Эпизод 12.

Эпизод 12. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина (октябрь 928 года от Рождества Христова).

И все-таки через два дня массивные, трехарочные городские ворота Лукки распахнулись, чтобы пропустить кавалькаду всадников, во главе которой юные оруженосцы горделиво подняли ввысь графские штандарты. Нюанс заключался в том, что открылись ворота не южные, а северные, и всадники взяли курс не на Рим, а по направлению к Павии, и возглавлял их вовсе не Гвидо Тосканский, а бургундский граф Бозон.

К вечеру того же дня бесконечно усталый граф со своими спутниками прогромыхал по каменным плитам моста Понте-Веккьо, сооруженного еще во времена Августа. Как не был измучен долгой дорогой граф, он все-таки нашел в себе силы направиться во дворец правителей, расположенный на месте будущего палаццо Бролетто.

Дворец представлял собой двухэтажное здание, сложенное из камней, растащенных лангобардами от разномастных древнеримских построек. На первом этаже располагались помещения слуг, на втором — канцелярия и пиршественная зала правителей. К зданию, по обычаю павийской архитектуры того времени, примыкала довольно высокая башня, в которой находились покои хозяев и их самых знатных гостей, а также смотровая площадка, несущая надзорно-оборонительные функции.

С первого взгляда на дворец Бозон понял, что мог бы и не издеваться над своими лошадьми, ибо настрой обитателей дворца был далек от делового. В доме вовсю шла гульба, из окон, лишенных дощатых ставен, постоянно лился смех, гортанный мужской и визгливый женский. Между тем слуги старались вести себя предельно ответственно, граф Бозон был принят со всеми, подобающими его титулу, почестями, двое слуг с факелами сопроводили графа до пиршественной, по пути пару раз деликатно предупредив его о внезапно замеченных и до сей поры неубранных рвотных лужах.

В заключение своей миссии, они распахнули двери пиршественной залы, и Бозон очутился посреди удалого пира, по всем признакам достигшего своего апогея. Где-то сверху, отчаянно, изо всех своих сил, старались музыканты, за столами сидело около тридцати благородных сеньоров в окружении почти такого же количества развязных девиц, с небольшим количеством одежды на теле. Из примыкающей к зале комнаты, за пиром наблюдал внимательный мажордом, немедленно отдававший приказания слугам либо подлить вина жаждущим мессерам, либо почтительно вывести на свежий воздух особо перебравшего гостя, начинавшего своим состоянием портить праздник остальным. Слуги блистательно исполняли приказы, словно призраки мгновенно вырастая перед пиршественным столом и также внезапно исчезая.

Бозон прошел вдоль стола, с ухмылкой оглядывая гостей и чувствуя в себе то определенное брезгливое превосходство, которое знакомо всякому, кто хоть раз с трезвым умом пробирался сквозь множество упившихся и утративших чувство реальности тел. Некоторые из гостей узнавали его и даже пытались героически приподняться, чтобы засвидетельствовать свое почтение брату короля. Но большинству общества его появление осталось практически незамеченным. Один молодой барон, попавшийся Бозону по пути, и вовсе, потеряв, видимо, всякое терпение и стыд, в момент прохождения высокого гостя победоносно овладел своей подругой прямо за столом, что, впрочем, вызвало только волну поощрительных комментариев со стороны его соседей.

Сам король расположился за отдельным столом, устроенным на возвышении. Рядом с ним и прильнув к нему, сидела невысокая брюнетка, раздетая до пояса. Она, по всей видимости, обладала редким талантом вызывать у короля самую разную гамму чувств за сравнительно короткое время. Пока Бозон шел к королю, Гуго успел ее и ласково погладить по груди и зло потрепать за загривок. Все же, как с удовлетворением заметил наблюдательный Бозон, Гуго, в отличие от гостей, пребывал еще в том кратковременном состоянии, когда вино приятно разогрело кровь, но еще не помутило разум, а, следовательно, надлежало спешить.

Появление брата Гуго встретил весьма радушно.

