Эпизод 43.

Эпизод 43. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (октябрь 932 года от Рождества Христова).

Несмотря на предельно понятный план по привлечению Альбериха на свою сторону, разработанный Мароцией и распутывающий клубок противоречий между ней и Гуго, последний, как истинный властолюбец, желал оставить за собой решающую роль и заключительное слово. Желая показать жене, а также прочим очевидцам последних событий, что он, монарх Италии, действует не под нажимом обстоятельств, а проявляя везде и во всём токмо свою собственную волю, Гуго всю следующую неделю провёл в праздности. Лишь однажды он посетил лагерь своей дружины, стоящий на Нероновом поле, для того чтобы ещё раз успеть встретиться со своим опальным братом Бозоном, отъезжающим с семейством в Павию. Начав с заслуженных упрёков брату в жадности и неосторожности, король затем открыто посетовал тому на коварство Мароции, подстроившей западню Вилле. Если бы не присутствие отца Одона, которого интриганка-сенатрисса искусно привлекла в качестве свидетеля столь неблаговидного поступка, он, король, наверняка постарался бы замять скандал. Теперь же Гуго скрепя сердце расстаётся с братом и отсылает его прочь от себя, рассчитывая, что граф Бозон в очень скором времени какими-нибудь, но обязательно выдающимися, заслугами вновь вернёт себе расположение брата-короля.

Лесть Гуго принесла свои плоды. На прощание братья заключили друг друга в крепкие объятия, а Бозон не преминул хоть в малой доле отплатить Мароции ответным ядом.

— Берегитесь этой женщины, брат. Я не знаю, какие истинные цели преследует она, вижу только, что ваша дружина в Риме слабеет с каждым днём и подле вас всё меньше надёжных слуг.

Эти слова заставили короля всерьёз призадуматься и взять ещё одну паузу, прежде чем приглашать к себе на разговор Теобальда Сполетского. За это время он увеличил дружину своих людей, находящихся в Замке Ангела до полусотни человек, а также пригласил к себе племянника Манассию, епископа Вероны, Тренто и Мантуи, чей мудрый совет и наблюдательность в такой ситуации было трудно переоценить. Однако по другую сторону невидимых баррикад за эти дни никакого противодействия решениям Гуго не последовало, то ли в силу согласия, то ли в силу звериной выдержки. Так или иначе, но король немного успокоился, и в конце сентября граф Теобальд, наместник Сполето, получил приглашение прибыть в Рим.

Племянника Тибо долго уговаривать не пришлось. Он, ни минуты не колеблясь, согласился на обмен управляемых им патримоний. К тому моменту дела в Сполето шли ещё хуже, чем при герцоге Альберихе-старшем. Граф Тибо был неплохим воином, о чём успели за это время догадаться докучливые соседи в лице беневентских герцогов и греков, однако не имел ни малейшего понятия даже о примитивной экономике десятого века, а своими междоусобицами окончательно доконал хилую сполетскую казну. В итоге младшему Альбериху грозило получить совершенно разорённое наследство, в то время как королевскому племяннику предоставлялся новый шанс проявить свои управленческие таланты в одном из самых богатых княжеств Европы. Но Теобальд был человеком решительным и смелым, а потому новые испытания его нисколько не пугали, тем более что милость и доверие короля, как оказалось, практически не знают границ.

Король после отъезда Тибо выждал для порядка ещё несколько дней, демонстрируя своим оппонентам, что каждое его решение является не иначе как продуктом глубокого осмысления. И только после этого одним октябрьским вечером Альберих, сенатор Рима и глава городской милиции, получил приглашение посетить Замок Ангела и разделить с королём Италии скромный ужин.

На ужине, естественно, присутствовала Мароция. Альберих явился пред очи короля, имея вид надменный и, как заподозрил король, заранее торжествующий. Подозрение усилилось, когда Гуго опустошил пару кубков монтепульчано. Мароция, видя напряжённость обоих близких ей людей, как могла пыталась собрать плохо склеивающуюся беседу. В один из моментов Гуго махнул на её старания рукой и решился перейти к делу.

