Эпизод 5.

Эпизод 5. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина (23 мая 928 года от Рождества Христова).

Его Святейшество, встретив своего брата с отрядом сполетских воинов у Ослиных ворот и лично дав указание страже пропустить пятьдесят всадников, доехал с ними до Латеранского дворца, благо путь был совсем короткий. Здесь он пожелал остаться.

— Я хотел бы встать с тобой плечом к плечу, брат мой, и собственноручно избавить город от этой заразы, но, увы, она успела забрать мою былую силу. Я не могу быть более полезен тебе, я задыхаюсь, ноги отказываются идти далее, и поэтому я буду молиться за тебя здесь.

— Я буду драться за двоих, мой брат, за себя и за тебя тоже. Раньше, чем свет нового дня озарит стены главной базилики мира, ты будешь, подобно Персею, держать ее голову за волосы.

— Того не надобно, брат мой. Мне достаточно будет, чтобы я более не увидел ее.

При папе осталось пятеро слуг и пятеро сполетцев. Петр с оставшимися воинами поспешил на юго-восток от Латерана к Авентинскому холму. Не доехав полмили до усадьбы Теофилактов, около руин Цирка Максимуса, сполетцы спешились, и Петр отправил двух человек в разведку. Заговорщики старались вести себя как можно тише, тем более что на улицах города почти не осталось прохожих. Через полчаса разведка вернулась.

— Вокруг имения все пусто, стража стоит на своих постах, внутри слышна музыка, хозяева принимают гостей.

Петр одобрительно кивнул. Он принял решение спешить большую часть своего отряда, чтобы конским топотом загодя не привлечь внимания стражи. Два десятка человек с тремя лестницами для штурма стен были направлены к восточной стороне усадьбы, оставшиеся, с тараном наперевес, отправились к центральным воротам. Петр и пятеро сполетских баронов оседлали своих лошадей, имея намерения присоединиться к атакующим в тот момент, когда фактор внезапности будет полностью исчерпан.

На какой-то момент пространство вокруг Петра погрузилось в тишину. Меж тем сумерки постепенно овладевали Римом. Лошади всадников уже начали проявлять нетерпение, когда до уха Петра донесся крик потревоженной охраны.

— Нападение! Нападение!

Петр пришпорил коня и обнажил меч. Его чернобородое лицо как будто бы окаменело, настолько брат папы римского проникся неумолимой решимостью. Соратники поспешили за ним.

Спустя пару минут всадники оказались перед воротами дворца Теофилактов. С восточной стороны к стенам были приставлены и уже закреплены лестницы, что было встречено Петром радостным кличем. На стенах уже вовсю шел бой, причем число защитников дворца на сей раз Петра неприятно удивило. Что касается ворот, то они уже трижды испытали на себя мощь ударов массивного дубового ствола обитого железом и, судя по их состоянию, уже рады были сдаться. Следующий удар стал для ворот последним, створки удержались в петлях, но засов, связующий их, разлетелся в клочья. Нападавшие издали победный крик.

Но торжествовать было рано. Едва в воротах образовалась брешь, как оттуда ядовитыми шершнями полетели стрелы. Двое нападавших были сражены, одна из стрел пролетела над самым ухом Петра.

— Черт побери, их слуги, похоже, усердно обучались ратному делу, — пробормотал Петр. В следующее мгновение он бросил клич своим баронам, оставшимся в седле, и первым прыгнул с конем во двор сенаторского дворца.

Слуги Мароции успели пустить еще несколько стрел, но страх их был так велик, что ни одна из стрел не принесла более урона нападавшим. Появление всадников почти деморализовало защитников сенатриссы, лучники побросали оружие и, как цыплята от коршуна, разбежались по укромным уголкам двора. На стенах сполетцы также очевидно стали брать верх. К Петру же успели присоединиться все пешие, штурмовавшие главные ворота.

— Ищите, ищите ее! Нашедшему я плачу двадцать солидов. Не вздумайте, дьявол вас возьми, гоняться за шелками и посудой. Все это будет ваше, так или иначе. Ищите Мароцию, допрашивайте ее слуг, найдите ее сестру! — кричал Петр.

Рев рога внезапно перекрыл его голос. Все, даже те, кто в данный момент сошелся в смертельной схватке, на миг обратили внимание на северную сторону дворца. Рог затрубил еще.

— Что это, черт меня забери? — крикнул Петр.