— Приветствую тебя, мой дорогой Бозон, мой верный и преданный брат! Вижу, что ты спешишь ко мне с вестями и молю Бога, чтобы эти вести оказались мне по сердцу. Ага, я уже вижу, что вести серьезные. Вон пошла, — закончил Гуго, оттолкнув от себя свою пассию. Та безропотно, опустив голову, освободила место подле короля. Бозон проводил ее изучающим взглядом.

— Мне кажется, мой король, что ее лицо будто мне знакомо?

— Не кажется, Бозон. Это Роза, дочь Вальперта.

— Помилуй, Гуго, она же дочь благородного милеса.

— И что же? Разве королевские конкубины должны быть из подворотен, как для прочих?

— Но она все же дочь вашего верного и преданного слуги!

— Этот старый пес Вальперт уже отработал свое и вряд ли принесет еще пользу. Представь себе, он дал слово прислуживать нашей Ирменгарде и сжигает немногочисленные, оставшиеся до встречи с Господом, дни в лесной глуши. От него мне теперь ровно никакого толку.

Бозон, пожав плечами и рассудив, что королю, наверное, виднее, расположился рядом с Гуго. Из небытия возник услужливый слуга и перед Бозоном предстали блюдо с дичью и кубок с поличиано.

— Ну же, рассказывай, как там дела у моих любимых братьев? — спросил Гуго, как только Бозон сделал первую передышку в своей трапезе.

— Гуго, мне бы хотелось обсудить это с вами наедине.

— Напрасно вы не доверяете этому обществу, — Гуго обвел рукой разворачивающуюся перед ним пьяную панораму, — Поверьте, это безопаснее, чем разговаривать в пустой тихой комнате. Всем нашим друзьям, собравшимся здесь, сейчас точно не до нас.

— Но мне хотелось бы, чтобы и наш племянник, епископ Манассия, принял участие в нашем совете. Сюда он не может прийти во избежание грязных слухов и домыслов.

— Ценю его и вашу щепетильность. Эхе-х! Что ж, делать нечего, проследуйте в башню, я прикажу найти нашего епископа и сам буду вас там ждать.

Через пять минут братья, вместе с епископом, уединились на смотровой площадке, предварительно выгнав оттуда всех солдат. Бозон поведал своим родственникам о событиях в Лукке. По окончании речи, Гуго обнял его.

— Радуйся, ваше преподобие, — сказал он, обращаясь к Манассии, — радуйся за мудрость родственников твоих и проси Господа, чтобы и тебе подобная мудрость в наиболее возможном размере перепала. Прекрасно, прекрасно, все сложилось просто прекрасно. Все наши голубки теперь сидят по своим клеткам. Мароция в Риме, Гвидо в Лукке, Беренгарий в Иврее, Рудольф в Безонтионе, каждый сидит и трясется за свои собственные интересы, и даже муж с женой теперь находятся порознь. Ну что же, мы можем теперь начать расправляться с ними поодиночке. Кого вы предложите мне на первое?

— Женщина, конечно, выглядит наиболее уязвимой, — сказал Бозон.

— Мне так не кажется, мой дорогой брат. Мне было бы гораздо проще взять штурмом Иврею или прижать к горам моего соседа Рудольфа. Но в своем выборе вы, Бозон, абсолютно правы. От побед над Беренгарием или Рудольфом мне не будет слишком много пользы, тем более, что за последним будут стоять швабские князья. Наибольшую же выгоду я получу, если моим станет Рим.

— Вы говорите мудро, ваше высочество, — подольстился Манассия.

— Нам надлежит торопиться, друзья мои. Знаете ли вы, Бозон, что этот Лев, этот наш новый «святой» папа, весьма ретиво принялся отменять и корректировать все указы, выпущенные в последнее время покойным папой Иоанном.

— Да смилостивятся над душой Иоанна ангелы небесные, — вставил Манассия.

— Присоединяюсь к вашим мольбам, — насмешливо ответил Гуго, — Так вот, в мыслях нового папы, а точнее в мыслях его любовницы, этой грязной римской потаскухи, собрать церковный собор в феврале следующего года. Мои источники утверждают, что на соборе будет принято решение о возврате к былому разделению епархий Мантуи и Тренто, которые сейчас находятся под кротким покровительством нашего с вами племянника, Бозон.

