Эпизод 39.

Эпизод 39. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина

(июль 932 года от Рождества Христова)

— Сын мой, мы пришли к вам, чтобы обсудить все подробности предстоящего дела, ради которого Рим, вашими и моими стараниями, заключил вечный союз с королём Италии. Долгое время Святой престол обходился без своего защитника, каковыми для него когда-то были короли Пипин и Святой Карл. Великие беды постигали Рим, и великому оскорблению подвергался престол апостола, когда некому было защитить его. Но, слава Создателю, Он услышал наши молитвы и явил пред глаза наши достойного и мужественного воина в лице короля Гуго, чей ум и отвага позволят и кафолической церкви, и жителям святого города отныне пребывать в состоянии благостного покоя и христианского умиротворения.

Молодой понтифик потянулся за кубком розового вина. Что ж, этот день для него всё-таки настал, и ужасный разговор, страх перед которым не единожды отнимал у него ноги, всё же состоится, здесь и сейчас, в его кабинете Ватиканского дворца. О, как он страстно молил Господа об отсрочке этого разговора, как жарко благодарил Его вечерами за ещё один удачно миновавший день! Даже сейчас он наивно тянул это быстро нагревавшееся в его потных ладонях вино и жаждал чуда, представляя, как в самый последний момент этот самодовольный король, небрежно поигрывающий сейчас кончиком своего позолоченного пояса, вдруг провалится в преисподнюю, где ему, кстати, как раз самое место. Но чуда не происходило, король продолжал крутить пояс, папа пил тёплое вино, а его мать продолжала рисовать перед воображением сына исторические пейзажи первой половины десятого века.

Наконец политическое обозрение закончилось, и Мароция вместе со своим новоиспечённым мужем вопросительно уставились на главу Вселенской церкви, который, по их мнению, должен был подытожить старания матери какой-нибудь нравоучительно пафосной фразой, возможно с отсылкой к Священному Писанию, но непременно утвердительной.

— Я полагаю вопрос, поднятый вами, матушка, слишком серьёзным, чтобы вы ожидали от меня немедленного ответа.

Король сердито дёрнулся в кресле и шмыгнул носом. Взгляд Мароции из вопросительного превратился в тревожно-удивлённый.

— Что это значит, сын мой?

Папа с огромным трудом извлёк из своего перебаламученного сознания так долго шлифовавшиеся для этого разговора слова и, запинаясь, выдавил из себя:

— Я полагаю, что, прежде чем говорить об императорской коронации Гуго Арльского, необходимо совершить обряд коронации железной короной лангобардов над вами, матушка.

Мароция резко обернулась к Гуго, испуганным взглядом пытаясь тому дать понять, что она здесь ни при чём. Супруг не поверил её взгляду.

— Что такое несёт ваш сын, Мароция? Где же ваше слово?

— Гуго!

— Ну, давайте, Ваше Святейшество, — Гуго соизволил вспомнить, с кем он говорит, — давайте выкладывайте, что там я ещё должен сделать, по-вашему.

— Все знают, что мы ведём сейчас переговоры о браке сестры нашей с сыном солнцеподобного базилевса, — дрожащим голосом продолжал Иоанн, каждое слово у него отчего-то вылетало из уст с вопросительной интонацией. — Эти переговоры затянулись, ибо базилевс не считает ровней своему сыну дочь сенатриссы, особы не освящённой миром.

— Я скажу даже больше, дражайший Иоанн. — Гуго вновь и специально перешёл на недопустимо фамильярный тон. — Базилевс не посчитает ровней своему сыну и дочь королевы лангобардов. Только брак на дочери императрицы Запада будет ему интересен.

— Я, милостью и волей Господа утверждённый в сане преемника Святого Апостола Его, одновременно являюсь главой семьи Теофилактов, будучи старшим по мужской линии. Стало быть, я не могу оставаться безучастным к событиям, происходящим в доме моей семьи.

— Так-так…

— Если я уступлю вашим требованиям относительно императорской коронации, а эти требования, спешу заметить, я считаю вполне обоснованными и заслуженными…

— Прелестно!

— …я тем не менее вижу риски в том случае, что супруга ваша и моя мать после коронации останется не более чем супругой вашей с соответственно ограниченными правами своими и правами потомства своего.

— Замечательно сказано, Ваше Святейшество. Лучше и не стоит пытаться повторить. Другими словами, Мароция, ваш сын своими святейшими устами сейчас свидетельствует о высокой степени доверия ко мне с вашей стороны. Итак, вы боитесь, что, получив корону Карла, я оставлю вас при себе супругой, которую я могу при определённых условиях поместить в монастырь, а пуще того — отправить на тот свет, а ваших отпрысков лишить прав наследования ваших патримоний. Даже и не знаю, чьими сейчас устами говорит Его Святейшество. Вашими ли, моя любезная супруга, или же устами своего младшего братца, с первых же дней моего появления в Риме интригующего против меня?