— Тебе недолго осталось этого ждать, — донесся до него знакомый голос, спокойный и насмешливый.

Петр поднял глаза вверх. В верхнем проеме главной башни дворца он увидел миниатюрный женский силуэт. Тем временем из-за ворот замка послышался конский топот приближающегося внушительного отряда.

«Все пропало», — первым сдался внутренний голос Петра, и мужественные черты лица сполетского герцога исказились отчаянием.

— Ведьма! Будь ты проклята! Сполето, прочь, прочь! Засада, уходим! — крикнул он своим людям и бросился вон из дворца отчаянным галопом. Нападавшие в мгновение ока превратились в преследуемых и поспешили за своим хозяином.

Всадникам повезло больше. Они вырвались в город как раз в тот самый момент, когда передовые воины неведомого воинства уже подходили к центральным воротам. Вслед убегавшим было выпущено несколько стрел. В последний момент Петр бросил взгляд назад и увидел среди преследователей красно-белые штандарты с поднятым на дыбы коронованным львом.

— Чертовы тосканцы! — прорычал он.

Пешим сполетцам повезло много меньше, чем Петру. В считанные мгновения они оказались заперты внутри двора Теофилактов и после первых энергичных действий атаковавших их тосканцев побросали оружие наземь. Из полусотни нападавших было пленено более тридцати человек, шестеро были убиты во время боя, с десяток человек вместе с Петром скрылись в лабиринте римских улиц.

— Немедленно поднимите городскую милицию, пусть усилят охрану всех ворот. В городе грабители и убийцы, ни один из них не должен покинуть пределы Рима, — первым делом распорядилась Мароция. Гвидо встретил ее нежным поцелуем и пришел в умиление от того, что сенатрисса была, как воин, одета в изящную кольчугу, а на ее прелестной голове красовался серебряный шлем с бармицей. Ей так к лицу было военное облачение!

— А мы все отправляемся в Латеран, где завершим начатое, — добавила она.

— Ты думаешь, друг мой, что Петр укроется в Латеране?

— Там его брат. Не знаю, кто из них сейчас служит для другого лучшей защитой, но они там будут вместе. Тем хуже для них. Нам нужно поспешить туда и покончить с ними ранее, прежде чем наступит утро и к Латерану начнут подходить горожане.

Мароция была абсолютно права. Едва покинув Авентин, Петр, с остатком своих людей, устремился к Латеранской базилике, чтобы защитить своего брата и самому найти защиту под сенью святых стен.

Всю ночь Иоанн Десятый провел в молитве у алтаря базилики. Признаться, в отличие от своих предшественников, он недолюбливал это место, уж слишком много мрачных событий произошло здесь в последние годы. Шепча слова молитвы, он время от времени бросал взгляд на правый неф церкви, в Зал Волчицы, как будто там за тридцать с лишним лет так и не вынесли из храма осужденный Церковью труп папы Формоза. Его взгляд скользил и по дверям левого нефа, ведущим в клуатр церкви, в тот самый сад, где неизвестные убили папу Стефана Шестого. Иоанн молился, но мысли его постоянно улетали к событиям тех лет и душа его не чувствовала себя также спокойно и защищенно, как в своей любимой базилике Святого Петра. Именно с Иоанна Десятого храм на ватиканском холме начал постепенно перехватывать пальму первенства у Латерана и даже реконструкция, проведенная в Латеранском соборе Сергием Третьим, а спустя века папой Сикстом Пятым, не нарушила этих тенденций. Впрочем, такое развитие событий можно было бы предвидеть, рост амбиций папских властителей и их стремление управлять светским миром требовало и соответствующей степени защиты, которую Латеранский дворец никак не мог предоставить. Другое дело базилика Святого Петра, которая стараниями папы Льва Четвертого была с середины прошлого века окружена внушительными крепостными стенами Леонины. Если бы не секретный характер операции, боязнь предательства со стороны городской милиции, папа Иоанн и не вздумал бы покидать Ватиканский холм. Быть может, это и в самом деле не следовало делать.

Чуткое ухо папы уловило конский топот, раздавшийся на площади перед Латераном. Спустя мгновения распахнулась одна из дверей, и в притвор базилики вбежал Петр и несколько оставшихся с ним воинов.

— Брат мой! Нас поджидали. Она впустила в Рим своего мужа. Думаю, что через несколько минут они будут здесь.