— Увы, это так, — подтвердил Манассия, сделав по возможности наиболее постное лицо. Бозон раздраженно покачал головой.

— И это далеко не все. Боюсь, своих санов могут лишиться многие бургундские священники поддержавшие меня. Против Альдуина и Ратхерия местные пресвитеры вовсю подбивают чернь, впрочем, Ратхерий во многом сам виноват, никто не просил его портить пергаменты своими пустыми размышлениями на тему, какой должна быть церковь и каким должен быть король. Рим уже долгое время охотно собирает все жалобы, поступающие на них от клеветников. А для того, чтобы решения собора соответствовали желаниям папы и его любовницы, папа Лев уже даровал особые привилегии ряду церквей в германских землях, а также не побрезговал учредить епархии в еретических землях Далмации. Да что там! Он даже разрешил нашей хитрой лисе Гвидолину, которого прежний папа изверг из сана, покинуть пределы монастыря Боббио. Гвидолина, которого Лев со своей пассией первые же обвинили в смерти Петра Ченчи-Тоссиньяно и в попытке похищения самого тогдашнего папы Иоанна!

— Вот как?! Мне это было неизвестно, — удивился Бозон.

— По счастью, этот Гвидолин нашел приют при моем дворе и служит у меня в канцелярии. Я говорил с ним и уверяю тебя, что он также повинен в смерти младшего Тоссиньяно, как я в связях с испанскими маврами!

— Он теперь служит у вас? Это не очень осмотрительно, брат мой! Вы греете на груди змею, путь и не она укусила бедного папу Иоанна.

— К своей груди я эту змею не подпускаю. Я предпочитаю держать своих врагов в клетке, а не выпускать их на волю. Гвидолин находится при мне, целиком зависит от меня, мои люди не спускают с него глаз. Если я отпущу его, Бог знает, каких дел он сможет натворить!

— И все же, откуда такая снисходительность к своим врагам, Гуго?

— Представьте себе, брат мой, какие философские мысли о сущем посещают меня, когда я вижу это крысу, суетящуюся над моими указами! Гвидолин, когда видит меня, сочится лошадиным потом, лишь бы угодить мне и чтобы я заметил его рвение. Интуиция подсказывает мне, что этот мерзавец мне еще может пригодиться. Нет, подумать только, что такого, с позволения сказать пастыря, ограбившего святой монастырь, новый папа выпускает в мир! Не удивлюсь, если еще до собора Гвидолину предложат сан в какой-нибудь церкви, а может и хуже того, восстановят в сане епископа. И все только в целях обеспечить своим намерениям поддержку собора.

— Это серьезная угроза, государь, — заметил Бозон.

— Причем заметь в той сфере, которая не подвластна мне. Именно поэтому эта, якобы слабая, беспутная женщина для меня представляет наибольшую опасность и ее интриги нужно обуздать в первую очередь. Какое счастье, что ее натура все-таки время от времени дает себя знать, и она сейчас, в который уже раз, готова подарить миру очередного бастарда.

— Граф Гвидо убежден, что это его ребенок, — возразил Бозон.

— Однако, хвала Небесам, так думает только он один.

— Он готов отстаивать его права.

— Не буду в этом желать ему удачи. Известно ли что о сроках будущих родов?

— По имеющимся сведениям, Мароция родит сразу после Крещения.

— Да, у нас совсем мало времени, друзья.

— Вы хотите идти на Рим и попытаться силой взять город, будучи уверенным в помощи Сполето и в нейтралитете Тосканы? — спросил Манассия.

— Я не уверен, что мой братец Гвидо усидит в своей Лукке, когда я буду пытаться овладеть его женой, как последней шлюхой. Я не уверен, что это вообще хорошая затея идти на Рим зимой. Я совсем не уверен, что моему войску даже летом будет под силу взять Рим с его многочисленной городской милицией.

— Тем более, что ею управляет сын Мароции, — заметил Бозон.

— Ну этот-то сопляк меня как раз никоим образом не пугает. Черт побери, Бозон, неужели вы меня будете страшить каким-то сыном шлюхи, рожденной ей непонятно от кого? Не были бы вы мне братом, право слово, я оскорбился бы вашим словам!

