встречаться между собой взглядами. Все яростные обвинения и проклятия, которые так обильно исходили от них на протяжении множества лет, сейчас казались какими-то ненужными и маловыразительными для того, чтобы надлежаще разыграть финальную партию. И опять же, как это бывает в большинстве случаев, жертва вела себя куда смелее и достойнее палача.

Уняв дрожь в теле и только глубоко дыша, Ирменгарда заставила Беренгария взглянуть ей в глаза.

— Как ты решил покончить со мной, мой благородный пасынок? — гордо и громко, чтобы слышала вся графская свита, произнесла она.

Беренгарий молчал, по его вискам лился пот, разум никак не мог подобрать подходящего наказания, долженствующего, по его мнению, соответствовать степени грехов графини и градуса его ненависти к ней. Он медленно кружил на своей лошади вокруг мачехи, а та поворачивалась вслед за ним, не дозволяя пасынку очутиться за своей спиной.

— Король отомстит за меня. Его месть будет скорой и страшной.

Зря Ирменгарда сказала это. Беренгарий разразился неудержимым хохотом.

— Знай, что ты не должна была в любом случае доехать до Павии. У графа Сансона был приказ короля убить тебя, но граф, как человек практичный, делает деньги решительно на всём.

— Убить меня? Король хотел меня убить? Ты лжёшь! Лжёшь, как всегда!

— К сожалению, тот, кто мог подтвердить мои слова, уже умчался прочь, и ты можешь тешить себя мыслью, что я солгал. Но довольно, приказываю тебе подойти ко мне.

Ирменгарда оставалась неподвижной, и Беренгарий, спешившись, сам подошёл к ней и вытащил кинжал. Несчастная коротко охнула и зажмурила глаза, однако Беренгарий всего лишь отрезал локон её волос и положил в небольшой кожаный мешочек.

— Оставишь на память обо мне? — жалко усмехнулась Ирменгарда, когда предсмертный ужас разжал ей горло и она вновь смогла заговорить.

— Ты удивишься, но я не буду убивать тебя, — ответил Беренгарий.

Графиня с недоверием взглянула на него, но глаза Беренгария не лукавили. Лицо Ирменгарды озарилось радостным светом. Вот уж никогда не думала она, что её пасынок может быть столь благороден!

— Склонись перед своим сюзереном, — заявил он.

Дело Ирменгарды было проиграно, она должна была это признать, и потому её белокурая головка послушно поникла перед суровым графом Иврейским.

— Не так, — сказал Беренгарий и, пригнув её голову почти до самой земли, наступил своим грубым сапогом на разметавшиеся по грязи золотистые волосы. Ирменгарда жалобно вскрикнула. Челядь приветствовала это всеобщим хохотом и потоком грубых насмешек.

— Отныне и до конца дней твоих уделом тебе будет служить эта дорожная грязь, — с пафосом произнёс Беренгарий, продолжая стоять на её волосах.

— Будь ты проклят, фриульское отродье! — услышал он шипение из-под сапога.

Беренгарий вновь расхохотался и указал на неё слугам.

— Раздеть её донага!

Слуги, хихикая и понимая желания господина, усердно принялись исполнять приказ. Однако у Беренгария оказались другие намерения.

— Привязать её к дереву возле дороги, чтобы она была хорошо видна всем проходящим. Итак, я, несмотря на все сотворённое тобой зло, оставляю тебе жизнь на попечение Господа, на усмотрение проходящему люду и рыскающим зверям. И, милостью Господа, пусть всё свершится по делам твоим, ты получишь ту мзду, которую заслужила. За своё зло ты отведаешь злобы дикого зверя, за свою ложь ты познаешь стужу лесной ночи, за свою похоть ты до умопомрачения наешься похотью черни. Да не вяжите ей ноги, глупцы, подумайте об удобстве для ближнего своего!

— Будь ты проклят! — услышал он в ответ от Ирменгарды.

— Прощайте, моя прекрасная в своём гневе мачеха, да смилостивится над вами Господь наш! Препозит, мы едем в Сузу!