Иоанн разом оценил свое положение как совершенно безнадежное.

— Быть может, она побоится штурмовать Латеран, ведь это храм Божий! — робко сказал кто-то из небольшой папской свиты, усердно молившийся вместе со своим хозяином всю ночь.

Иоанн скептически усмехнулся.

— Колокол! Надо ударить в набат! Тогда в считанные минуты здесь будет полгорода и жители не дадут свою святыню на поругание, — добавил еще кто-то из диаконов.

А вот эта мысль действительно могла оказаться спасительной. Но она прозвучала уже поздно, на площади вновь послышался конский топот и торопливый бег десятков людей.

— Займите колокольню, не дайте им разбудить город, — прежде всего, скомандовал своим людям Гвидо.

Сполетцы спешно баррикадировались в базилике.

— Что будем делать, друг мой? — спросил Гвидо свою супругу, последовавшую вслед за ним — мы победили, но им удалось спастись. Стены базилики надежнее любого щита.

— Что за вздор! — ответила Мароция, — мы возьмем эту базилику штурмом и немедля.

— Базилику? Главную базилику кафолической церкви?

— В этой базилике судили мертвеца, удушали пап, лишали девственности…

— Кого? — удивился Гвидо.

— Время для исторических изысканий не слишком подходящее, друг мой. Главное, что все это не мои личные фантазии. Сам Господь показал свое отношение к этой базилике, проломив ей кровлю небесным копьем своим. Сейчас там засели люди, нарушившие законы Церкви и законы мира. Неужели мы не должны избавить эту базилику от поместившейся там скверны?

Мароция говорила громко, ибо слова ее предназначались не только для Гвидо, но и для прочего ее воинства, среди которого были четко видны колебания и опасения Господнего гнева.

— Пошли людей войти в базилику со стороны сада. Используйте лестницы, захваченные нами у сполетских предателей, — добавила она с твердой решимостью.

Сама же она бесстрашно подошла к закрытым дверям базилики и громко заговорила.

— Благородные бароны Сполето! С вами говорю я, Мароция, герцогиня Сполетская и маркиза Тосканская, сенатрисса Великого Рима! Я не могу знать ваших имен, но, я уверена, среди вас есть такие, кто знает меня, и, быть может, приносил мне клятву верности, как своему сюзерену. Я не держу на вас зла за то, что вы атаковали меня этой ночью. Я даю вам клятву, что не причиню ущерба ни вам самим, ни вашим феодам, если вы сейчас же сложите свое оружие, как того подобает добрым вассалам. Через минуту я атакую Латеран!

За дверьми вскоре послышалась возня и лязг металла, очевидно там, внутри здания, сцепились между собой решившие сдаться и оставшиеся верными Петру. Мароция махнула рукой и в тот же миг трое дюжих молодцов ударили массивными топорами в черное дерево святых дверей. Легкий вздох удивления пронесся и среди нападавших, и среди защитников базилики, те до последнего не верили, что свершится святотатство.

Штурм был недолог. Почти одновременно с тараном входных дверей последовали крики ворвавшихся в базилику через сад тосканцев, и спустя пять минут сопротивление было сломлено. Двери главной церкви мира распахнулись и всех находившихся в базилике вытащили на площадь и усадили на колени. Несколько сполетских баронов тут же простерли руки к Мароции, умоляя о пощаде.

— Я слово свое помню и сдержу, — отвечала та. Она внимательно следовала вдоль ряда поверженных врагов.

— Есть ли убитые в храме? — спросила она.

— Увы, да, маркиза, — ответил Гвидо, — я потерял двух человек, которых сразил Петр Ченчи.

В это же мгновение Мароция остановилась перед поверженным на колени Петром. Тот поднял на нее взгляд, гордый и презрительный, глаза его сверкали дерзким огнем, на доброй половине лица его набирал свою силу лиловый кровоподтек от удара тупым древком копья кем-то из тосканцев.

— Здравствуй, Петр Ченчи из Тоссиньяно, — насмешливо произнесла Мароция, — ты, кажется, этой ночью страстно желал меня увидеть. Я перед тобой, я слушаю тебя.

— Дьявол защитил тебя сегодня, но так будет не всегда.

— А кто защитит сегодня тебя, Петр?

— Мой Господь, если на то будет угодно ему!

— Где брат твой?

Петр не ответил.

— Его Святейшество находится у алтаря базилики. Он отказывается выходить. Рядом с ним мои люди, — ответил Гвидо.