— У вас, видимо, есть план, государь?

Гуго на минуту задумался, размышляя с чего бы начать.

— Слышали ли вы, брат мой, что папа Иоанн Тоссиньяно … жив?

— Да, до меня доходили какие-то сплетни, но я не относился к ним серьезно. Такие сплетни часто возникают после смерти великих владык.

— Вот и сейчас по Риму гуляют подобные слухи! Дело в том, что Мароция не позволила лекарям папы осмотреть его труп, который сразу, по приказанию сенатриссы, был помещен в саркофаг и, вопреки традициям, захоронен в притворе Латеранской базилики. Это дало повод плебсу предполагать, что вместо папы похоронили кого-то другого, а сам понтифик по-прежнему находится в заточении в Замке Ангела.

— Какой смысл для Мароции устраивать все это и себе самой создавать проблемы в Риме?

— По мне, так ровным счетом никакого смысла нет, если только ее люди не помогли папе ускорить его встречу с Господом. Но чернь до сих пор уверена, что ни одна христианская рука не найдет в себе силы посягнуть на жизнь преемника Апостола Петра.

— Еще пятьдесят лет назад так оно и было, — заметил Манассия, — и сам папа был охраняем Господом. Когда епископ Мартин однажды повздорил с равеннским экзархом и тот в великой церкви Санта-Мария-Маджоре подослал к нему убийцу, Господь поразил нечестивца внезапной слепотой[1]. Потрясенный случившимся, экзарх Олимпий тут же покаялся перед папой и удалился прочь от грехов суетного мира.

Гуго сделал своему племяннику признательный знак рукой за рассказанный исторический анекдот. Король любил такие истории.

— Когда-то, возможно, так и было, но сейчас пора понять, что нынешние понтифики не вызывают желания у Небес помогать им. Уже прошло пятьдесят лет, но смерти Иоанна, Стефана, Льва и Христофора[2] пока не приучили плебс к мысли, что викарий Христа и глава вселенской церкви может быть также легко убит, как пьяный сапожник в таверне.

— То есть, вы в эти слухи не верите?

— Ни капли. У Мароции не было ни единого повода задерживать свидание папы Иоанна с Господом. А скрытность сенатриссы я объясняю ее боязнью, что кто-то посторонний при осмотре тела бедного папы Иоанна мог заметить следы убийства.

— Да, сие может объясняться именно этим, — согласился Бозон.

— Но не в моих привычках, дорогие мои родственники, разубеждать людей. Так горячо верующих людей. Напротив, я сделал все от меня зависящее, чтобы распространить эти слухи повсеместно. И вот уже они дошли даже до благословенного монастыря в Клюни и сам почтенный отец Одон прислал мне письмо не то с просьбой, не с требованием получить подтверждение о смерти папы Иоанна. Святые братья, устами своего настоятеля, заявили, что в том случае, если папа Иоанн окажется живым, необходимо будет любыми путями очистить Святой престол от занявшего его узурпатора. Подчеркиваю, любыми путями. И это сказал не я, а святые братья из Клюни.

— Гнев обычно всегда смиренных братьев понятен. Однако, было бы лучше, если они подсказали бы путь избавления! — вздохнул Бозон.

— Вы плохо знаете клюнийских монахов, брат мой. Разумеется, они живут по уставу Святого Бенедикта и в мыслях своих не допускают насильственных действий в отношении ближнего своего. Но, по счастью, на холмах Сабины обитает достаточно много благочестивых людей, держащих себя и тело свое в острой нужде, а дух в святости. Их отношение к Вере куда трепетнее, чем у нас, грешных, а нетерпимость к падшим куда сильнее. Проникшись милосердной истиной, исходящей из уст Господа нашего, они, тем не менее, считают себя вправе огнем и железом отстаивать истинность и чистоту нашей Веры. Таково вероятно логичное развитие всякой религии как идеи — сколь не благи ее идеалы и помыслы, рано или поздно наиболее рьяные апологеты начинают борьбу с инакомыслящими, считая себя единственными, отстаивающими правду на земле.

