Эпизод 48.

Эпизод 48. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (1-2 декабря 932 года от Рождества Христова).

Когда-то, за четыре сотни лет до описываемых событий, Замок Святого Ангела с четырьмя сотнями воинов под управлением гениального Велизария успешно противостоял яростному натиску пятнадцати тысяч готов и забросал последних античными статуями, украшавших мост Элия. Ещё четверть века тому назад сенатор Теофилакт с сотней ланциариев сдержал штурм замка многочисленной дружиной воинственного антипапы Христофора. Минует ещё чуть более полувека после сегодняшней ночи, и внук одного из активных участников сегодняшнего переворота в Риме будет казнён на парапете замка, но прежде покроет себя вечной славой, обороняясь против могущественной армии германского императора, а сама башня многие века будет носить его имя. Но сегодня всё обстояло иначе, сегодня Замок Ангела геройствовать не собирался. Возможно, столь славная история замка и сыграла злую шутку с итальянским королём Гуго Арльским, понадеявшимся на неприступность его стен, хотя едва ли в своём падении высокомерный и вспыльчивый король мог винить кого-то или что-то иное, кроме себя самого.

Гарнизон замка пришёл в полную боевую готовность при появлении толпы римлян на мосту Элия, тревожные рожки звучали по всему периметру замка, ворота закрылись, а все воины были призваны на парапет внешних стен. Однако, узрев впереди толпы группу римских сенаторов в их пурпурно-белых тогах и, главное, сына хозяйки замка, потрясающего манускриптом о возвращении ему полномочий главы городской милиции, гарнизон, ни секунды не колеблясь, поднял вверх решётку входных ворот. В этот момент первые крики ужаса и отчаяния раздались среди бургундских гостей, осознавших всю обречённость своего положения. Вопли атакующих замок не оставляли ни тени сомнений, кто именно является главной целью разгневанных римлян.

— Смерть бургундцам! — неслось со всех сторон, и к воплям нападавших немедленно присоединилась и римская обслуга замка.

Альберих и Кресченций въехали во двор. К ним тут же бросились декархи стражи замка, спеша заверить сенаторов, что никто из их подчинения не осмелился обнажить против них свой меч. Кресченций прервал их покаянные исповеди и указал на закрывающиеся двери самой башни.

— Не дайте им закрыть дверь! Римляне, вот ваши враги!

Его зов был услышан несколькими десятками римлян, которые стремительным натиском отбросили бургундцев от двери башни, лишив тех последнего призрачного шанса спастись. Завязалась яростная схватка, тесный входной коридор замка позволил королевским слугам достаточно долго обороняться от напора горожан. Сами того не подозревая, своим отчаянным сопротивлением они действительно оказали последнюю услугу своему королю, нашедшему путь к спасению. Пока король метался на верхней террасе башни и истово молил Господа сжалиться над ним, граф Сансон и дюжина рыцарей, преимущественно из Бургундии, с отвагой приговорённых крушили наседавших римлян. Не знавший, по мнению многих его современников, ни совести, ни чести граф Сансон оказался одним из немногих вассалов, до своего последнего вздоха преданных королю. Всякий раз, когда его меч поражал кого-то из римлян, граф дворца, когда-то поставивший на поток торговлю святыми и мнимыми реликвиями, с восторгом восклицал:

— Слава королю! Non аliud![1]

Его крик повторился целых восемь раз. В девятом случае он произнёс эту фразу, ставшую впоследствии девизом бургундских правителей, посеревшими, еле шевелящимися губами, с которых уже навсегда отлетала жизнь, пробитая сразу несколькими римскими копьями. Вслед за графом достойную мужественную смерть приняли и прочие королевские слуги. Как жаль, что их последний подвиг не нашлось кому оценить. Бой был окончен, римская милиция вязала королевскую челядь, разбежавшуюся по двору, и отгоняла плебс, чтобы пресечь самосуд и мародёрство. Приказом Альбериха ворота замка были вновь опущены, необходимо было восстановить порядок, но прежде всего — найти короля.

На нижних этажах башни Гуго не обнаружили. Во дворе замка везде была выставлена охрана, включая подземный ход к папской резиденции, эту возможную лазейку Альберих распорядился перекрыть с началом штурма замка. Оставался верхний этаж, куда Альберих и Кресченций решили идти вдвоём, без посторонних свидетелей. На лестницах замка была также выставлена охрана с приказом наверх никого не пропускать.

