Эпизод 2.

Эпизод 2. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина (01 мая 928 года от Рождества Христова).

Спустя пять дней, теплым вечером первого майского дня, Мароция с замирающим сердцем провожала из ворот Замка Ангела свою младшую сестру, уезжавшую в Леонину на ужин к папе римскому. Теодора, к легкому неудовольствию своей матери, отпросилась у нее на короткую встречу с сестрой, во время которой та передала ей глиняный, в плетенке, кувшин с вином, а также прошлогодний мед, недавно привезенный в Рим из Тосканы. Прежде чем отпустить Теодору, Мароция передала ей кошель, в котором лежали две маленькие скляночки с противоядием, и заставила сестру дважды повторить наизусть надлежащий порядок ее будущих действий.

Едва ворота замка закрылись за носилками сестры, Мароция поднялась на верхнюю террасу главной башни и расположила свое кресло так, чтобы ей была видна вся короткая дорога от Ватикана до ее резиденции. Она проводила на этой площадке почти каждый вечер, любуясь восхитительными видами Вечного города, она полюбила эти виды еще с тех пор, когда, будучи двенадцатилетним подростком, с любопытством и странным бесстрашием наблюдала за неудачным штурмом замка отрядами мятежного папы Христофора. Возможно, тот штурм поселил в нее непоколебимую уверенность, что стены замка дадут ей защиту от любого неприятеля и потому она так настойчиво просила у своего отца отдать этот замок ей в управление. До ее появления здесь, в Замке Ангела находилась городская темница, однако стараниями Мароции тюрьма превратилась в самую настоящую крепость в центре Рима, хотя несколько камер для узников дочь Теофилакта все же дальновидно оставила.

Сидя в своем кресле, Мароция попеременно переводила взгляды с дороги на установленные здесь же, на смотровой площадке, солнечные часы. Она мысленно сопровождала свою сестру в папские покои и режиссировала ход и возможные темы для разговора. Вот, после приветствий и короткой молитвы, младшая Теодора торжественно подносит папе подарки, в числе которых заветный кувшин. Вот завязывается неторопливый разговор, где, после короткого вступления, включающего в себя расспросы о здоровье родных, новостях из-за моря, обсуждения жары, так рано захватившей в этом году Рим, хитрый и, чего уж там, до известной степени обаятельный понтифик осторожно выведывает у Теодоры слухи, касающиеся ее старшей сестры, ее мужа, графа Гвидо, и, возможно, сплетни об их планах и намерениях. Вот во время разговора ее сестра подходит к столику с кувшином и разливает кровавое вино в деревянные резные кубки, смиренный властитель Церкви меж тем бесстыдно разглядывает ее сзади, а вынужденная терпеть подобные вольности мать сидит в стороне, хмуря брови. Разговор продолжается, и собеседники время от времени притрагиваются к кубкам, Теодора ухаживает за своими почтенными собеседниками и подливает в кубки вино. Во второй раз, в третий, слуги зажигают факелы. Стоп!

Мароция, улетев в своих фантазиях выше неба, взглянула на солнечные часы. Уже три часа минуло с тех пор, как она проводила сестру и самое время бы ее носилкам появиться возле замка. Еще некоторое время она себя успокаивала тем, что, возможно, беседа затянулась, что о вине Теодора вспомнила чуть позже, чем надо, но постепенно нервы Мароцию начали подводить. Что, если легкомысленная Теодора потеряла счет времени, заговорившись с папой? От нее этого можно было ожидать, и вообще, правильно ли поступила она, доверив столь ответственное дело своей милой, но недалекой сестре? Что, если наблюдательный глаз матери или хитрое око папы подметило состояние ее сестры, не совладавшей с волнением и поведшей себя как-нибудь неестественно? Что, если уже сейчас папа и его слуги ведут пристрастный допрос Теодоры и в скором времени подле ворот замка появится грозный отряд, присланный арестовать ее?

Впрочем, вероятность последнего сценария ее не очень пугала, она и так уже более десяти лет, находясь в своем любимом городе, была вынуждена проявлять звериную осторожность и уж к чему — к чему, а к штурму своего замка была готова каждые день и ночь. Но что же все-таки случилось, почему эта чертова дура не возвращается с матерью в замок, ведь именно это она должна сделать в заключение продуманного Мароцией плана?