— Государь! — испуганно пробормотал Манассия и Гуго спохватился.

— Грешен, грешен, прости меня Господи за еретические мысли мои, навеянные дьявольским искушением и лишними кубками вина. Но вернемся к делу, друзья. Письмо клюнийских монахов я отправил на сабинские холмы и среди местных аскетов нашелся один отчаянный, который решился прервать свой обет отшельника ради святой миссии добиться правды в Риме. Несколько дней назад он был у меня.

Бозон весь превратился в слух и только боязливо оглядывал время от времени закоулки площадки, где они находились. Не прячется ли там кто-нибудь из любопытных или попросту заснувших слуг? Одно время ему так и показалось, но слава Господу, это было вызвано лишь крепостью вина.

— Он намерен встретиться с папой Львом и без лишних намеков и вывертов потребовать у него осмотра тела его предшественника. Папа не сможет отказать ему в аудиенции, в нашем народе существует глубокое почтение перед людьми, ведущими отшельнический образ жизни на сабинских холмах. Но если ему будет отказано в осмотре тела, то этот отшельник будет считать, что папа Иоанн жив, а, стало быть, на Святом Престоле восседает узурпатор, которого нужно и должно будет покарать и ради Веры принять на себя грех убийства и, возможно, мученическую смерть.

— А если ему будет дозволено осмотреть труп Тоссиньяно? — спросил Манассия.

— Это будет означать, что мы вновь проиграли и нам надо искать новые пути для ослабления позиций нынешнего папы и его любовницы. Но что-то мне подсказывает, что отшельника не допустят в святой крипт.

— Но, если это отшельник, значит, он никогда не видел до сего дня папу Иоанна. Как же он будет свидетельствовать? — спросил Бозон.

— Прекрасный вопрос, брат мой. Сей отшельник поедет в Рим в составе моего посольства, которое возглавит мой бывший папский апокрисиарий. Они осмотрят тело вдвоем, и апокрисиарий подтвердит подлинность останков.

— Что, если их просто не пустят в Рим?

— Пустят, ведь об истинной цели их поездки знают только они и теперь мы с вами. Для всех прочих цель моего посольства совсем другая, — сказал Гуго, и на губах его появилась плутоватая ухмылка.

Щепетильные родственники не спешили с вопросами, полагая, что разомлевший от вина Гуго расскажет все сам.

— Представьте себе, друзья, что у нас внезапно объявился неожиданный союзник. Несколько дней назад, я получил письмо… Вы просто не поверите от кого!

Бозон и Манассия тотчас изобразили на лицах живейший интерес.

— От сестры этой сучки Мароции, от Теодоры. Представьте себе, что эта тупая, низкородная нахалка предложила мне — о, Господи! — свою грязную руку и лживое сердце, обещая взамен мне…, — тут Гуго расхохотался, — … императорскую корону!

Бозон и Манассия поддержали Гуго в его смехе.

— Надеюсь, вы, государь, не отказали ей сразу, — сказал Бозон.

— Да что ты, брат! Я написал ей сладчайшее до приторности письмо, в котором выразил свой необыкновенный аппетит к ней, как к женщине, и дикую заинтересованность в ее предложении. Эту набитую дуру надо использовать максимально против ее сестры.

— Это может быть большой удачей, ваше высочество.

— Ну а покамест в ее доме разместятся мои послы.

— Известно ли, как благочестивый отшельник будет собираться карать преступника? — слова отца Манассии звучали настолько обыденно, как будто речь шла о каком-то согрешившем плебее, а не о главе христианской церкви.

Гуго, не ответив на его слова, покинул комнату, оставив родню в легком недоумении. Однако очень быстро он вернулся, держа в руках склянку с какой-то зеленоватой жидкостью.

— Яд!? Вы дали ему с собой яд?

— Что вы, мои благородные родственники! Это абсолютно безвредный и даже полезный сок растений, произрастающих в далеких африканских землях, находящихся за пределами Великой пустыни. Говорят, что эти растения обвиваются вокруг деревьев, как змеи. Мазь из листьев этих змеевидных растений помогает от лихорадки и избавляет от кожных язв. По легендам местных племен, сок этих растений продлевает жизнь, у регулярно пьющего этот сок с течением времени улучшается мужская сила, поднимается настроение, проясняется разум, укрепляется работа сердца[3]. Если только не …., — и тут Гуго сделал многозначительную паузу.

