Эпизод 13.

Эпизод 13. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина (октябрь 928 года от Рождества Христова).

Очередной ночной кошмар пробудил Розу от сна. Явь оказалась не лучше забытья, она увидела, что лежит под грубым, залитым вином столом, в окружении пьяных мужских и женских тел. Память безжалостно напомнила ей все обстоятельства вчерашнего омерзительного вечера. Вернувшись с каких-то переговоров, её новый хозяин быстро позвал её к себе за стол, где помимо них продолжил свой ужин его родной брат. Гуго очень скоро догнал по своему состоянию большинство своих гостей и, придя в необыкновенное возбуждение, начал грозить всем своим умозрительным недругам, очевидно проплывающим где-то в притолоках приёмной залы. Затем — какая беда! — его внимание переключилось на неё, Розу. Потребовав внимания гостей, он выволок её за волосы к пиршественному столу, сорвал все её одежды, заставил вскарабкаться на стол и встать там на четвереньки. Все благородные сеньоры повскакали со своих мест и окружили её, отвешивая комплименты, на которые только их пьяное сознание было способно.

— Позвольте представить вам, мои дорогие друзья! Сенатрисса великого Рима, герцогиня Сполетская, маркиза Тосканская, её беспутное высочество Мароция Теофилакт! — кричал Гуго.

Многие рыцари подняли гогот и одобрительно кивали головой, и в самом деле находя сходство Розы с какой-то неведомой ей сенатриссой.

— Да, да, друзья! Вы можете смеяться и говорить, что я пьян. Конечно, это не она! Но кто из вас сомневается, что настанет тот день, когда она вот так же будет стоять в этой позе перед вами и умолять вас взять её. Ведь ты умоляешь? — Гуго наклонился к ней и больно скрутил в узел её волосы.

— Да, да, мой кир, умоляю, — поспешила ответить Роза, чувствуя как десятки липких рук бесстыдно шарят по её телу.

Однако Гуго, на её счастье, видимо, оказался довольно брезглив и посему быстро пресёк нахальные домогательства вассалов. Своей вещью может распоряжаться только он — либо другой, но по его личному разрешению. Так заявил король.

Гости несколько разочарованно потянулись к своим местами, однако король вновь завладел их вниманием. Также взобравшись на стол, он встал перед Розой, приподнял её за волосы и, вновь поставив на колени, заставил ублажать себя.

— Вот так я сделаю и с тобой, римская шлюха! — закричал он, к новому восторгу своих вассалов.

Поведение своего короля гости расценили как сигнал к освобождению от всяких приличий, и вскоре все пространство пиршественной королевской залы заполонила дикая оргия, достойная времён Мессалины. Роза пыталась, как могла, заслужить признательность короля, несмотря на то, что тот время от времени лил ей на голову вино и всё выкрикивал какие-то угрозы и ругательства по адресу неведомой, но, очевидно, сильно досаждавшей ему Мароции.

Потом наступил тяжёлый пьяный сон, сквозь пелену которого Роза ощутила, как кто-то вновь воспользовался ею, но она уже не понимала, король ли это или кто-то из его осмелевших друзей. Во сне она увидела площадь, залитую лунным светом. На площади была установлена виселица, и усердный палач всё проверял и проверял надёжность конструкций. Вскоре раздался нестерпимый трубный хор, и Роза увидела, что какого-то человека, чьё лицо закрывалось капюшоном, ведут на казнь. «Король, это король» — вдруг заговорили в толпе, и злобная радость охватила Розу. Сжигаемая ненавистью, она опередила толпу, также жаждавшую мщения и бежавшую к ведомому на казнь. Роза успела первой и, сорвав капюшон с осуждённого, узнала в нём своего отца…