Первым делом два друга, обнажив мечи и проявляя предельную осторожность, проникли в королевские покои. Короля здесь не оказалось, от извлечённого из-под кровати Гуго трясущегося кубикулария толку никакого не было, беднягу трясло и от страха позорным образом опорожняло. В соседних комнатах было совсем пусто, но в помещении, предназначенном для работы королевской канцелярии, сенаторы обнаружили пять боязливо прижимающихся друг к другу женщин.

— Это его гарем, Кресченций. Его высочество, будучи ограниченным Римом в количестве свиты, благоразумно предпочёл сократить свою стражу ради собственных развлечений. До чего славный король!

Кресченций, подняв факел, внимательно рассматривал женщин. Точнее, одну из них.

— Вы Роза, дочь Вальперта? — спросил он маленькую брюнетку, которую её товарки выставили впереди себя, а сами осторожно выглядывали из-за её плеч.

— Да, мессер.

— Смотри, мой друг, эта та девица, из-за которой я мог тогда в Павии лишиться жизни, если бы присоединился к заговору её отца. Подойдите же ко мне, Роза, дайте я рассмотрю вас хорошенько.

Кресченций разглядывал девушку, словно товар на рынке, обходя её со всех сторон и поднося факел совсем близко к её лицу. Прочие конкубины предпочли отойти от Розы и сгрудились в одном из углов комнаты.

— Короля здесь нет, Кресченций. Наверху тоже никого. Так что есть только одно место, где он может быть.

— В спальне твоей матери.

— Вот именно. Идём же скорее, нечего искушать себя теми, с кем забавляется, точнее, уже забавлялся наш ничтожный Гуго.

Друзья вышли из комнаты, предварительно потребовав от гарема ключи и закрыв их снаружи. Далее они проследовали к покоям Мароции. Отойдя от двери по разные стороны и держа наготове мечи, они наконец решили постучаться.

— Входите, мессеры, я вас жду, — раздался голос Мароции.

Друзья вошли в покои. В спальне горели свечи, горел камин, окна были наглухо закрыты ставнями: Мароция терпеть не могла холод. Сама сенатрисса, закутавшись в плед, печальным взором встретила вошедших.

— Доброй ночи, сенатрисса!

— Доброй ночи, матушка!

— Вы считаете её доброй, мессеры? Впрочем, да, для вас она действительно добрая. Можете не искать короля Гуго, в замке его нет. Он сбежал, бросив меня, своих слуг, императорскую корону.

— Каким образом ему удалось бежать? — Взгляд Кресченция стал предельно колючим.

— Он спустился со стены башни по верёвке к Тибру, и, если со страху не потерял окончательно разум, в данный момент он уже находится вне римских стен.

— Откуда вам это известно? Вы помогли ему бежать?

— Он так жалобно причитал и молил Господа о пощаде, он давал такие страшные и одновременно смешные клятвы быть добрым христианином, что сердце моё дрогнуло.

— Не знаю, что у вас там дрожало, Мароция, но наш враг, мессер Альберих, на свободе. А за стенами Рима стоит его двухтысячное войско, и доброта вашей матери нам теперь может обойтись весьма дорого.

Мароция улыбнулась.

— Вы как всегда все верно рассчитали, что живой и свободный Гуго остаётся связанным с вами узами брака, а стало быть, его цели по-прежнему будут идти в одном русле с вашими.

Мароция улыбнулась ещё шире.

— Но вы допустили ошибку, Мароция. Одну маленькую, но всё меняющую ошибку.

— Какую, милый мессер Кресченций?

— Вы с самодовольной гордостью остались ждать нашего прихода и не спустились вниз к римской милиции. Теперь же ваша жизнь и судьба в наших руках.

В глазах Мароции мелькнул страх. Она даже привстала с кресла, и Кресченций, чья очередь теперь настала ухмыляться, закрыл дверь на лестницу и хлопнул по полотну двери своей широкой ладонью. Мол, мышеловка захлопнута.

— Альберих, сын мой, что это значит?

Альберих стойко выдержал сверлящий взгляд материнских глаз.

— Это значит, матушка, что ваше правление в Риме закончено. И никто — ни Гуго, ни мой брат Иоанн — вам больше не поможет.

В покоях сенатриссы воцарилось молчание. Мароции потребовалось немного времени, чтобы убедиться в безнадёжности своего положения и в том, что Кресченций был абсолютно прав. Она могла спастись легко и просто, стоило только ей спуститься этажом ниже, но что за дьявольская сила удержала её здесь? Как она могла позволить вести себя столь глупо?

— Что же вы теперь намерены предпринять, мой любимый сын?

— Я думаю, что нам стоит с вами обсудить это, друг мой, — сказал Кресченций. — Оставим вашу мать наедине с Господом и со своими мыслями. Пусть она, в подражание своему супругу, постарается задобрить Всевышнего, глядишь, может, и ей найдётся кому подкинуть спасительную верёвку.

