Эпизод 46.

Эпизод 46. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (1 декабря 932 года от Рождества Христова).

Новое разочарование постигло короля Гуго, когда он спустя час после завтрака, ставшего для всех его участников судьбоносным, переступил порог папской резиденции. Кубикуларий Епифаний, потешно семеня перед королём и заискивающе глядя в его мрачные глаза, тихой скороговоркой поведал о том, что Его Святейшество папа Иоанн только что спешно отбыл в Латеран в сопровождении своего младшего брата Альбериха.

— Такое ощущение, что ваши детки начали бегать от меня, Мароция!

Мароция, с красными от слёз глазами, только пожала плечами в ответ на новые упрёки своего мужа.

— Что за проблема, супруг мой, отправиться тотчас в Латеран?

— Ну, нет уж, не пристало королю Италии бегать по римским улицам за какими-то трусливыми выродками, — Гуго нарочно пытался словами посильнее оскорбить Мароцию, а та проявляла поистине чудеса выдержки, — я возвращаюсь в свой замок, а для Его Святейшества оставьте послание, что завтра утром, после мессы, я намерен посетить его. Надеюсь, после этого письма он соизволит меня принять и не сбежит от меня в какой-нибудь Неаполь.

Папский асикрит с поклоном принял поручение короля, после чего Гуго направился к выходу. Мароция же, улучив момент, остановила кубикулария.

— Скажи, любезный, разве Его Святейшество намеревался сегодня посетить Латеран?

— Нет, но мессер Альберих прибыл, очевидно, с какой-то важной вестью, и весть эта, увы, скорее всего, печальна, ибо на мессере Альберихе буквально не было лица. Они говорили очень недолго, после чего Его Святейшество поручил мне собрать его в поездку.

Мароция, удовлетворившись услышанным, последовала за королём. «Неужели мои сыновья и впрямь убежали от гнева короля? Как-то по-детски, наивно, постыдно. А с другой стороны, что здесь постыдного? Какой смысл был бы во встрече, произойди она сей же час? Никакого, королевская истерика могла привести только к скандалу в святых стенах, не привыкших, чтобы с их понтификом разговаривали как со слугой. Наверное, Альберих даже поступил весьма мудро. Пройдёт день-другой, король остепенится, свыкнется с реальностью, и, быть может, тогда мы сможем найти устраивающее всех решение. Пока же мне придётся выдержать всю его истерику в одиночку».

Но и король, и сенатрисса ошибались, рассуждая о мотивах поведения сыновей Мароции. Папа Иоанн степенно готовился к службе шестого часа, когда к нему почти ворвался Альберих. Не тратя времени на подробности, он в категоричной форме потребовал от своего святейшего брата последовать за ним, сообщив, что всё расскажет в их фамильной усадьбе. Там, в резиденции Теофилактов на Авентине, в присутствии встревоженных Кресченция и Теодоры, а также двух успевших прибыть сенаторов, Адриана и Василия Аниция, он объявил об оскорблении, нанесённом ему королём Гуго, о намерении короля в самой жёсткой форме требовать денег от папского престола и о насильственном удержании своей матери в Замке Ангела. Последний тезис был им придуман не вдруг, он уже давно от слуг, находящихся в замке, располагал сведениями, что король Гуго установил за своей супругой строгий дозор и сам граф Сансон неотлучно находится теперь при ней. Теодора, услыхав о королевской пощёчине, начала заламывать руки и, округлив свои изумрудные глаза до размеров кофейных блюдец, истерично причитать.

— Как это можно было стерпеть, Альберих?! Почему вы тотчас не вызвали его на поединок?

— Мессер Альберих всё правильно сделал, — рассудительно заметил Кресченций, — король принял бы вызов, но выставил бы вместо себя своего лучшего воина. Поверьте, я уже был свидетелем подобному. Другой вопрос, как это стерпела ваша мать? Похоже, она действительно лишена свободы и воли в своих решениях.

— Сенатор Рима захвачен в заложники в собственном городе! — вздохнул сенатор Адриан.

— Это оскорбление, как самому Сенату, так и городу. — Слова Кресченция звучали отрывисто и решительно. — Рим должен освободить свою сенатриссу. Альберих, друг мой, день, о котором мы так много мечтали, похоже, настал.