— На протяжении нескольких месяцев, проведённых в Риме, я не раз имел возможность, мессер Альберих, удостовериться в ваших немалых талантах при управлении великим городом мира.

— Благодарю вас, ваше высочество, я всего лишь послушный слуга своей матушки, чьими стараниям Рим и процветает. Моей главной задачей является не нарушить порядок, созданный ею и моим дедом, да воспоют ему сейчас ангелы осанну.

— Ваша скромность благодатью покрывает ваши таланты, ибо, если таланты нам даёт при рождении Господь, то скромность есть добродетель приобретённая.

— К сожалению, скромность очень часто воспринимается как слабость.

— Нет большой беды, если твоё окружение недооценивает тебя. Тебе обязательно предоставится шанс их неприятно удивить.

— Исходя из похвалы, недавно прозвучавшей из ваших уст, вы скорее переоцениваете меня.

— Нисколько, мессер Альберих. Я пригласил вас сегодня, чтобы воздать вам награду по заслугам вашим. Я возвращаю вам владение отца вашего, герцогство Сполетское, передаю земли его и судьбы людей, его населяющих, под вашу власть и опеку. Тем самым я спешу устранить несправедливость, допущенную в отношении вас.

Мароция восторженно всплеснула руками, как будто услышанное являлось для неё грандиозным сюрпризом, и взглянула на сына, ожидая от того похожее проявление радости. Альберих с достоинством поднялся из-за стола и опустился на одно колено перед королём, лицо его было абсолютно спокойно и непроницаемо.

— Благодарю вас, ваше высочество.

— Называй меня теперь «мой государь». С принесением оммажа ты станешь вассалом моей короны.

— Да, мой государь, — ответил Альберих и поднялся с колен. Его подбородок вновь гордо откинулся вверх. Гуго забарабанил пальцами по столу, что являлось у него признаком наступающего раздражения.

— Однако на твоём лице мало радости, Альберих.

— Радость бывает от нечаянного подарка, государь. Вы же сами сказали, что решением своим восстанавливаете справедливость, то есть поступаете, как и должно поступать мудрому монарху.

— Справедливость — штука тонкая. Что для одних является справедливостью, то вторым кажется беззаконием, иначе не было бы войн. В своё время ваш отец устранил из Сполето герцогиню Агельтруду. Были ли его действия справедливы? Наверное, нет. Получили они одобрение тогдашнего короля и императора Беренгария? Как мы знаем, да. Позже ситуация повторилась уже с самим герцогом Альберихом, и, по вашему мнению, была опять-таки нарушена эта самая справедливость. Восстановится ли она, если герцогство будет передано вам, или она восторжествует, если её получат потомки Агельтруды? Или вы отказываете им в праве на Сполето?

— Что вы хотите этим сказать, ваше высочество?

— Что справедливостью является лишь состояние, отражающее на короткий период времени баланс противоборствующих сил и закреплённое решением судьи или правителя.

— Я понял вас, мой государь, и заверяю вас, что сердце моё преисполнено благодарности к вам за это решение.

— Судья, выносящий решение и определяющий справедливость, вправе потребовать от облагодетельствованного ответного признания и ответных даров.

Альберих мгновенно насторожился. При взгляде на мать он понял, что теперь Гуго решил выдвинуть какие-то условия со своей стороны.

— Я слушаю вас, мой государь.

— Вы, как вассал мой, отныне должны находиться неотлучно при моём дворе и покидать его только с моего разрешения. Отныне вы обязаны являться по моему зову и предоставлять вооружение, лошадей и пропитание согласно условиям, закреплённым в вассальной клятве верности. Отныне вы обязаны прислуживать за моим столом во время трапезы, находиться подле моих дверей во время сна, сопровождать меня на выездах и предоставлять в своём жилище ночлег мне и прочим моим людям, если мне вздумается посетить дом ваш.

— Да, государь.