У Мароции подкосились ноги от этих полных угрозы слов. Но Альберих побледнел не менее её. Два друга вышли за дверь, заперли её снаружи и перешли в соседние, королевские покои. Едва они собрались приступить к разговору, как услышали неподалёку крик Теодоры.

— Альберих! Кресченций! Где вы? Это я! Я ищу вас!

Настырная Теодора преодолела сопротивление стражи и, коротко справившись о Мароции и Гуго, охотно присоединилась к обсуждению дальнейшей судьбы своей старшей сестры. Первым заговорил Кресченций, слова его были словно шаги сапёра по минному полю — взвешенны, медлительны и чрезвычайно расчётливы.

— Спасая своего мужа, ваша мать, Альберих, ясно дала понять, чьи интересы для неё по-прежнему важнее. Вернув себе власть в Риме, она в скором времени вернёт и своего мужа. Гуго вернётся, только будет более осторожным и злым. Ни о каком Сполето вам мечтать более не придётся, друг мой.

— Само собой, об этом уже не может быть и речи.

— Да, но у нас сейчас есть только одна цель — защитить Рим и удержать его под своей рукой. В ближайшие дни Гуго будет атаковать город. Его пыл утихнет, только когда он узнает, что…

— Говори!

Кресченций держал паузу.

— Говори, ну!

— Что вашей матери более нет.

— С головы моей матери не упадёт ни волоса, — выделяя каждое слово, проговорил Альберих.

— Оставшись живой, ваша мать вернёт себе Рим, Альберих! Немедленно!

— Вспомни, что для Рима сейчас ты только «сын Мароции», — поддакнула мужу Теодора.

Непросто представить себя на месте девятнадцатилетнего юноши, друзья и родственники которого, обступив тебя со всех сторон, убеждают в необходимости убить собственную мать.

— Вернув себе власть над Римом, она расправится со своими врагами медленно и поодиночке. Ты её сын, но моя-то жизнь не будет стоить ни гроша. Мы все рисковали сегодня своей жизнью в равной мере, и я имею право требовать от тебя идти до конца.

— А я бы на твоём месте, Альберих, даже не рассчитывала на прощение матери. Убившая ради собственных интересов свою мать не пожалеет и мешающего ей сына.

Кресченций и Альберих воззрились на Теодору.

— Да, да, Альберих, твоя бабка и моя мать Теодора была отравлена по приказу своей старшей дочери. В том я готова принести клятву на Евангелии.

Теодора, естественно, не стала распространяться на тему, кто именно был исполнителем воли Мароции. Эффект от её слов был сильнейшим.

— Вспомни, как легко твоя мать забыла о судьбе своего мужа Гвидо. А ведь она в его смерти винила не кого иного, как Гуго, что не помешало ей потом делить с ним постель!

Кресченций и Теодора с разных сторон подкидывали дров в разгоравшийся в душе Альбериха пожар. Далее друзья любезно напомнили ему о его собственном происхождении, о слухах насчёт связи Мароции с покойными папами Львом и Сергием. При упоминании Сергия Альберих попутно вспомнил о своём брате, ныне здравствующем понтифике, его связи с собственной матерью — и помрачнел ещё сильнее. В какой-то момент молодой сенатор вскинул вверх руки и взмолился.

— Хватит! Хватит! Я всё это знаю! Знаю, что мать моя великая грешница, что на совести у неё чудовищные преступления, что она само воплощение вавилонской блудницы, что она спала с папами и чернью, что родила меня не пойми от кого, но это моя мать, слышите! Она моя мать, и я не позволю никому даже пальцем дотронуться до неё! Пусть её судит Господь, но руки мои не будут обагрены её кровью! Вы упрекаете её в смертных грехах, а сами, сами призываете меня к чудовищнейшему преступлению!

Кресченций и Теодора замолчали. Не будет тайной, что сенатор Кресченций в какой-то момент, не видя других вариантов, испытал довольно сильное искушение обнажить меч против своего лучшего друга, и ему стоило немалых усилий отогнать от себя эту дразнящую мысль. Справиться с искушением Кресченцию помогла новая идея, сухим хворостом воспламенившаяся в его сознании.

— Будь по-твоему, друг мой. Прости, что терзали душу твою греховными злодейскими помыслами. Но ведь ты согласишься со мной, что, как только твоя мать спустится во двор замка, она тут же вернёт себе всю полноту власти в Риме?

— Что поделаешь, будет именно так.