Да, исполнение финальной сцены этой трагедии Мароция оставляла за собой. Она представляла, сколь непростым у нее будет разговор с матерью, когда она объявит той, что отравила ее любовника. Последствия могли быть самыми непредсказуемыми, и оставалось только радоваться, что этот разговор состоится здесь, на ее, Мароции, территории. Но где же, черт возьми, эти две Теодоры?

Мароцию уже начала бить нервная дрожь и даже два кубка с крепким армянским вином не взбодрили ее. Прошло уже более четырех часов, как ее сестра уехала отсюда. Мароция забегала по площадке из угла в угол и молила Небо о прощении и удаче. Она уже была целиком согласна с вариантом событий, при котором ее сестра по каким-то причинам полностью отказалась от исполнения задуманного.

Аллилуйя! Мароция вскрикнула от радости и захлопала в ладоши, когда знакомые носилки показались на дороге. Моментально забыв, как это часто водится с нами, грешными, поблагодарить Всевышнего, Мароция бросилась к лестнице, ведущей во двор замка. Быстрый взгляд, брошенный еще раз на дорогу, убедил ее, что к замку движутся только одни носилки. Ее радость мгновенно сменилась новой тревогой, и она стремглав полетела навстречу сестре, неубедительно успокаивая себе тем, что, возможно, мать с младшей Теодорой едут вместе или же мать, вопреки увещеваниям дочери, кинулась на помощь своему умирающему любовнику.

Ворота распахнулись, и Мароция, не давая носилкам остановиться, прямо на ходу сорвала занавеску. В носилках сидела ее сестра. Одна!

— Где мать? — крикнула она.

Лицо Теодоры, обычно белоснежное с яркими румяными щеками, было землисто-серого цвета.

— Там, — промямлила она, — она осталась там.

— Она пила вино? — благоразумие не изменило Мароции, и она произнесла эти слова шепотом, с трудом подавляя крик.

— Да.

— Вы выпили с ней противоядие?

— Я — да, она — нет.

— Почему?!!! — на этот раз крик бесконтрольно вырвался наружу.

— Она ни на мгновение не расставалась с Тоссиньяно, я не могла разлучить их и передать ей склянку, я не могла при нем ……..

— Что? Почему ты не привела ее сюда? Ты знаешь, чертова кукла, сколько прошло времени?

— Она не хотела ехать, я ее долго уговаривала, но они хотели остаться наедине, они хотели, хотели…

— Молчи, дура! — и Мароция повернулась к слугам, — Коней, люди, коней! Живо! Я с вас кожу сдеру!

Испуганные слуги были проворны, два коня были незамедлительно предоставлены хозяйке замка.

— Ты не одета должным образом, сестра, — боязливо встряла Теодора.

— Заткнись! — ответствовала будущей императрице Мароция, — Люди! Фабиан, быстро мой дорожный кошель и прими меня! Кто-нибудь, примите госпожу Теодору.

Фабиан, коренастый слуга ее двора, оседлал коня и усадил перед собой свою хозяйку. Аналогичная процедура было совершена с Теодорой.

— К епископу, в город Льва, как можно скорее, коня не жалеть! — прокричала Мароция и слуги ее едва успели открыть ворота и отскочить в сторону.

До папского дворца от Замка Ангела всего пару минут галопа. Однако по пути через ворота города Льва вышла неожиданная заминка, туповатая стража остановила Мароцию и запросила разрешение у начальника охраны. Несколько минут, пока ревностные слуги честно исполняли свой долг, им пришлось выслушать в свой адрес целый поток чудовищной брани и богохульств, летевший из уст очаровательной маленькой женщины, въезжавшей в пределы главного града католической Церкви.

Но вот, наконец, и базилика Святого Петра, и папские покои, примыкающие к ней. Едва поднявшись по каменной лестнице к дверям покоев понтифика, Мароция поняла, что она опоздала. Дворец гудел, как разворошенный медведем пчелиный улей, по коридорам бестолково метались слуги с испуганными не то за себя, не то за своих хозяев, лицами. Паломников, посетителей и прочих незваных гостей стража бесцеремонно выталкивала прочь, а многочисленные служители Церкви низших чинов громко и вразнобой молились, что и создавало странный низкий гул, так поразивший Мароцию.