— Таким образом, вы не сможете более являться сенатором Рима и главой местной милиции.

Альберих вздрогнул. Это заметил король и с удовлетворением потянулся в кресле. Своим решением король кардинально ограничивал возможности Альбериха в городе.

— Да, государь, — после некоторой паузы ответил Альберих, мысленно нашедший спасительное решение.

— Главой милиции также не должен стать ваш друг, мессер Кресченций. — Гуго мгновенно разгадал уловку Альбериха и получал несказанное удовольствие от быстро меняющейся мимики своего пасынка.

— Это решает Сенат, государь.

— Это решает ваша семья, мессер Альберих, не лукавьте. И с главой вашей семьи я этот вопрос уже оговорил.

Альберих взглянул на мать. Мароция кивнула головой, но в жесте её была видна определённая нерешительность.

— До коронации я предлагаю сделать главой милиции Рима фигуру отстранённую от интересов вашей семьи. Мы с вашей матушкой согласовали на сей пост кандидатуру Раймунда Габриелли, тем более что он некогда уже возглавлял милицию города.

И был родственником покойного папы Стефана, а стало быть, на данный момент являлся антагонистом тускуланской семьи.

— Почему Габриелли?

— Потому что с некоторых пор мои люди не чувствуют себя в Риме желанными гостями. Потому что все суды с участием бургундцев и римлян неизменно заканчиваются в пользу последних, как будто речь идёт о людях разных сословий. Потому что мне так спокойнее и ваша мать согласилась принять мои условия. Вам эти объяснения должны быть достаточны.

— Более чем, — за сына ответила Мароция, поспешившая в зародыше погасить признаки надвигающегося шторма.

— Я бы также хотел видеть в числе сенаторов Рима своего сына Умберто.

— Это исключено, — отрезал Альберих, — он не является римским квиритом.

— Простите, а сколько времени прошло с момента приезда ваших родителей, Мароция, из Аргоса до момента введения их в Сенат? Лет пять-шесть, не более?

— На тот момент в Риме не существовало Сената вовсе, его кодекс был разработан спустя много лет. К тому же моя семья оказала Риму неоценимые услуги, — ответила Мароция.

— Ну, вы же знаете, что я не тороплю вас с этим решением и готов подождать. Уверяю вас, мой Умберто способен оказать Риму не менее выдающиеся услуги.

— Нисколько не сомневаюсь, мой государь, — сказал Альберих, и в его голосе король уловил издёвку. На тот момент он колебался в сомнении, стоит ли высказывать последнее условие, однако ироничный тон неблагодарного пасынка разгневал короля.

— Я также прошу Рим возместить затраты моего двора и моего лагеря за всё время нахождения здесь, от прибытия в Рим и по сию пору, в размере четырёхсот тысяч серебряных денариев, или тридцати трёх тысяч солидов. Опись затрат королевский аркарий доставит вам к утренней мессе.

Мароция и Альберих недоуменно переглянулись между собой. До сего дня Гуго не заикался об этом, хотя до сенатриссы мимолётно доходили слухи о бедственном положении королевской казны.

— Рим, в связи с вашим нахождением здесь, также нёс расходы, — начала защищаться Мароция.

— Я дал распоряжение аркарию учесть это. Вы сможете поправить его данные, представив свою опись. Но я также принимаю во внимание доходы, которые за это же время получил Рим от негоциантов и прочего сброда. Ни одного денария от этих доходов в мою казну, сами понимаете, не поступало, а между тем я и мои люди являемся полноправными участниками последних событий в Риме.

— Рим не может оплачивать содержание чужого войска. — Пока Мароция выстраивала в голове дипломатический ответ королю, Альберих решил действовать быстро и решительно.

— Это не чужое войско, мессер Альберих, а двор и дружина вашего сюзерена, если, конечно, вы таковым ещё стремитесь быть. Это не чужое войско, прекрасная сенатрисса Мароция, а двор вашего супруга и, стало быть, ваш собственный двор. Это не чужое войско для Рима, потому что является войском будущего патриция, который, надеюсь, в скором времени поклянётся папе римскому быть защитником его тиары.