— Вы собираетесь устроить в Риме побоище? — Голос папы Иоанна звучал и неуместно, и жалко.

— Ваше Святейшество, мы намереваемся очистить Рим от гостей, злоупотребивших нашим гостеприимством, — ответил папе его младший брат.

— Прекрасно сказано, Альберих! — поддержал друга Кресченций.

— Прежде всего, уважаемые сенаторы и вы, донна Теодора, прошу от вас помощи в сборе Сената в Латеранской базилике к вечерней мессе, которую там проведёт Его Святейшество. За оставшееся до мессы время, мессер Кресченций, прошу вас взять под арест сенатора Габриелли, который может сегодня нам навредить, и укрепить сторожевые гарнизоны у ворот Рима верными нам людьми. После вечерней мессы ворота Рима должны быть закрыты на вход и выход. Останутся ли после этого верные нам ланциарии для похода к Замку Ангела?

— Не более сотни, Альберих. Ещё сотня воинов расположится у ворот Рима.

— Не распыляйте людей понапрасну, Кресченций. Пусть преданные нам люди соберутся прежде всего у северных ворот — Фламиниевых, Пинцийских, Соляных. Оставшейся сотни нам вполне хватит, не забывайте, что охрана Замка Ангела также преимущественно состоит из городской милиции. К тому же я рассчитываю на плебс, который мы, Его Святейшество и я сам, призовём на вечерней мессе.

— Как может глава Церкви призывать к кровопролитию?! — воскликнул Иоанн. Альберих зло оглядел своего брата-понтифика.

— Вам не придётся этого делать, Ваше Святейшество. Вы только подтвердите, что сенатрисса Рима и ваша мать находится в заложниках у короля Гуго, где подвергается оскорблениям и издевательствам. Вы ведь хотите помочь вашей матери? — Взгляд Кресченция не оставлял папе иного выбора.

— Конечно, Его Святейшество этого страстно желает и потому подтвердит моё обвинение королю, — сказал Альберих, и Иоанн утвердительно затряс всеми своими желеобразными подбородками.

— И, я уверена, будет молиться Господу о ниспослании нам успеха! — Теодора не преминула присоединиться к дразнящим несчастного племянника, которому гримасой судьбы незаслуженно выпала роль пастора всего христианского мира.

— Судя по всему, вы долго и тщательно готовились к этому дню, благородные мессеры, — пролепетал Иоанн.

— Да, мы давно догадывались, что прибывший к нам из Павии жених по сути своей мало чем будет отличаться от троянского коня, — ответил Альберих.

— Но ведь король обещал вернуть тебе Сполето.

— Я намерен сегодня вечером ему лично напомнить об этом обещании. Прежде чем рассвет разбудит улицы Рима, я получу на руки кодекс о присвоении мне герцогского титула. В противном случае ни одного бургундца ни в одной церкви Рима завтра не будет на мессе.

В течение следующих часов заговорщики исправно выполнили сценарий, дотоле уже сотню раз обсуждавшийся до мельчайших деталей Альберихом и Кресченцием. К сенатору Габриелли была приставлена стража, оставшиеся сенаторы ближе к вечеру подтянулись к Латеранскому собору. Известие о том, что Его Святейшество проведёт в Латеране мессу, по традиции привлекло повышенное внимание римлян и гостей города, в результате чего конную статую Марка Аврелия на площади перед собором на закате солнца окружило около двух тысяч человек. По окончании службы папа Иоанн в сопровождении сенаторов Рима вышел к толпе и поднял руки, демонстрируя своё желание обратиться к собравшимся с речью. Однако, к удивлению римлян, прежде заговорил его младший брат, сенатор Альберих.