— Гуго, подобный вопрос мы ведь уже обсуждали с тобой, — вяло упрекнула его Мароция.

— Ну и что, раз он вновь всплыл?

— Ну а почему, ваше высочество, подобное требование с нашей стороны вдруг вызвало у вас столь обильный прилив гнева? — Иоанну свой собственный вопрос казался по-детски наивным, а между тем он оказался самым разумным за весь разговор и мгновенно смутил короля.

Действительно, почему? Король продолжал изображать кипящий в нём, словно вода в котелке, гнев, а на самом деле пытался подобрать правильные слова.

— Коронацию железной короной проводит епископ Павии. Вам хорошо известно, что его высокопреподобие отец Беато, мой бывший архиканцлер, сразу после нашей свадьбы вернулся в столицу и является сейчас моим представителем в вопросах королевского двора. Надеюсь, вы не желаете, чтобы мы с вашей матушкой совершили путешествие из Рима в Павию и обратно только лишь затем, чтобы доставить вам и Альбериху удовольствие не видеть нас?

— Коронация епископом Павии есть традиция, но не закон. Главой Вселенской церкви, милостью Господа и с согласия Рима, являюсь я, и в моих силах и полномочиях провести эту церемонию, тем более что все атрибуты королевской власти, включая корону, находятся здесь, при вас.

Гуго громко выдохнул и пустил в действие последний козырь.

— А как быть с моим сыном, королём Лотарем?

Папа молчал.

— Он коронован в Павии и является моим законным наследником. Короновав же вашу милую моему сердцу матушку, я одновременно с этим дам повод вашим братьям претендовать на корону лангобардов. Возможно, такое положение дел устроит Рим и другие земли, ведь верно приписывает вам молва желание всегда иметь при себе двух государей, чтобы один другого страхом удерживал[1], хотя когда есть два и более государей, значит, на самом деле не существует ни одного, и после созданного вами хаоса останется лишь Рим, своими интригами стравливающий своих правителей и ослабляющий самого сильного из них. Я не имею оснований, Ваше Святейшество, доверять вашей семье более, чем вы моей, и не собираюсь осложнять в будущем жизнь моему законному наследнику.

Гуго особо сделал акцент на слове «законный». Мароция состроила недовольную гримасу ревнивой женщины.

— Мы уже обсуждали это, Гуго, и нашли решение. Мой сын просто ничего об этом не знал. Клянусь тебе.

И это было абсолютной правдой. За всеми матримониальными делами Гуго и Мароция не забывали оговорить подробнейшие детали своего союза и дальнейшие шаги по укреплению и сакрализации своей власти. Степень обоюдного доверия потребовала от обоих расчётливо расписать каждый шаг, и никто не собирался делать друг другу благородные до глупости подарки. Отсюда и объясняется истерика, случившаяся с королём, когда в противоположном лагере вдруг заикнулись о пересмотре договорённостей.

— Какое же это решение? — осведомился папа. В его душе вновь вспыхнула надежда на чудо.

— Обойтись без королевской коронации, а сразу, в один день короновать императорской короной Святого Карла и меня, и вашу матушку. Устраивает это вас и вашу семью?

Папе срочно потребовался новый кубок. К такому повороту он был совершенно не готов. Он вновь тянул вино, Мароция и Гуго молчали, не сводя с него глаз.

Долго это продолжаться не могло. Иоанн отстранил от себя кубок и еле прошептал вмиг просохшими губами.

— Матушка, мне надо поговорить с вами наедине.

— Что ещё? — вскричал Гуго, теряя остатки хладнокровия и награждая свою жену и пасынка злющими взглядами. — Что вы ещё удумали?

— Умоляю вас, друг мой, умерьте гнев ваш. Оставьте нас, я уверяю, что ни одна из наших договорённостей не претерпит изменений.

Гуго поколебался, затем зло махнул рукой и вышел вон, напоследок непочтительно хлопнув дверью. Надо полагать, что первым встречным на его пути из резиденции папы досталось немало лестных и энергичных эпитетов, столь редко звучащих в этих намоленных стенах, более привыкших к благоговейному шёпоту. Король не стал дожидаться Мароции, а, вскочив на коня, галопом пустился к Замку Ангела, поднимая позади себя клубы пылевой завесы.

Вместе с тем уход сварливого короля не принёс ожидаемого Мароцией успокоения в душу её сына. Иоанн встал со своего места и распахнул ставни окна, однако тут же захлопнул их, испугавшись удушливой волны римской жары, в тот же миг обрушившейся на него. Он вернулся за стол и закрыл лицо руками.