Расталкивая слуг в стороны, сбросив свои сандалии, она бежала в папскую приемную залу. По мере ее движения диаконы прекращали свои молитвы, с любопытством и состраданием глядя ей вслед, папские нотарии подобострастно склоняли свои плешивые головы. Мароция ворвалась в приемную и увидела лежащих прямо на полу и задыхающихся от наступающего паралича дыхательных путей папу Иоанна Десятого и свою мать. Теодора ногтями разрывала на себе рубашки, понтифик невероятным усилием и к неописуемому ужасу очевидцев, порвал массивную цепь своего парадного креста. В приемной было полно народу, обступивших умирающих со всех сторон, в их числе находилось несколько епископов и кардиналов, оказавшихся в этот скорбный час в базилике Святого Петра.

— Все вон! — рявкнула, невзирая на чины и титулы, Мароция, и люди в спешке и сумятице кинулись к дверям.

Закрыв за последним ушедшим, Мароция кинулась к матери, на ходу расстегивая кошель. Она приподняла ей голову, чтобы влить снадобье, но Теодора отстранилась.

— Ему! Сначала ему! — прохрипела она, отталкивая дочь.

— Никогда!

— Ему, иначе я позову слуг!

— Теодора, пей! Спаси себя ради меня, — еще более страшно хрипел Иоанн.

— Молчать! — завизжала Мароция и из ее глаз брызнули слезы.

— Ему! Я прокляну тебя! Ему! Люди! Ты не добьешься ничего!

— Теодора, умоляю тебя, любовь моя, пей!

— Ему!

Мароция повернулась к Иоанну, яростно дернула его за седые волосы, чтобы поднять голову и зло влила ему в рот противоядие. Затем она вернулась к своей матери, и та на сей раз позволила дочери попытаться спасти ее.

— Поздно! Я выпила слишком много, а ты пришла слишком поздно. Дочь, дочь моя, — Теодора, говорила прерывисто, жадно хватая слабеющим горлом воздух, — ты чувствуешь себя победителем?

Мароция молчала.

— Почему ты молчишь? Почему ты не смотришь на меня?

Ответа не было.

— Сильная,…… я всегда гордилась тобой,……всегда,……я знала, ты можешь все………и я оказалась права.

Мароция закрыла лицо руками. Ее мать продолжала говорить, задыхаясь и слабея с каждым вырывающимся у нее из горла словом.

— Я ухожу, я вижу за мной пришли. Они приказывают мне молчать, они хотят, чтобы ты позволила мне уйти без исповеди. Господь знает грехи мои, а их тяжесть такова, что ни один священник не возьмет на себя смелость молить Его за меня. А они, … они покровительствуют тебе. О, какие страшные у тебя покровители!

Мароция с изумлением и ужасом взглянула на мать. Глаза Теодоры были полны крови и совершенно жутким образом выпуклы.

— Пора. Я прощаю тебе смерть мою, но заклинаю, во имя всего Святого, пощадить его!

Как не велики были его мучения, как не трясло его тело все разрастающаяся астма, Иоанн нашел в себе силы отыскать рукой руку своей возлюбленной и крепко сжать ее. Теодора с огромным усилием повернула к нему обезображенное, посиневшее лицо с выкатившимися из орбит глазами.

— Живи, мой друг, — прохрипела она и, еще несколько раз дернувшись в страшной конвульсии, затихла.

Мароция вскрикнула и кинулась к дверям. Приемную в ту же секунду вновь заполнили слуги, несколько человек с претензией на лекарей, папская канцелярия и священники Церкви. Вместе с толпой вошла и младшая Теодора. Увидев иссиня-черное лицо матери, ее до крови разодранную ногтями грудь, ее неестественным образом скрюченные в судорогах пальцы, Теодора лишилась чувств и повисла на руках ловких и сообразительных слуг. Мароция немедленно занялась сестрой и воспользовалась ею как поводом, чтобы побыстрее покинуть место своего чудовищного преступления. В дверях папского дворца ей встретился отец Гвидон, старый епископ Остийской церкви, спешащий исполнить свой долг и принять последнюю исповедь главы Христианского мира.

А тот, с клекочущим, как у подбитой птицы, кашлем, с выпавшим бессильно языком лежал в окружении своей многочисленной и беспомощной челяди, всерьез обсуждавшей, что их господин, по всей видимости, сражается с невидимым Люцифером, часто приходящим к понтификам в их последние минуты бренного существования. Правая рука Иоанна покрывала своего хозяина рассеянным знамением, тогда как левая продолжала гладить и гладить седые волосы его подруги, в последний раз разметавшиеся на полу странной и хищной птицей.