— Герой Гарильяно уже не так искусно владеет мечом? Признаться, я думала увидеть его в строю нападавших. Это было бы занятно.

— Быть может так бы и случилось, змея, если бы ты силою своего яда не лишила бы его сил, — Петр говорил как человек, которому уже нечего было терять.

— Я думаю, ты довольно наговорил уже слов в этом мире. Закройте ему рот, — приказала Мароция, и слуги затолкали в рот Петру грязную тряпку.

Несколько минут Мароция размышляла, глядя на порубленные двери Латеранской базилики.

— Вот что, друг мой, — сказала она Гвидо, — пора извлечь нам нашего святого старца на свет Божий. Прошу вас сделать это самому с помощью ваших людей. Во избежание громких слов его, способных вселить страх в наших добропорядочных слуг и смутить разум, закройте уши себе, а ему на выходе также закройте рот. Ничего доброго он нам сказать точно не собирается, а значит и нам слышать его не стоит.

Гвидо одобрительно кивнул головой и направился внутрь базилики, захватив с собой двух дюжих молодцов, по всей видимости, не слишком отягощенных совестью, так как четверть часа тому назад они же вдохновенно рубили двери святой церкви. Слуги слепили из листьев затычки себе в уши, граф самонадеянно посчитал это для себя излишним.

Папа Иоанн к тому времени перестал молиться и сидел на ступенях кафедры, наблюдая, как к нему приближаются палачи. «Вот и все, вот и конец моему понтификату, — думал Иоанн, перед глазами которого вдруг встали сцены его коронации, состоявшиеся четырнадцать лет назад». Ах, если бы к нему хотя бы на мгновение вернулись те силы, он незамедлительно бросился бы с мечом в руке навстречу этому надменному тосканскому графу, и мало бы нашлось тех, кто не посочувствовал бы в этот момент самоуверенному тосканцу!

— Граф Гвидо, осознаете ли вы, что сейчас совершаете? — папа удивился собственному голосу. Он вроде бы и не собирался ничего говорить этим людям.

— Я беру под стражу того, кто узурпировал престол Святого Петра и до последнего дня своего вредил кафолической церкви.

— Что вы в этом понимаете, мессер Гвидо? Ваш поступок не останется без наказания со стороны Господина нашего и гнев Его вы почувствуете очень скоро. Быть может, я не увижу уже больше капель очистительного дождя и цветения трав и деревьев, но также и вы не увидите это снова, ибо не доживете до следующей весны и будете призваны Создателем всего сущего, который рассудит нас с вами.

Гвидо вспомнил слова Мароции и мысленно упрекнул себя за опасную глупость. Но было уже поздно. Слова были сказаны, пусть в следующую секунду слуги и запихнули в рот епископу Рима очередной, наспех сделанный, кляп.

Папу вывели на площадь и усадили на камни как рядового пленника. Рядом с ним, по-прежнему на коленях, стоял его брат, других пленных Мароция уже успела отпустить, дав им на прощание несколько наставлений.

Враги встретились взглядами. Столько раз Мароция за все эти годы мысленно рисовала себе сцены мести своему ненавистнику, столько раз она сочиняла полные желчи и победного презрения монологи, адресованные Тоссиньяно, а пришел момент торжества и она, к немалому своему изумлению, вдруг обнаружила, что ей совершенно нечего сказать. Победительница пап чувствовала в душе теперь редкостное опустошение и, — невероятно! — определенную жалость, пусть, скорее, не к поверженному врагу, а к тому, что ее долгое противостояние, полное побед и огорчительных поражений, во многом составлявшее смысл ее существования, сегодня подошло к концу.

— Я знала, что день воздаяния тебе наступит, — прошептала она ему, — вспомни теперь все, что ты причинил мне.

Папа не сделал попытки заговорить. Он смотрел на Мароцию спокойно, без гнева, очевидно чувствуя сейчас свое моральное превосходство над одолевшим его, но не способным на истинное торжество, врагом. Видимо это почувствовала и сама Мароция и, в духе лучших традиций своего противостояния с Иоанном, невероятно разозлилась.