— Если только что? — почти в один голос вопросили Бозон и Манассия.

Гуго понизил голос до шепота.

— Любой, принявший это снадобье, должен воздерживаться от вина до следующего дня. Даже один кубок вина, выпитый вслед за этим соком, приведет к скорому апоплексическому удару. Две таких склянки мне подарил этот самый отшельник, а сам он получил их от другого старца, который прибыл из африканских земель. Выпивая эту жидкость, поневоле будешь держать себя в строгости и сторониться доброго вина. Еще две склянки отшельник повез в Рим, по одной для преступника, надевшего на себя тиару, и его мерзкой блудницы.

— Вы испытали эту жидкость на ком-нибудь при своем дворе? — Бозон был человеком любознательным.

— Да, и святой старец не солгал. Меня радует, что вы задаете мне подобные вопросы, мой брат. И знаете, почему?

Бозон пожал плечами.

— Потому, что эту склянку я отдам вам. В подарок для наших сводных братьев.

Лицо Бозона побелело от испуга.

— В чем дело, мой дорогой брат? Вы рассчитываете получить Тусцию[4], оставаясь чистеньким и вешая грехи на других? Помилуйте, я перед вами распинаюсь в предстоящих, возможно, смертных грехах, которые собираюсь взвалить на себя, ибо не уверен, что Небеса одобрят мои действия, а вы? Вы послушно и даже как-то радостно все это время кивали мне головой, а теперь вас прошиб холодный пот от одной только мысли, что вам надлежит рискнуть?

— Простите меня, брат мой. Вы абсолютно правы. Но …. на это нелегко решиться, — сказал пристыженный Бозон.

— Если вы уговорите Гвидо и Ламберта добровольно отдать вам графство Тусцийское, а самим уйти в монастырь, то я так и быть, в обход моих наследников, подарю вам короны Италии и Бургундии. Или может у вас есть еще какие-нибудь идеи?

— Вы абсолютно правы, Гуго, — повторил Бозон, и король смягчил остановившийся на нем и полный пламени взгляд.

— Времени у нас нет, брат мой. Можете предложить это снадобье любому из братьев, но лучше Гвидо. Именно он сейчас восседает на графском троне, а, кроме того, для нашей красавицы весть о смерти мужа станет еще одним ударом, после которого она не поднимется, даже если останется жива. А вот если вы не постараетесь или трусливо промедлите, то после Крещения появится еще один наследник на Тусцийское графство, и тогда вы можете забыть о нем навсегда. Думайте и решайте. Вы должны быть одновременно смелы, быстры и расчетливы.

Манассия и Бозон согласились с королем, не удержав, однако, тяжелых лицемерных вздохов.

— Ближайшие два месяца решат нашу судьбу на годы вперед. Мы сильны тем, что мы семья. Крепкая семья. Они же все разъединены и каждый думает только о себе. А я думаю о вас, Бозон, и о вас, Манассия, и хочу устроить вашу судьбу также благополучно, как и судьбу вашего племянника и брата, Теобальда Сполетского.

— Хвала вам, государь! Мы служим вам! — воскликнул Манассия и Бозон также не замедлил к ним присоединиться.

— Ну а теперь, друзья, пожалуйте вернуться за стол. Нас ждут радости души и сердца! Эх, дорогой племянник, не делайте такое оскорбленное лицо, вы сами выбрали свой жизненный путь. Так что вам к молитвам, а нам уж с вашим дядей разрешите отдохнуть в объятиях Вакха и Венеры, — сказал Гуго и расхохотался, увидев, как смиренный епископ, при упоминании языческих имен, начал осенять себя знамением.

[1] Ф. Грегоровиус «История Рима в средние века». Мартин Первый (? — 655), римский папа (649-653)

[2] Имеются в виду папы Иоанн Восьмой, Стефан Шестой, Лев Пятый и антипапа Христофор

[3] Речь идет о растениях из рода строфантусов

[4] Тоскану