— Я слушаю вас, сын мой.

Как, она не ушла? Не растворилась от жары, не развеялась по ветру? Значит, более никакой надежды нет. Конец!

— Есть ещё одно условие для моего согласия на императорскую коронацию.

— Та-а-ак, — протянула Мароция, а взгляд её стал едва ли добрее, чем у Гуго.

— Альбериху должно быть возвращено герцогство Сполетское.

Мароция от неожиданности хмыкнула. Стало быть, Гуго был абсолютно прав в своём предположении, что Иоанн говорит устами младшего брата.

— Что за вздор? Что за внезапная забота об Альберихе?

— Альбериху должно быть возвращено герцогство Сполетское, — повторил папа, обречённо вздохнул и добавил: — Иначе он погубит нас. Вас и меня.

— Ты болен? Погубит нас? Да ты точно бредишь! — Мароция даже нервно рассмеялась от столь неожиданного заявления.

— Альберих знает о нашей связи с вами.

Смех оборвался. Мароция ахнула и в свою очередь схватилась руками за виски.

— Как? Каким образом?

— Ему рассказал об этом Игнатий, наш учитель греческого. Он случайно зашёл в мою спальню, когда мы были вместе.

— Его надо немедленно разыскать и заставить замолчать навеки.

— Не получится. Альберих спрятал его в Риме и держит возможным вторым свидетелем своего обвинения.

— Вторым? Значит, есть и первый?

— Да, он сам. Не доверившись словам Игнатия, он подкараулил вас в крипте базилики Святого Петра и собственными глазами видел нас в постели.

— Господи Святый! Господи Святый! — Мароция поднялась из-за стола и заметалась по кабинету, суматошно всплёскивая руками. — Господи, мы пропали!

Резко остановившись на месте, она произнесла:

— Надо немедленно поговорить с Альберихом.

— Бесполезно. Он будет стоять на своём.

— Но он разрушит все мои планы. Все наши планы!

— У него теперь есть только свои планы. И с вашими они не пересекаются.

— Страшно даже подумать, что случится в Риме, если Альберих решится распространить слух об этом.

— Он это прекрасно понимает, но, по его словам, он будет идти до конца.

— Но ведь должен быть какой-то выход. Должен! Должен! Должен! — С Мароцией случилась настоящая истерика, с каждым словом она отвешивала самой себе пощёчину.

— Его нет, выхода нет. — Сенатрисса растеряла все силы и безвольно опустилась на своё место за столом. — Почему же ты, глупец, не признался мне в этом раньше? — сказала она, подняв на Иоанна сверкающие слезами глаза.

— Что бы это изменило? — пролепетал Иоанн.

— Хотя бы то, что я сегодня не пришла бы к тебе с королём. Хотя бы то, что мне не придётся сейчас, выйдя за дверь, ломать голову над тем, что сказать королю за ужином. Что мне ему сказать, а?

— Что есть ещё одно небольшое условие.

— «Небольшое»! — Мароция горестно покачала головой. — Ох, он убьёт меня. Я на его месте убила бы.

— Что же делать?

— Тебе? Нести свой крест, возложенный на тебя небом и Римом. Мне? Получать сполна за все содеянное, без шансов искупить.

Утренний нервный срыв, приключившийся с королём, оказался лёгким капризом подростка по сравнению с тем, что произошло с Гуго, когда Мароция, оставшись с ним наедине в своей спальне в Замке Ангела, передала ему условие Альбериха. Едва только она произнесла слова о Сполето, едва только ошеломлённый король попросил ему повторить их, как его длинные пальцы замкнули в кольцо горло Мароции и начали медленно сжиматься. Второй рукой король отвешивал своей коварной супруге одну пощёчину за другой. Та не сопротивлялась и только нелепо размахивала руками и клекотала, как раненая птица, затем этот клёкот перешёл в хрип, и только при виде закатившихся глаз сенатриссы король разжал свои пальцы, и тело Мароции рухнуло на ковёр спальни.

Гуго, как водится в кризисных ситуациях, залил в себя кубок вина, принялся за второй. Не допив, остаток вина вылил на лицо Мароции. Та пришла в себя, села на пол возле их супружеской кровати и со страхом ждала продолжения экзекуции.

— Я уверен, что эта мысль была в твоей голове с самого начала, — заявил король.

— Была, но я прогнала её ради нашего союза. Клянусь тебе.

— Как можно верить клятвам шлюхи?! Ведь кто ты есть? Грязная шлюха!

— Да, шлюха, — спокойно ответила Мароция и начала подниматься с пола, — шлюха, и тебе, мой дорогой, придётся смириться с тем, что ты муж шлюхи.

Новый удар в лицо застал её врасплох, и она вновь упала на пол.