— Сенат даже под нашим давлением будет противиться этому, — сказала Мароция.

— Вы должны пустить в ход все мыслимые, вещественные и невещественные аргументы, если ваши прелести уже не помогают, как раньше.

Мароция молча проглотила это оскорбление. Альберих вспыхнул, но, глядя на покорную мать, удержал себя в руках.

— Город не может выплатить такую сумму, не подняв налоги.

— А я уже не могу удержать своих людей от грабежей и дезертирства. Если не может заплатить Рим, пусть заплатит папа.

— Это немыслимо. Синод также не даст одобрения, — защищалась Мароция.

— Не лукавьте, Мароция, и Синод, и Сенат вы держите в своих ручках, и они исполнят то, что вы им прикажете.

— Даже если так, повторяю, что город не сможет вам выплатить деньги, не подняв налоги. Поступления от налогов также не случатся в один день. Если вам остро нужно золото, вам необходимо взять краткосрочную ссуду.

— У кого? Даже если все римские менялы вытряхнут свои закрома, едва ли их золото покроет мои нужды!

— Хороши же ваши аркарии, Гуго, если вы довели казну до такого состояния. Ну а как насчёт Тосканы?

— Мой брат недавно сетовал на плохую собираемость налогов и неурожай прошлого года, из-за чего казна Лукки сейчас не в блестящем состоянии.

— Зато сам ваш брат с его женой собрали урожай на зависть прочим.

— Можете ёрничать сколь вам угодно, моя милая, но вся эта некрасивая история теперь также затрудняет мне общение с Тосканой и, по крайней мере, не позволяет рассчитывать на скорую финансовую поддержку.

— Если дело обстоит так серьёзно, полагаю, что в вашем положении вам может помочь тогда только Пётр Кандиано[1].

Король гримасой дал понять, что это предложение тоже далеко от оптимального. Пётр Кандиано только в этом году стал дожем Венеции, завершив двадцатилетнее правление Орсо Партечипацио, добровольно ушедшего в монастырь Санта-Феличе. Венеция, уже в это время планомерно шедшая к своему успеху и историческому признанию, находилась в данный момент на сломе эпох: династия Партечипацио, правившая в Венеции с начала девятого века, уступала свои позиции под давлением амбициозной семьи Кандиано. Гуго успел выстроить неплохие торговые отношения со старым дожем Орсо, но новый правитель, как это обычно бывает везде, своё правление начал с критики и преследования идей предшественника.

— Ваш племянник Манассия был благосклонно принят новым дожем, так что лучшего посла для этой цели вам искать не надо. Сам дож может быть заинтересован в вашей помощи в его кампании, которую он готовит против баронов Истрии, а в потенциале и против греческой Лангобардии. Так что ваши интересы имеют все шансы совпасть.

Мароция, как обычно, дала дельный совет. Гуго и в самом деле остро нуждался в деньгах, пусть его требование Риму в первую очередь диктовалось капризным нежеланием видеть Альбериха герцогом Сполето. Он попробовал усидеть на двух стульях сразу.

— Я воспользуюсь вашим советом, Мароция. Но заёмные деньги не чета собственным. Я надеюсь, что Рим всё же разделит со мной мои хлопоты, равно как и удовлетворит мои пожелания. Что касается вас, мессер Альберих, то с завтрашнего дня я жду вас подле себя. Надеюсь, вы не сочтёте это за нелепую прихоть и, в знак почтения к вашему благодетелю, не откажете начать исполнять свои обязанности вассала до принесения оммажа?

Возражений не обнаружилось, несмотря на то, что именно вздорной прихотью все посчитали окончание королевского монолога. Гуго покидал триклиний замка в прекрасном расположении духа, будучи уверенным, что вслед за Мароцией взял в заложники у Рима ещё одного сенатора.

[1] Пьетро II Кандиано (872-939) — 19-й венецианский дож (932-939).