Приготовления к отъезду прошли под крики и мольбы Ирменгарды о пощаде. Графская дружина тронулась в путь, напоследок бросив несчастной несколько прощальных насмешек. Спустя несколько минут пути к графу Беренгарию подскочил его писарь, ухарского вида паренёк, и преломил пред ним свою шапку.

— Хозяин, мой благородный граф Беренгарий, простите своего низкого слугу, но я прошу разрешения на время покинуть вас, ибо оставил на лесной дороге свои чернила и свитки. — Глаза писаря нехорошо блестели, он то и дело облизывал пересохшие от желания губы.

— Конечно, в лесу нам всем очень необходимы были твои чернила, — рассмеялся граф и лёгкой отмашкой разрешил писарю запрашиваемое.

Спустя ещё несколько минут похожая участь постигла одного из оруженосцев Беренгария, он также что-то обронил в лесу. Отпуская слугу на поиски, граф вручил ему кожаный мешочек, в котором лежал локон Ирменгарды.

— Сразу после того как отыщешь свою пропажу, скачи немедленно в Рим. Здесь подарок для сенатриссы Мароции. Можешь, кстати, ей рассказать в подробностях о своих поисках, она посочувствует тебе и, если ты будешь достаточно старателен и красноречив, с лихвой возместит тебе все твои потери, — добавил он, разразившись очередным приступом смеха.

Дальнейшая судьба маркизы Иврейской, дочери славной Берты Лотарингской, сестры короля Италии и графов Тосканских, покрыта непроницаемым и печальным мраком. Быть может, Небеса и в самом деле смилостивились над ней и какой-нибудь сердобольный монах, шествующий на богомолье в Рим, освободил её прежде, чем над ней поглумились люди и потерзали животные. Хотелось бы на это надеяться, но в любом случае прелестная фигурка этой женщины с сего дня навсегда исчезает с шахматной доски европейских королевств. Её судьба была предопределена с момента приезда Гуго в монастырь, а решение оставить признание у себя на руках только укоротило Ирменгарде дни, ибо у короля на тот момент не было в мыслях устранять её. Была ли она столь наивна, подписывая лжесвидетельство против своей матери? Или она сознательно пошла на риск и уступила своему брату-подлецу, прекрасно понимая, что тот из себя представляет, но не видя иного способа изменить свою попавшую в паутину обстоятельств судьбу? В любом случае её счастье, что она так и не узнала, кому ещё, не считая короля, в этот день она оказала труднопереоценимую услугу.

Доставленный Мароции локон Ирменгарды не вызвал в душе сенатриссы ни одной искры злорадства. Задумчиво глядела она на эти несколько светлых волосков, в то время как гонец Беренгария изощрялся в красочном описании падения её вечной соперницы. «Вот и всё, что осталось от тебя, моя дорогая», — с налётом философской печали подумала Мароция и развеяла локон по ветру. Развязный же гонец к концу своего монолога вызвал у Мароции приступ раздражения. Если бы не Беренгарий, с которым надлежало дружить, этот мерзавец ещё до заката солнца изучал бы содержимое дна Тибра; вместо этого слугу пришлось отпустить со словами благодарности и несколькими солидами награды.

Но это было много позднее, а уже на следующий день после сделки Сансона с Беренгарием король Гуго с широченной улыбкой приветствовал своего верного графа дворца, который с почтительным поклоном передал ему шкатулку сестры. Гуго ещё раз, для верности, пробежал глазами манускрипт, обернулся на стоявшего позади него графа Бозона и торжествующей гримасой дал понять своему брату о полном успехе их предприятия. Граф Бозон придвинулся к королю:

— Ваше высочество, брат мой, вот это триумф! Всем триумфам триумф. Осмелюсь только спросить, учли ли вы и мои скромные пожелания?

Гуго с улыбкой оглядел брата и потрепал того по плечу.

— Брат мой, вы отчего-то плохого мнения о своём короле. Приёмными бастардами Ирменгарда объявила всех детей нашей матери от её второго брака. Включая и вашего друга Ламберта.