— Как сильно любят мужчины бить таких, как я, после того как воспользовались нами! Откуда эта вечная ярость? Ведь ещё минуту назад они, задыхаясь, шептали нам на ухо всякие глупости и пошлости и теряли ум от одного только вида нашей груди! С вашей стороны это месть за свою минутную слабость, когда вы навеки губите душу грехом прелюбодеяния?

— Не строй из себя мученицу. Ты знаешь, за что сейчас разбито твоё лицо. И я превращу его в кашу, если ты мне не объяснишь причину твоих новых условий.

— Ты можешь забить меня до смерти, но я не скажу тебе ничего более. Ты должен вернуть моему сыну Сполето.

Мароция пережила ещё несколько тяжёлых для себя минут. Король имел явную склонность к садизму по отношению к женщинам, чувствуя после таких экзекуций высвобождение невероятной энергии и изумительное прояснение сознания. В его гареме обязательно находилась жертва, которую он отмечал особо. До недавнего времени таковой являлась Роза, дочь Вальперта, но вот уже два месяца король находился в Риме, где до сего дня успешно разыгрывал из себя страстного, но всегда внимательного и чуткого любовника. Сегодня же Мароция открывала в своём муже неизвестные ей черты. Хотя и подозреваемые.

Не стоит описывать все приёмы, к которым прибег король для наказания и унижения своей жены. Наконец он остановился, испытывая прилив вышеназванных чувств от удовлетворения своих тайных наклонностей. Мароция вновь села на пол, отвела рукой прилипшие ко лбу волосы и прошептала разбитыми губами.

— Если ты думаешь, что удивил и оскорбил меня этим, то ты ошибаешься. Мне нравятся такие игры.

— Обещаю устраивать тебе их почаще. Отныне ты мне не супруга, разделяющая со мной горе и радости, а одна из моих наложниц, ибо другой пользы в тебе не вижу.

— Гнев у тебя всегда затмевает разум. Твоя горячность однажды тебя погубит. А я… Возможно, ты удивишься и вновь набросишься с кулаками, но именно я сейчас пытаюсь спасти наш союз. Я, а не ты. И я сделаю всё, чтобы остаться подле тебя, но ты станешь цезарем только если отдашь Альбериху Сполето.

— Какая хитрая тварь! Зря я польстился на разговоры с тобой, надо было идти до конца и придушить тебя в твоём Риме, но твои сладкие песни опьянили меня.

— Не приписывай себе лишнее. Ты не Арнульф, тебе Рим не по зубам. Ты вошёл сюда только с моего волеизъявления. А я ради тебя даже закрыла глаза на убийство тобой Гвидо!

Гуго рванулся к ней и замахнулся на неё. Мароция защитила лицо руками, но удара не последовало.

— Ты сейчас избил меня и совершенно не подумал, как я завтра покажусь перед своими людьми.

— А ты не подумала, как я могу теперь доверять тебе? Кто мне сейчас может обещать, что за твоим условием не последует второе, третье, десятое? Как мне сейчас вот просто взять и отобрать герцогство у своего племянника Теобальда и отдать твоему сыну? В лучшем случае моя дружина на следующий день разбежится, а в худшем поднимет меня на копья. Мне и так уже приходилось не единожды успокаивать своих воинов после пьяных потасовок в Риме, в которых твой младший сын, между прочим, всегда встаёт на сторону римлян!

— Давай думать об этом вместе. Но это условие необходимо выполнить. Оно мне претит не менее, чем тебе, но я не в силах игнорировать его.

— Ну хорошо, — смягчился Гуго и даже попытался обнять Мароцию, но та, вздрогнув, резко отстранилась от него. — Все сейчас успокоились, я даже готов просить у тебя прощения.

При слове «даже» Мароция горько усмехнулась.

— Только скажи, что произошло, откуда взялось это условие и почему Альберих имеет право требовать восстановления своих прав, которых у него, согласно моим сведениям, в своё время полученным от папы Тоссиньяно, отродясь не было?

— Не скажу, на самой предсмертной исповеди не скажу. На плахе не скажу.

Гуго молчал долго, прежде чем прийти к окончательному решению.

— Я не верю тебе. Ни единому слову не верю. С сегодняшнего дня рядом с тобой всегда будут находиться мои люди. Я поручу тебя графу Сансону. При первом же вновь возникшем подозрении на обман я перережу тебе горло. Сам же я уезжаю в лагерь к своему войску. Хотя нет! Вот ещё! Я не доставлю тебе и твоим лживым ублюдкам такую радость. Я останусь в Риме, ибо, как ты верно подметила, только находясь внутри его стен, я смогу дотянуться до ваших изворотливых шей.

[1] Лиутпранд Кремонский «Антаподосис».