— Иоанна Тоссиньяно накрыть плащом от любопытных глаз и отвести в Замок Ангела, где держать его до суда Церкви над ним. Я над его судьбой более не властна. Но прежде, чем вы уведете Иоанна Тоссиньяно, я подвергну наказанию того, кто украл у меня герцогство Сполето, а сегодня намеревался лишить меня жизни. Заслуживает ли суда тот, кто был пойман на месте преступления и чья вина не требует доказательств? — обратилась она к стоявшим вокруг нее тосканским и кое-где оставшимся сполетским воинам.

— Он в твоей власти, сенатрисса! — послышались голоса.

— Петр Ченчи из Тоссиньяно, я обвиняю тебя в том, что ты обманом завладел герцогством Сполето, обманом, и по наущению брата своего, проник в город Рим, где, нарушив законы города, ночью, как садовый вор, проник в мой дом и посягал на мою жизнь. Рядом с тобой стоят люди, которых ты привел с собой. Ответьте, есть ли в моих словах напраслина?

— Мы подтверждаем твои слова, сенатрисса! — ответили ей несколько человек.

— Что делает хозяин, застигнувший вора в первый раз? Являясь добрым христианином, он не лишает жизни своего заблудшего брата, но в наказание лишает его руки, взявшей чужое, и глаза, соблазнившего его.

Она махнула рукой, и слуги Гвидо совершили страшную экзекуцию над Петром. Стоны несчастного огласили всю площадь, на окраинах ее уже начали появляться первые паломники и, с боязливым любопытством вытягивая шеи, пытались разглядеть и объяснить действия вооруженных людей, стоящих у ступеней Латерана.

— Что делает хозяин, если во второй раз ловит того же человека в своем саду? Опять же он не обязан лишать его жизни, ведь и Святой Петр когда-то за одну ночь трижды отрекался от Спасителя. Но в наказание он лишает его второй руки и второго глаза, дабы более зрение никогда уже не смогло соблазнить его.

Ловкие действия палачей и белый свет померк для Петра навсегда.

— Велики грехи твои, Петр Ченчи, ибо ты не только зрением своим впускаешь в душу свою Искусителя. Ты слушал дурные советы, наущающие тебя греху и клевете на ближнего твоего. Да не услышишь ты более Врага Человеческого!

Садистка махнула рукой, и Петру отсекли оба уха. Толпа, собравшаяся на окраинах Латеранской площади и постепенно приблизившаяся к самому эпицентру событий, с каждой минутой гудела все сильней, вид крови и страдания, как это часто водится, будил у нее низменные инстинкты. Ни слова сострадания, ни слова поддержки не было произнесено, напротив, со всех сторон зазвучали одобрительные голоса своей кровавой госпоже и насмешки над несчастной жертвой. Если среди собравшихся и были недовольные, то их огорчение объяснялось только их личным опозданием к началу жестокого судилища и тем, что стража не дает подойти к месту экзекуции поближе, чтобы понять, кого именно решили столь строго наказать. Если среди возгласов обступивших и звучало удивление, то оно было вызвано тем, что о таком занятном зрелище не было объявлено заблаговременно и время действия, по мнению их, было выбрано не слишком подходящим.

Мароция приказала подвести Петра к остававшемуся на площади Иоанну, дабы насладиться душевной болью епископа при виде своего изувеченного брата. Из глаз Иоанна ручьем текли слезы, стражник, стоявший рядом, позволил папе освободить свою руку и прикоснуться ей к окровавленным щекам Петра. Петр дико завыл, будто его подвергли новым пыткам.

— Что делать с тем, кто упорствует в грехе своем? Разве найдется ему достойное наказание в этом мире? Нет, его тогда судит наш Господь милосердный, Создатель всего сущего и грозный судия нам всем.

Мароция отошла прочь, и Иоанн увидел, как несколько копий пронзили тело его брата, завершив земные страдания Петра. Подоспевшие слуги крючьями подцепили труп и отволокли его в похоронную повозку, предусмотрительно вытребованную сюда Мароцией. Далее настала очередь Иоанна. Епископа усадили в другую повозку, направившуюся к Замку Ангела. Вслед за ней устремились конные всадники, колонну которых возглавили Мароция и Гвидо. Глаза Мароции пылали темным огнем преисподней, ноздри ее раздувались, она взглянула на свой плащ, на котором углядела несколько пятен крови Петра и ее рот хищно оскалился.

— Ты не представляешь, как сильно я хочу тебя, друг мой, — шепнула она Гвидо, и тому на момент показалось, что не женщина, а сама крылатая неотвратимая Немезида из старинных воскресших легенд скачет рядом с ним.