— Значит, Рим более не должен видеть её.

— Ты предлагаешь тайно вывезти её из Рима и поместить в какой-нибудь монастырь?

— Это было бы слишком наивно, Альберих. Нам будут предстоять тяжёлые разговоры с Сенатом, Его Святейшеством и самим Римом. Мы не сможем объяснить её вину, не рассказав всё, в том числе и то, о чём узнали только что. Даже если случится чудо, нам поверят и наше решение получит одобрение Рима, твоя мать, с её умом и изворотливостью, безусловно, найдёт способ вернуться в город, и в этом случае не поручусь, что Рим не встретит её рукоплесканиями. Но даже это не самое страшное. Страшно, что её в этом случае обязательно будет искать Гуго.

— Так что же?

— Она должна умереть…

— Я, кажется, уже всё сказал на эту тему! Этого я не допущу!

— Она должна умереть для Рима. Погибнуть. Погибнуть от рук бургундцев, своего супруга Гуго, отомстившего ей за потерю короны, и мы первыми обвиним в этом короля. Король, в свою очередь, обвинит тебя, но кто поверит, что ты на такое способен? Сама же Мароция остаток своих дней должна пробыть в молитве и смирении где-то, откуда будет сложно вырваться, и где она будет окружена людьми, не знающими о её происхождении.

— Разве есть такое место?

— Возле Неаполя в море есть маленький остров, который греки назвали Обезьяньим[2], а рядом с ним ещё более крохотный островок, вся территория которого занята старинным замком. Почти сто лет назад он был разрушен сарацинами, которые устроили на острове пиратскую базу, но сейчас амальфитанцы восстановили его, а в замке располагается небольшой сторожевой гарнизон. За определённую плату Мастал Фузулус, граф Амальфи, сдаст этот замок в аренду со своим гарнизоном. Никто и никогда не будет спрашивать имя узницы до скончания её или наших дней, в зависимости от того, как пожелает Господь наш, лишь бы казна Амальфи вовремя пополнялась. Можно, конечно, арендовать остров и самим охранять Мароцию, но я бы предпочёл, чтобы охрана была Риму чужой.

Альберих восхищённо и согласно покачал головой.

— Прекрасная идея, Кресченций, такое ощущение, что эту мысль вы вынашивали годами. Наверное, я готов поддержать её. Но поверит ли такой сказке народ Рима?

— Поверьте, народ Рима, равно как и любой другой народ, с лёгкостью поверит тому, что не потребует от него дополнительных действий. Толпа не способна думать, она повинуется только инстинктам, и в первую очередь жадности и страху. Толпа никогда не рождает собственного мнения, а только согласует ей навязанное и умело преподнесённое. Все изменения в этом мире творятся активным и созидающим меньшинством, большинство лишь послушно следует за ним и довольствуется объяснениями, идущими от власть захвативших. Победи сегодня Гуго, они с радостью последовали бы за ним, несли бы сейчас наши отрубленные головы и нашли бы этому тысячу объяснений и оправданий.

— Но остаётся по-прежнему нерешённым главный вопрос. Как мы объясним Риму исчезновение моей матери? Как мы докажем, что её убили по приказу Гуго?

— Мы предъявим Риму её изуродованное тело на оплакивание и погребение.

— ???

— В этом нам поможет Роза. Та несчастная, из королевского гарема. Ты не нашёл в ней ничего примечательного? Ты не наблюдателен, мой милый друг. Как ты думаешь, почему она пользовалась таким вниманием короля?

— Не знаю и знать не хочу.

— Напрасно. Запасись терпением. Я позову её сюда.

Кресченций вышел из королевских покоев и спустя пять минут вернулся, держа за локоть дрожащую и слегка упирающуюся девушку.

— Расскажи, милая, каким именем тебя называл король, когда ты находилась в Павии? Что он заставлял тебя делать на королевских пирах? Как он при этом тебя называл? Расскажи, не бойся, за это тебя никто упрекать не станет.

Роза смущённым и тихим голосом пролепетала Альбериху о подробностях королевских пиров, в заключение своего рассказа, опустившись на колени и скрестив на груди руки, моля о прощении. Кресченций начал вышагивать вокруг неё, как кружат волки вокруг дрожащего загнанного оленёнка.

— Ведь она похожа на неё, не правда ли? Посмотри, тот же рост, те же волосы, фигура!

— А лицо? А глаза?

— Лицо дело поправимое, — загадочно произнёс Кресченций, — думаю, нам следует вернуться в покои твоей матери и закончить дело.

[1] Иного не желаю (лат.).

[2] Остров Искья в Неаполитанском заливе.