Она тяжело приподнялась из-под стола, отыскала среди живого и неживого мусора своё платье и села на длинную скамью. Голова раскалывалась от выпитого насильно вина, всё тело ныло от оскорблений, нанесённых ему, а также от холода и жёсткости каменных плит пола. Никто из гостей даже не шевелился, и только многоголосый храп отличал представавшую перед глазами панораму от последствий жестокой баталии. Слуги не посмели разнести цвет рыцарства лангобардского и бургундского королевств по своим покоям, поскольку, во-первых, вечером это было небезопасно, по причине не в меру разошедшихся господ, а во-вторых, непрактично, ибо все проблемы, связанные с пробуждением и выздоровлением хозяев, поутру распространились бы по всему замку. В итоге пиршественная зала дворца, вместившая в себя «элиту» обоих королевств, сейчас представляла собой одну зловонную клоаку, и бедная Роза с содроганием и брезгливой тошнотой оглядывалась вокруг себя. Рядом с ней на голой девице лежал какой-то барон, в порыве заставляющей всё забыть страсти, а может, в силу осторожности так и не снявший со своего пояса кинжал. Отчаянная мысль вдруг овладела Розой, и она начала оглядываться по сторонам, ища короля. Однако того, видимо, всё-таки унесли в спальню его верные придворные, и возможности отомстить за себя не представлялось никакой. Роза всхлипнула и начала читать молитвы то к Господу, обошедшему своим вниманием сей грешный пир, то к отцу, который даже ради неё не посмел нарушить своей, такой глупой и никчёмной, клятвы.

Внезапно за колоннами залы она увидела тень от чьей-то невысокой фигуры. Сначала она подумала, что это кто-то из ненадолго воскресших гостей, однако фигура держалась ровно и, по-видимому, не стремилась себя обнаруживать. Фигура проплыла от одной колонны к другой, ближе к ней, затем ещё несколько раз повторила этот манёвр и остановилась напротив неё. Роза напрягла всё своё внимание и вновь оглянулась на кинжал, спасительно торчавший на перевязи пьяного барона.

Фигура поманила её к себе. Роза отрицательно мотнула головой. Фигура умоляюще сложила ладони и осенила себя крестом. Роза, поколебавшись и рассудив, что после вчерашнего мало что в этом мире её может сильнее напугать, осторожно вытащила кинжал и поднялась навстречу незнакомцу. Тот вначале покачал головой, но, видя настрой Розы, примирился с кинжалом в её руке.

Роза подошла к колонне, и фигура сняла со своей головы капюшон, обнажив лисью физиономию с глубокими морщинами и живыми, перебегающими с места на место глазами.

— Узнаёте ли вы меня, дитя моё?

Она вгляделась в его лицо и чуть не вскрикнула. Фигура жестами умоляла её держать себя в руках. О, Роза ошиблась, считая вчерашний день самым страшным в своей жизни. Да, был на её памяти ещё один день, который она хотела бы забыть навсегда!

— Ваше преподобие!

— Тсс, ни звука, дитя моё, покуда мы не покинем сие зловонное место. Следуйте за мной и не бойтесь зла и вреда для себя.

Они вышли за пределы пиршественной, и Гвидолин отвёл её в одно из помещений первого этажа. В помещении, заваленном пергаментными свитками, никого не было, и только одна плавающая в масле свеча уныло освещала холодные угрюмые стены.

— Дитя моё, дитя моё! Господи, отчего Ты сдержал гнев Свой на хулителей Твоих? — заговорил, причитая, Гвидолин.

— Вы один из друзей короля, ваше преподобие? — предполагая самое худшее от святого отца, спросила Роза.

Лицо Гвидолина перекосилось от злобы.

— «Друзей»? Отнюдь, отнюдь! Если выстроить к нашему обожаемому королю очередь из всех живущих и расставить их в порядке симпатии к королю, то, уверяю вас, я окажусь самым последним. И не приписывайте мне несуществующих титулов, ибо он всё отнял у меня! Он и папа Тоссиньяно, да сгорит его душа в вечном пламени ада!

Роза вздрогнула.

— Зачем вы позвали меня… святой отец?

— Милое, доброе, безотказное создание, — прошептал Гвидолин, — я отомщу и за тебя тоже. Ты ведь хочешь отомстить ему?

Роза молчала. Этот скрюченный, с грязными пальцами и полубезумным взором Гвидолин вселял в её душу страх едва ли меньший, чем король.

— Мы отомстим ему, дитя моё!