— Великий гордый Рим! Молю Господа нашего, Промыслителя всего сущего в мире сем, о ниспослании тебе благодати и процветания! Я обращаюсь к тебе, священный Рим, светоч мира сего, прошу и взываю о помощи твоей, как просит сын поддержки у отца своего! Великое несчастье постигло меня, святой Рим, и нет никого, кроме Господа нашего и тебя, мой город, чтобы помочь мне! Враг хитрый и лукавый пробрался в стены твои, приняв на себя личину смиренности и дружбы к нам, тогда как мы все хорошо помним, чем ранее заканчивалась дружба с бургундцами! Их предки всегда были в услужении отцам нашим и принимались ими на работу чёрную и непритязательную, ибо на большее были не способны и доверия к себе никогда не вызывали. Их нравы порочны и дики, их языки лживы и злонамеренны, за что Господь и отличил их, дав им язык грубый, надменный и напоминающий клёкот индюков. Радушно распахнув двери перед ними, мы рассчитывали, что время изменило их, что святость наших стен очистит их чёрные души, что тепло наших очагов смягчит их грубые сердца. Но невозможно пригреть и приручить болотных змей, их нрав рано или поздно проявит себя. Многие из вас слышали об их недавнем требовании платить им за содержание их властителя и его армии. Сенат Рима, в лице сенатриссы Мароции, матери Его Святейшества папы Иоанна и вашего покорного слуги, отказал чванливым гостям в их неслыханном по своей дерзости требованию. И в тот же миг лживая личина спала с лица наших гостей, обнажив их шакальи клыки и алчную ярость, горящую в глазах их. Да будет известно вам, что сенатрисса Мароция отныне находится в неволе в замке Теодориха, подвергается всякого рода оскорблениям, и её тяготы будут длиться до тех пор, пока Рим не заплатит непрошеным бургундцам и их королю шестьсот тысяч денариев!

Смерч возмущения поднялся над соборной площадью. Римляне и без того откровенно недолюбливали чужаков, появившихся в городе этой весной, а теперь получили законное право излить на бургундцев все свои накопившиеся обиды и раздражение. Моментально среди толпы были обнаружены несколько незадачливых приезжих из Прованса, от которых толпа сначала отшатнулась, как от прокажённых, а затем начала обступать с самыми недобрыми намерениями. Перспективы чужеземных пилигримов выглядели предельно мрачно, но своевременное вмешательство стражи спасло их, отчего жажда мести среди римлян только возросла.

— Да подтвердит мои слова наместник Апостола нашего и основателя церкви нашей! Да буду я предан сей же час казни, если он опровергнет их! — Альберих едва не надорвал связки, пытаясь перекричать толпу.

Папа Иоанн провозгласил на площади хорошо заученную за последние часы фразу, но, расчувствовавшись моментом и видя настроения на миг притихшей паствы, в конце своей речи неожиданно сымпровизировал:

— Люди Рима! У каждого из вас есть мать, родившая вас в муках и заботившаяся о ваших первых шагах. Помогите мне, не как епископу вашему, а как равному себе! Моя мать в неволе, и ей грозит смертельная опасность. Прошу же вас, люди!

Эта простая речь дала совершенно неожиданный и гораздо более сильный эффект, чем пафосный монолог Альбериха. Слёзы умиления на глазах римлян чудесным образом сочетались с сотнями могучих костистых кулаков, взметнувшихся к небу и грозящих наглецам-северянам, так вызывающе расположившимся в их городе.

— Смерть бургундским псам! Смерть, смерть им! Все к тюрьме Теодориха! Заплатим им ударами наших копий!

Альберих поднял руку, пытаясь вернуть настроения толпы под контроль.

— Как сенатор Рима, приказываю всем, желающим идти за епископом и сенатором вашим, сформировать колонны под управлением милиции Рима и исполнять все указания городских вукеллариев. Если Господу будет угодно одарить нас удачей, прошу вас о человеколюбии и снисхождении к врагам вашим, вследствие чего призываю вас не вершить суд скоротечный, а доверить жизнь врагов ваших справедливому суду Рима!

— Альбериху честь и победа! Веди нас, сын Мароции!

И, словно пропустив мимо ушей слова, только что сказанные их новым лидером, люди пуще прежнего закричали:

— Смерть бургундцам! Смерть!

На ступенях Латерана в скором времени остался только Его Святейшество Иоанн в окружении своей курии. Понтифик продолжал творить крестные знамения, благословляя удаляющуюся в сторону Тибра шумную многоцветную толпу, в которой нестройное пение церковных гимнов то и дело перемежалось проклятиями и обещаниями мучительной смерти ближним своим. Впереди мятежных колонн шла конная милиция, которую возглавляли сенаторы Альберих и Кресченций. Последний, увидев неожиданно омрачившееся лицо своего друга, поспешил выяснить причину.

— «Сын Мароции», — сокрушённо покачал головой Альберих, — даже сейчас я для них всего лишь сын Мароции!