— Вы поможете мне бежать? — воскликнула Роза, не в силах сдержать радость от своей догадки.

Гвидолин покачал головой, и радость несчастной девушки тут же угасла.

— Нет, я уйду один. Меня никто не хватится, а хватится, так не будет искать. Другое дело ты, дитя. Тебя будут искать, за тобой будут гнаться, как гонятся на охоте собаки за бедным серым зайчиком, и горе тебе, если ты попадёшься им в зубы.

— Пусть так, но умоляю вас взять меня с собой.

— Тебя не выпустят даже за пределы города. Везде, по всем улицам Павии рыщут ищейки Сансона, графа дворца.

При имени Сансона Роза ещё раз вздрогнула.

— Что с тобой, доченька?

— Это граф Сансон похитил меня для нашего короля.

— Плохо, дитя моё, очень плохо. Ты не первая и, наверное, не последняя, на которую наш любвеобильный король положил свой похотливый глаз. Но ты из благородного рода, и ты заслуживаешь иной участи, ты заслуживаешь почёта и уважения. И я помогу тебе. Дай мне какую-нибудь вещь — вещь, которая принадлежит только тебе и по которой о тебе вспомнят твои друзья, когда я покажу им её.

Роза сняла со своего платья фамильную перламутровую брошь в позолоченной раке.

— Чудесно, дитя моё. Именно то, что нужно, — радостно зашипел Гвидолин, пряча брошь у себя.

— Но у меня нет друзей, — сказала Роза. — Найдите моего отца, судью Вальперта.

— Ваш отец благородный милес, бедное дитя. Пожалуй, слишком благородный для нашего грешного времени. Он всё так же, повинуясь глупой клятве, сидит в лесной глуши возле Ирменгарды, но его отныне караулят люди Гуго. Они не дадут ему и мне уйти подобру.

— Тогда, быть может, благородный мессер Эверард? — с надеждой в голосе спросила Роза.

Гвидолин поднял вверх указательный палец, на ободке ногтя которого красовался чёрный земляной венец.

— Вот! Вот кто нам нужен, моя милая! Он ведь состоит королевским апокрисиарием в Риме?

— Кажется, да, — неуверенно сказала Роза.

— Рим и новый папа, да поддержат все его деяния ангелы небесные, наша основная надежда. Пусть новый папа говорит обо мне что угодно, я-то знаю, для чего ему это понадобилось, и не держу на него зла. Если вы позволите, дитя моё, я состригу локон с вашей прекрасной головки и преподнесу в подарок мессеру Эверарду.

Роза немного поколебалась, ибо отдавать свои волосы незнакомым людям в те времена, как и сейчас, считалось поступком легкомысленным и опасным, поскольку волосы могли быть использованы для какого-либо чародейства. Однако она вновь вспомнила о своём положении и в очередной раз грядущие опасности не показались ей слишком страшными по сравнению с действительностью.

— А теперь возвращайтесь скорее в приёмный зал. Наши благородные сеньоры очень скоро начнут просыпаться, и ваше отсутствие может быть обнаружено. И конечно, ни слова о нашей встрече, если только вы хотите вырваться отсюда.

Роза покинула канцелярию и начала подниматься наверх по винтовой лестнице. По дороге она услышала чьё-то пыхтенье и приглушенные стоны, раздававшиеся где-то впереди. Очевидно, гости и их подруги уже в самом деле проснулись. Будь что будет, но ей надлежало ускорить шаг и прошмыгнуть перед не знающими ни похмелья, ни усталости любовниками.

Быстро прошмыгнуть не удалось. Роза остановилась, словно излишне любопытная жена Лота[1], и в немом удивлении несколько секунд наблюдала за стараниями преподобного отца Манассии, пока тот не повернул к ней свою массивную голову.

— Я вышибу тебе мозги, тварь, если ты только заикнёшься об этом! — рявкнул добродетельный священник, и Роза стремглав побежала прочь. Для едва начинающегося утра потрясений было уже более чем достаточно.

[1] Жена ветхозаветного праведника Лота, превратившаяся в соляной столб при попытке оглянуться на разрушаемые Богом Содом и Гоморру.